Антихрущевский заговор 1964-го года.
Владимир Тольц:
485 лет назад флорентийский политик, только что вышедший из тюрьмы, где его пытали по подозрению в участии в заговоре против Медичи, записал:
"Заговор представляет самое опасное и рискованное предприятие, где затруднения и опасности встречаются на каждом шагу. Так что, из множества затеваемых заговоров удается очень мало".
Четыре с половиной века спустя, после того, как Николе Макиавелли начал излагать свою теорию заговоров, один из них удался: в Советском Союзе.
Владимир Александров:
"Если посмотреть на советский период, то мы увидим, что реально у нас за советский период был вообще только один заговор - это заговор 1964-го года".
Владимир Тольц:
С профессором истории Владимиром Георгиевичем Александровым я не согласен: были и другие.
Но сегодняшняя наша тема - именно заговор 64-го года.
...Вместе с уже представленным мною профессором Нового гуманитарного университета Владимиром Георгиевичем Александровым, в передаче участвует ведущий сотрудник Института Российской истории Юрий Николаевич Жуков. Кроме того, вы услышите голоса и воспоминания непосредственных участников и свидетелей заговора 64-го года, записанные 30 лет спустя венгерскими кинодокументалистами.
Но прежде всего - что такое заговор, политический механизм, известный нам еще с до библейских времен?
Русские правоведы начала нашего века разумели под этим "тайное соглашение между несколькими лицами, имеющее целью посягательство на жизнь императора и наследника, или низвержение и ограничение прав монарха, носителя верховной власти".
Рассуждая о причинах заговоров, уже цитированный нами Макиавелли выделял, прежде всего, всеобщую ненависть к правителю, жажду заговорщиков власти и мотив мести:
"Эти причины многочисленны, но есть одна главная - именно общая ненависть. Если государь сумеет предохранить себя от общей народной ненависти, злоба частного лица уже не будет ему так опасна".
Примеров заговоров успешных и неудачных в истории не счесть. Но вот вопрос: что делает эту тайную политическую механику эффективной? Почему в современной истории развитых демократических государств примеров этих единицы, а в иных государственных системах - им несчь числа?
Юрий Жуков:
Я считаю, что заговор, как способ захвата власти, может быть эффективен только в той системе, которая авторитарна, когда от 2-3-х конкретных личностей действительно зависит проведение внешней и внутренней политики.
Владимир Тольц:
Но, вернемся, однако, к заговору 64-го года. Что послужило его причиной?
Об общей атмосфере в стране вспоминает депутат Думы, бывший председатель Совмина СССР, в 60-х работавший на Уралмаше Николай Иванович Рыжков, некогда с восторгом встретивший приход к власти Хрущева.
Николай Рыжков:
В Хрущеве импонировало то, что он очень смело пошел на разоблачение культа, то, что он смело стал вскрывать, то, что он показал, что на самом деле происходило в стране, с селом все-таки очень большие изменения.
И потом, где-то в конце 50-х, даже начало 60-х, конечно, резко все начало меняться. И я тоже был в числе тех, которые стали не понимать много у Хрущева, и наступила какая-то у нас апатия.
Владимир Тольц:
Сегодняшние историки склонны видеть одной из главнейших причин падения Хрущева накапливавщееся с конца 50-х недовольство им внутрипартийной номенклатурой.
Профессор Владимир Георгиевич Александров говорит мне:
Владимир Александров:
Главное, что номенклатура партийная, высшая, почувствовала некоторую опасность, исходящую от неумеренной реформистской энергии Хрущева. В 62-м году Хрущев, в поисках механизмов для создания эффективного производства, разделил партийную организацию на две части. И мне кажется, что это его решение, в основном, и породило беспокойство и страх.
Владимир Тольц:
Участвующий в нашей беседе Юрий Николаевич Жуков дополняет:
Юрий Жуков:
Все было и так, и гораздо сложнее.
Во-первых, не следует забывать самое главное: за последние 7 лет, примерно с 56-го года, темпы роста производства в стране сократились в 3 раза, жизненный уровень сократился в 3 раза. Мы ежегодно помогали "третьему" миру на сумму примерно в 400-500 миллионов долларов. Поэтому уже население все в целом начало относиться к Хрущеву отрицательно. Вспомните, больше анекдотов, чем о Хрущеве, не было ни о ком никогда за всю нашу историю, над ним открыто смеялись, он дискредитировал себя в глазах народа как политик, как личность, как руководитель.
Во-вторых, каждый ощущал положение, даже с продовольствием. Осень 62-го года, когда вдруг исчезли тарелки с бесплатным хлебом в столовых, ресторанах и так далее - это был первый признак, ясный всем и каждому. Огромную роль сыграло разделение партийных органов на городские и сельские.
Кроме того, местные национальные руководители. Вспомните, с 54-го года чуть ли не каждый год расширяли права союзных республик, и уравновесить силу республик могла только партия, как структура властная, которая сдерживала бы уже готовые расползаться республики.
Когда же Хрущев покусился на партию и разделил ее, тем самым ослабив стяжки страны, стало ясно и понятно - год, два, три, и произойдет то, что произошло в 91-м году.
Владимир Тольц:
Вот, что 30 лет спустя вспоминал о нем один из заговорщиков - Александр Шелепин, которого ныне уже нет в живых, в 64-м он был секретарем ЦК, заместителем председателя Совмина и главой партгосконтроля.
Александр Шелепин:
Мне докладывают, что Хрущев послезавтра выезжает в Калиновку. Я потом уточнил время и за два часа раньше приехал в Калиновку. Там недалеко Дом отдыха. Приехал Хрущев, слезает с машины: "А Вы как здесь?" Я говорю: "Вы же разрешили мне приехать, вот я в Марьино, тут рядом, я и приехал". "Ну, давай, пойдем сейчас перекусим, пока сход собирается". Пошли, сели, перекусили.
Сход - весь колхоз собрали. Хрущев, как обычно, часа два говорил, он меньше не мог говорить, полтора-два часа это с гарантией. А в конце он говорит: "Земляки, вы меня поддерживали, поддержите и на этот раз. Надо все эти приусадебные участки ликвидировать, скот сдать, а молоко, мясо вам будет колхоз давать по себестоимости". Сразу шум, один мужик там в середине стоит, кричит: "Никита, ты что, одурел?"
И вы знаете, стали расходиться, и, в общем, осталась небольшая кучка людей, актив колхоза остался: "Никита Сергеевич, пойдемте выпьем чайку". Он выругался, "Поехали!"
Владимир Тольц:
Но недовольство народа - это ведь еще не заговор. Почти 5 столетий назад, непревзойденный до сих пор авторитет в этой сфере Николе Макиавелли писал:
"История показывает, что все заговоры замышляются знатными людьми, приближенными к государю, другие не могут составлять таких заговоров - это было бы безрассудно, потому что люди, не приближенные к царю и занимающие в обществе скромное положение, не имеют ни надежды, ни возможности осуществить такой замысел. Во-первых, люди не имеющие власти, не могут найти верных соучастников, они не могут представить лицам, которых вовлекают в свой замысел, никаких надежд, ради которых те согласились бы подвергаться подобному риску. Таким образом, едва они доверятся двум или трем лицам, как в числе последних окажется предатель, который погубит их. Впрочем, если бы даже, на их счастье, предателя не нашлось, то все-таки предприятие представляет для них непреодолимое затруднение, потому что они не имеют к государю доступа. При таких условиях оно всегда заканчивается гибелью заговорщиков".
Вспоминает дочь Никиты Сергеевича Хрущева Рада Аджубей.
Ее муж - Алексей Аджубей - был в ту пору главным редактором "Известий" и, понятное дело, лицом особо приближенным к Хрущеву. Рада Никитична говорит об отце и людях, решивших его скинуть:
Рада Аджубей:
Он, конечно, был политик, и хотя, конечно, он был достаточно хитер в расстановке, прожив всю жизнь при Сталине политическую. Он, конечно, это все понимал. Но, тем не менее, что сказал Микоян (как раз мы стояли, когда шел Пленум 64-го года, Октябрьский), он сказал, что Хрущев забыл, что и при социализме существует борьба за власть.
Это, безусловно, был заговор политический, во главе этого стоял Подгорный, и второй такой человек, который умер при довольно странных обстоятельствах, очень быстро после переворота - Игнатов, он был тогда председателем Президиума Верховного Совета РСФСР. И Подгорный, и Игнатов, они были мастерами интриги, и ставку они делали на Брежнева.
Что касается вот группы, условно молодых, во главе которой стоял Шелепин, и к которой, если хотите, очень близко принадлежал и мой муж, который в это время был редактором "Известий" - это было некоторое потрясение, потому что у меня было такое убеждение, и я до сих пор в этом убеждена, что Хрущев как раз делал ставку на Шелепина. Он говорил уже в последнее время, сам говорил, что пора уходить, мы уже старые, надо освободить дорогу молодым. И, я так думаю, что главная его ставка была как раз на Шелепина.
Владимир Тольц:
Ну как тут не вспомнить снова Макиавелли:
"Люди, возвышенные государем, имеют все удобства для выполнения своих замыслов. Тогда как униженные им не имеют такой возможности. А охота к заговорам у них одинаковая, потому что они также сильно или даже сильнее желают власти, как другие - мести".
Напомню, кто были эти облагодетельствованные Хрущевым люди, о которых упоминает его дочь.
Скончавшийся в 66-м Николай Григорьевич Игнатов с 62-го был Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР. Судя по воспоминаниям Алексея Аджубея, Хрущев знал, что Игнатов, разъезжая по областям прямо заявляет: "Надо снимать Хрущева". Улетая в Пицунду, Первый секретарь сказал провожавшему его Подгорному: "Вызовите Игнатова, что он там болтает? Что это за интриги? Когда вернусь надо будет все выяснить". Да вот беда, член Президиума ЦК и один из секретарей его Николай Викторович Подгорный сам был одним из главных заговорщиков. В одной из передач Радио Свобода Леонид Замятин рассказывал мне, что он неоднократно слышал от Подгорного: "Я хочу быть главою государства".
А вот что вспоминает еще один из важнейших людей в заговоре, тогдашний глава КГБ Владимир Ефимович Семичастный.
Владимир Семичастный:
Инициаторами были, конечно, Брежнев, Подгорный - старая гвардия.
Мы пришли с Шелепиным из комсомола, в комсомольских штанишках и в эту гвардию влились, и мы, как теперь некоторые пытаются показать, "возглавили" против Хрущева заговор и прочее. Да мы еще не пользовались правом голоса в этой когорте: Подгорный, Микоян, Косыгин, Суслов, Шелест... - и мы с Шелепиным... Нас держали на подхвате, да, мы участвовали, мы согласились, и со мной был такой разговор заранее, наверное, месяца за 4-5 до этого, и с другими.
А начали это, я так понимаю, Брежнев, Подгорный, они-то не раскрывали все карты: кто первый, кто последний... Но постепенно я чувствовал то, что все политбюро к этому склонно.
Ведь с Косыгиным разговаривали в числе последних и у Косыгина первые вопросы были: а как армия отнесется, а как КГБ? Когда ему сказали, что относятся положительно, он говорит: "Тогда и я буду поддерживать".
Он [Брежнев - В.Т.] был труслив, да, но в нем боролись два таких момента: одно дело, трусливый, он боялся Хрущева, а другое дело - стать во главе партии, самолюбие его заговорило. Так что тут, что перетянуло трудно сказать.
Создается впечатление, что мы шли через трупы, через убийства - ничего подобного, даже булавочного укола никому не сделали, капли крови не упало за время подготовки этого Пленума. Ни одного убийства, ни одного трупа, ни одной жертвы не было. Танки не вводили в город, Кремль был открыт для посещения туристов, даже иностранных, шло за 2 дня заседание Президиума и Пленум.
Владимир Тольц:
Именно это внешнее спокойствие и отсутствие человеческих жертв, столь контрастирующие с живыми в нашей памяти событиями 91-го и 93-го годов, и позволяют некоторым рассуждать сегодня о некоей партийной "легитимности" заговора 64-го года.
Юрий Жуков:
Я бы это не назвал прямым заговором - все происходило согласно букве закона: собрался Пленум, на Пленуме выдвинули обвинение против Хрущева, проголосовали и отстранили его так как положено по Уставу, так как, в общем-то, его в сентябре 53-го и выбирали так же на Пленуме и именно Пленум мог его снять.
Другое дело, что Хрущев не участвовал в тех заседаниях Президиума ЦК, на которых обсуждалась и повестка предстоящего Пленума, и что там и как произойдет - вот в этом есть элемент заговора, я бы сказал.
Владимир Тольц:
Александр Шелепин, бывший до Семичастного шефом КГБ (именно тогда Солженицын написал про него: "Железный Шурик крадется к власти"), вспоминая события 64-го года, наличие заговора в них не оспаривал, но роль свою, как и Семичастного, расценивал скромнее.
Александр Шелепин:
Я не был при Хрущеве членом Президиума, был я только секретарем, одновременно зампредом и председателем, одновременно, комитета партийно-государственного контроля ЦК КПСС и Совета Министров, три должности - три кабинета. Семичастный членом ЦК не был, он кандидатом в члены ЦК был.
Инициаторами были Брежнев и Подгорный, они проводили переговоры с членами Президиума и секретарями ЦК, приглашали и меня. И когда Брежнев сказал: "Ну ты видишь какая обстановка сложилась?" - экономика идет вниз, первый год стали закупать хлеб на золото за границей в 63-м году, это после освоений 42-х миллионов целинных земель, с членами Президиума он не встречается, полгода находится в командировке, вопросы без него не решаются. Например, при всех на заседании он отругал Косыгина за то, что он принял без согласования с Хрущевым какого-то посла, я сейчас не помню, при всех запретил Косыгину заниматься сельским хозяйством. Ну как так? Де-юре предсовмином был Хрущев, но де факто - Косыгин, он и заседания вел, Косыгин был самым подготовленным человеком среди руководителей того времени, он блестяще знал экономику, блестяще знал финансы. Это был скромный, умный, тихий, но очень опытный человек.
И когда Брежнев спросил: "Как ты считаешь?", я сказал: "Я согласен".
Владимир Тольц:
Каким он был этот властитель, которого решили низложить его ближайшие вельможи?
Вспоминает Олег Александрович Трояновский, с 58-го помощник Хрущева по внешнеполитическим вопросам, а позднее - представитель СССР в ООН и посол в Китае и Японии.
Олег Трояновский:
Он был очень простой человек, с ним можно было иметь дело. У меня были с ним очень хорошие отношения. Он тоже был, конечно, актером, и те случаи, когда он потрясал кулаками и выступал с довольно грубыми выражениями - в известной мере это была игра.
Хотя, были случаи, когда это выходило за пределы игры. Он действительно был довольно груб даже с верхушкой руководства (это ему потом припомнили очень сильно, когда снимали), но с ближайшим окружением, у него было 4 помощника всего, аппарат был очень маленький по сравнению с нынешними временами, 3 помощника у него было в ЦК и один (я) был в Совете министров. Он испортил полностью свои отношения с интеллигенцией в результате этих встреч в Манеже и в других местах, когда он весьма грубо и неквалифицированно, я бы сказал, высказывался. Потом он начал портить свои отношения и с партийным аппаратом.
Если бы его популярность в стране сохранилась бы на высоком уровне, то вряд ли окружение его решилось бы пойти на снятие его. Пару раз, может быть, за месяц- два до Октябрьского Пленума, ко мне обращался Андропов, с которым у нас очень хорошие отношения уже тогда сложились, и говорил: "Олег Александрович, нужно как-то подсказать Никите Сергеевичу, что нужно, чтобы товарищи в руководстве имели возможность выговориться", но я как-то не обратил на это большого внимания. Второй раз он примерно то же самое повторил. В общем-то, вся эта история была для меня неожиданностью.
Владимир Тольц:
После десяти лет хрущевского правления, выяснилось, что даже среди своих приближенных, близких ему и по происхождению, и по культуре, а некоторым и по возрасту, Хрущев оказался "белой вороной".
Вспоминает депутат Думы Анатолий Иванович Лукьянов, в 60-х референт Верховного Совета СССР.
Анатолий Лукьянов:
Он очень резко отличался от деятелей того периода. Это было уже угасание Буденного, Ворошилова, уже очень трудно им было работать, они могли работать в своем возрасте 3-4 часа, Микоян был живее, но тоже уже трудно было - возраст сказывался. А Хрущев был человеком, который чем становился старше, тем становился активнее, подвижнее - это бывают такие старики. И он хватал каждую новую идею, не всегда правильно. Он выезжал очень много на места, видел там, скажем, свежего человека, который не зациклен был на догмах, он его подхватывал инициативу и начинал раскручивать на всю страну.
Владимир Тольц:
За четыре с половиной века до того как Хрущев принужден был с заклятыми друзьями и соратниками подписать отречение от власти, мудрейший Макиавелли предупреждал грядущих заговорщиков всех времен и народов:
"Опасности, окружающие участников заговора, тем страшнее, что грозят им постоянно. Здесь все опасно: и вести дело, и исполнять его, и даже по исполнении".
Еще летом 64-го, бывший начальник охраны Игнатова Василий Иванович Галюков сообщил сыну Хрущева об участии своего шефа в заговоре, осуществление которого намечено на октябрь. Заговорщик из КГБ Семичастный был в курсе.
Владимир Семичастный:
Нам-то стало известно об утечке информации, что этот Галюков донес Сергею о том, что, дескать, готовятся какие-то события для снятия Хрущева. Но это только подействовало на нас таким образом, что я позвонил Брежневу и сказал, что или надо решать то, что задумали или же надо отказываться, и он меня завтра может вызвать и приказать арестовать вас как антипартийную группу. Это ускорило проведение Октябрьского Пленума, вот и все.
Хрущев был, по моему, в Швеции с визитом, со всей семьей, и он поехал туда пароходом, поплыл, а оттуда возвращался поездом. И возник вопрос в разговоре (я был у Брежнева), о том, что, может быть, его по пути арестовать, задержать поезд по пути, идущий из Ленинграда, где-то на полустанке и его изолировать и провести без него Пленум. Я ему сказал: "Я не пойму, а что это даст, зачем? Кроме дополнительных осложнений внутри страны и в мире это ничего не даст, надо идти в открытую". Ну вот, знаете, это трусость его [Брежнева - В.Т.] и боязнь Хрущева, а потом он говорил, может быть, его убрать вообще? Что значит "убрать"? Ну вот отравить или что-то... Я говорю: "Леонид Ильич, Вы поймите, я сам этим заниматься не буду, значит я должен искать людей, значит я должен привлекать рядовых сотрудников своих или из его обслуживающего персонала, которые с ним проработали десятки лет, я должен находить людей таких, которые пойдут на то, чтобы свершить такой акт". "Да нет, я так, чтобы подумать о том, чтобы не возиться, не раздувать и прочее..." Я сказал: "Нет, кроме как в открытую, на Пленуме, КГБ не пойдет на это". И он больше не возвращался к этому.
Владимир Тольц:
Летом 64-го немногим посвященным в заговор заговорщикам могло казаться, что сбывается то, о чем предупреждал чтимый Лениным и Сталиным Макиавелли:
"Необходимы чрезвычайное благоразумие, необыкновенная осторожность и редкое счастье, чтобы заговор не выдался. Он может открыться по предательству или по догадке, заговор открывается, когда люди, посвященные в него вероломны или безрассудны, измена здесь весьма возможна, потому что в заговор посвящаются друзья, готовые из дружбы рисковать головой или недовольные правительством. Таких верных людей больше 2-3-х человек не бывает, так, что если нужно больше сообщников приходится доверять далеко не друзьям, притом редкая дружба устоит против страха наказания и гибели. Так что безрассудно ожидать от друзей подобной преданности. Наконец, люди часто ошибаются в своих друзьях и чтобы иметь право положительно рассчитывать на друга, надо, чтобы он доказал свою дружбу на опыте, но производить подобный опыт на таком деле очень рискованно. Самое первое и действенное или, вернее, единственное состоит в том, чтобы не давать заговорщикам времени выдать заговор. С этой целью им следует доверять тайну только перед исполнением, никак не раньше . Но главное, надо остерегаться письменных улик, против которых не существует никаких отговорок. Донос одного человека имеет мало значения, если не подтверждается письменной уликой, следовательно, должно как можно тщательнее избегать опасной переписки".
Письменных улик не было, но и тайны заговора уже не существовало. Но Хрущев, Макиавелли не читавший, не мог сделать правильных выводов из наставлений великого флорентийца.
Рада Аджубей:
Он же уехал отдыхать на Пицунду в этот момент, а потом он в какой-то момент вернулся на несколько дней, потому что в это время шла очень активная работа над новой Конституцией СССР, и эта Конституция предполагалась очень прогрессивной. Вот если бы это было принято - уже сложнее, понимаете, уже сложнее. И я думаю, что вот этот момент в какой-то степени тоже подтолкнул, не говоря о том, что тут случилась вот такая ситуация, что человек пришел к моему брату и все рассказал, один из кэгэбэшников, который знал это все, а брат уже рассказал отцу.
То есть, отец, представляете, мой отец - человек, прошедший такую политическую школу, он ведь что сделал: ненадолго вернувшись в Москву, чтобы взять документы, еще какую-то работу в ЦК провести небольшую над Конституцией, и с тем он выезжал на Пицунду и в аэропорту, когда его провожал Подгорный, у трапа самолета сказал: "Вот мне тут Сергей рассказал, что тут какой-то заговор плетется (а как выяснилось, Подгорный был главным в этом заговоре), Вы разберитесь". Представляете себе? Как это: "Вы разберитесь"? И с тем он улетел на Пицунду.
Владимир Тольц:
Тем временем дата намеченной акции приближалась.
Рассказывает Владимир Семичастный.
Владимир Семичастный:
Когда вечером накануне в октябре 12-го собрались у Брежнева члены политбюро, и я там был, и его стали уговаривать: давай, звони, Хрущева вызывай. Он долго сопротивлялся, его силой подтащили к ВЧ, вызвали Пицунду, и он начал с ним разговор. Не правда, что Суслов говорил - один Брежнев говорил. И он стал объяснять, что надо, чтобы вы завтра приехали, будет Президиум ЦК обсуждать вопрос о Вашей записке по сельскому хозяйству, а также коррективы к 7-ми летнему плану. Но тот ему отвечает о том, что, дескать, ничего, подождете, я приеду, какая спешка?. "Да нет, вот уже Президиум решил и все, надо, чтобы Вы были". Но тот ему ответил: "Хорошо, мы подумаем здесь с Микояном".
И до 12-ти, до полпервого ночи никаких сигналов не было. А это было часов в 6 или 7 разговор. Брежнев мне почти каждый час звонил: "Ну что? Ну как?" А потом уже позвонили мне их 9-го управления, это управление охраны, начальник, и говорят, что только что позвонили из Пицунды и заказали самолет на 6 часов утра. Это был первый такой сигнал, что он решил лететь. Я позвонил Брежневу: вот так и так, он говорит: "Хорошо". Я говорю: "Кто будет встречать его?", обычно члены политбюро ехали и провожали, и встречали. Он говорит: "Нет, Вы сами встречайте".
Сам так сам, я приехал на аэродром "Внуково - 2", там где правительственные самолеты принимают, там оказался еще Георгадзе (Георгадзе тогда был Председателем президиума Верховного Совета СССР, в виду того, что Микоян тоже улетел с Хрущевым), он приехал его встречать. Ну, конечно, у меня были люди из 9-го управления, из КГБ, несколько десятков человек, все в гражданском, никто никого не видно на аэродроме, как обычно встречали те кому положено: из службы аэропорта и мы.
Когда приземлился самолет, он вышел с Микояном, и мы не знали сколько он охраны возьмет, а он взял с собой всего 5 человек, хотя он мог и 50, и 60 человек, там человек 60 было с ним охраны на Пицунде, и его, и Микояна. И он вышел насупившись, видит, что пустой аэродром, никого нет, насупившись и немножко сердитый. Поздоровались за руку, "А где остальные?" - "В Кремле, по-моему, Вас ожидают. Где Вы будете обедать?" Он говорит: "А они обедали уже?" (члены Политбюро, а это было уже примерно около часа дня) Я говорю: "Да нет, по-моему, Вас ожидают". Он с Микояном что-то поговорил и говорит: "Мы поедем в Кремль". Я говорю: "Хорошо". И они сели с Микояном в одну машину и поехали в Кремль.
Владимир Тольц:
Финал этой поездки известен.
Олег Трояновский вспоминает.
Олег Трояновский:
Когда уже закончились заседания Президиума ЦК, все было решено, Хрущев пошел в свой кабинет и вызвал меня. И как я вам говорил, я был единственным помощником, который там находился в Кремле постоянно. Я зашел в кабинет и увидел, что он был в очень таком расстроенном совершенно положении, и он обратился ко мне, говорит: "Ну что ж, моя политическая карьера закончилась, теперь главное (как он выразился) с достоинством пройти через все это". Я говорю, что: "Никита Сергеевич, а Вы не думаете, что на заседании ЦК дело может обернуться в другую сторону?" Как было в 57-м году, когда его пытались снять. Он говорит: "Нет, нет, это совершенно исключено. Да Вы знаете, я за это кресло особенно и не цепляюсь". А потом он довольно неожиданно для меня сказал: "Когда-то вот Каганович мне говорил, что нужно в течении недели встречаться с двумя, тремя секретарями обкомов и крайкомов обязательно, чтобы поддерживать связь с периферийными партийными боссами. Ну я это последнее время не делал и, видимо, это один из результатов".
Владимир Тольц:
Заговорщики неплохо подготовились...
Владимир Семичастный:
Начальника охраны не было, он был в отпуске, я его отпустил, Литовченко, полковник был начальником охраны Хрущева, а был его заместитель, майор, не помню сейчас его фамилии, но в общем, я его в коридоре, когда зашли они на заседание Президиума, я его встретил и сказал о том, что: "Имейте в виду, не вмешивайтесь, сейчас будет сменена охрана в кабинете у Хрущева, на даче, на квартире и здесь, в приемной, где Политбюро идет. Вы не вмешивайтесь в эти дела".
Когда началось заседание, начали съезжаться в первый день, слетаться члены ЦК. Они все на заседании, я-то один у себя в кабинете, начались звонки, звонков в защиту Хрущева 1-2 было, а большинство уже на второй день особенно, что надо идти, спасать, Хрущев берет верх, побеждает. Аналогию проводили такую, как и с антипартийной группой в 57-м году. те кто позвонил защищать Хрущева, что его снимают, надо спасать, что ты сидишь? Не вмешивайтесь, идет заседание Президиума ЦК и что вмешиваться, что туда воинские подразделения посылать?
Потом, где-то к обеду я решил, что надо принимать меры, потому что может выйти из-под контроля вот такие заявления и могут самолично пойти на заседания и придут туда, буд ут там мешать только. Поэтому я позвонил в приемную, там где заседание шло, попросил, чтобы Брежнев мне позвонил. Брежнев позвонил, я ему сказал, что надо решать вопрос, кончать заседание Президиума и надо Пленум созывать, а иначе я не ручаюсь, что я смогу удержать в эту ночь нормальную обстановку. Он говорит: "Хорошо, мы посоветуемся". И через полчаса позвонил, что посоветовались, те, кто не успел выступить из членов президиума, а члены Президиума почти все выступили, секретари ЦК - дадим им по 5 минут, чтобы они свое отношение к этому делу сказали и в 6 часов будет Пленум ЦК" Я говорю: "Меня это устраивает".
И в 6 часов был созван Пленум ЦК в Свердловском зале в Кремле, на котором Суслов выступил с докладом. Прения решили не открывать, и зал поддержал это, Хрущев попросил, чтобы ему слова не давали. Я в зале наблюдал за поведением зала, а там члены ЦК были только, кандидаты и члены ревкомиссии. Но я вам скажу, если так, схематично: больше всех кричали из зала "Исключить из партии! Под суд отдать!" - такие раздавались голоса. Кричали как раз-то наибольшие подхалимы, которые при Хрущеве больше всего подхалимничали.
Владимир Тольц:
Заговор подхалимов потряс Хрущева...
Рада Аджубей:
После этого вот какие-то два-три дня он был в состоянии совершенного нервного стресса. И это мне больше рассказывал его врач (Беззубик такой был, Владимир Григорьевич), который с ним гулял по дорожкам (там небольшой дворик в этом особняке), и Никита Сергеевич говорил, что это такое предательство, которое трудно пережить, несмотря на то, что он на пленуме сказал, что я считаю, что я сделал что-то раз, это в таком варианте проходит, а не просто арестовали и все, но тем не менее и даже говорил о самоубийстве.
Владимир Тольц:
Но, а что же безмолвствующий, по исконно русской традиции, народ?
Юрий Жуков:
Я помню, я сидел работал тогда в АПН, днем мы получили все материалы, они еще были секретные, никто не знал, что идет Пленум, что сняли Хрущева. Вечером я вышел поздно, где-то в 11-11.30, иду, в ресторан стоит толпа, очередь ждут места свободного, и я подумал: "Вот, ничего вы не знаете, а узнаете, как выбудете реагировать?"
На следующий вечер было тоже самое, когда сообщили на всю страну, что сняли Хрущева, ну хоть кто-нибудь бы высказался бы против этого решения или за Хрущева - ничего не произошло. Всем было на Хрущева наплевать...
Владимир Тольц:
485 лет назад флорентийский политик, только что вышедший из тюрьмы, где его пытали по подозрению в участии в заговоре против Медичи, записал:
"Заговор представляет самое опасное и рискованное предприятие, где затруднения и опасности встречаются на каждом шагу. Так что, из множества затеваемых заговоров удается очень мало".
Четыре с половиной века спустя, после того, как Николе Макиавелли начал излагать свою теорию заговоров, один из них удался: в Советском Союзе.
Владимир Александров:
"Если посмотреть на советский период, то мы увидим, что реально у нас за советский период был вообще только один заговор - это заговор 1964-го года".
Владимир Тольц:
С профессором истории Владимиром Георгиевичем Александровым я не согласен: были и другие.
Но сегодняшняя наша тема - именно заговор 64-го года.
...Вместе с уже представленным мною профессором Нового гуманитарного университета Владимиром Георгиевичем Александровым, в передаче участвует ведущий сотрудник Института Российской истории Юрий Николаевич Жуков. Кроме того, вы услышите голоса и воспоминания непосредственных участников и свидетелей заговора 64-го года, записанные 30 лет спустя венгерскими кинодокументалистами.
Но прежде всего - что такое заговор, политический механизм, известный нам еще с до библейских времен?
Русские правоведы начала нашего века разумели под этим "тайное соглашение между несколькими лицами, имеющее целью посягательство на жизнь императора и наследника, или низвержение и ограничение прав монарха, носителя верховной власти".
Рассуждая о причинах заговоров, уже цитированный нами Макиавелли выделял, прежде всего, всеобщую ненависть к правителю, жажду заговорщиков власти и мотив мести:
"Эти причины многочисленны, но есть одна главная - именно общая ненависть. Если государь сумеет предохранить себя от общей народной ненависти, злоба частного лица уже не будет ему так опасна".
Примеров заговоров успешных и неудачных в истории не счесть. Но вот вопрос: что делает эту тайную политическую механику эффективной? Почему в современной истории развитых демократических государств примеров этих единицы, а в иных государственных системах - им несчь числа?
Юрий Жуков:
Я считаю, что заговор, как способ захвата власти, может быть эффективен только в той системе, которая авторитарна, когда от 2-3-х конкретных личностей действительно зависит проведение внешней и внутренней политики.
Владимир Тольц:
Но, вернемся, однако, к заговору 64-го года. Что послужило его причиной?
Об общей атмосфере в стране вспоминает депутат Думы, бывший председатель Совмина СССР, в 60-х работавший на Уралмаше Николай Иванович Рыжков, некогда с восторгом встретивший приход к власти Хрущева.
Николай Рыжков:
В Хрущеве импонировало то, что он очень смело пошел на разоблачение культа, то, что он смело стал вскрывать, то, что он показал, что на самом деле происходило в стране, с селом все-таки очень большие изменения.
И потом, где-то в конце 50-х, даже начало 60-х, конечно, резко все начало меняться. И я тоже был в числе тех, которые стали не понимать много у Хрущева, и наступила какая-то у нас апатия.
Владимир Тольц:
Сегодняшние историки склонны видеть одной из главнейших причин падения Хрущева накапливавщееся с конца 50-х недовольство им внутрипартийной номенклатурой.
Профессор Владимир Георгиевич Александров говорит мне:
Владимир Александров:
Главное, что номенклатура партийная, высшая, почувствовала некоторую опасность, исходящую от неумеренной реформистской энергии Хрущева. В 62-м году Хрущев, в поисках механизмов для создания эффективного производства, разделил партийную организацию на две части. И мне кажется, что это его решение, в основном, и породило беспокойство и страх.
Владимир Тольц:
Участвующий в нашей беседе Юрий Николаевич Жуков дополняет:
Юрий Жуков:
Все было и так, и гораздо сложнее.
Во-первых, не следует забывать самое главное: за последние 7 лет, примерно с 56-го года, темпы роста производства в стране сократились в 3 раза, жизненный уровень сократился в 3 раза. Мы ежегодно помогали "третьему" миру на сумму примерно в 400-500 миллионов долларов. Поэтому уже население все в целом начало относиться к Хрущеву отрицательно. Вспомните, больше анекдотов, чем о Хрущеве, не было ни о ком никогда за всю нашу историю, над ним открыто смеялись, он дискредитировал себя в глазах народа как политик, как личность, как руководитель.
Во-вторых, каждый ощущал положение, даже с продовольствием. Осень 62-го года, когда вдруг исчезли тарелки с бесплатным хлебом в столовых, ресторанах и так далее - это был первый признак, ясный всем и каждому. Огромную роль сыграло разделение партийных органов на городские и сельские.
Кроме того, местные национальные руководители. Вспомните, с 54-го года чуть ли не каждый год расширяли права союзных республик, и уравновесить силу республик могла только партия, как структура властная, которая сдерживала бы уже готовые расползаться республики.
Когда же Хрущев покусился на партию и разделил ее, тем самым ослабив стяжки страны, стало ясно и понятно - год, два, три, и произойдет то, что произошло в 91-м году.
Владимир Тольц:
Вот, что 30 лет спустя вспоминал о нем один из заговорщиков - Александр Шелепин, которого ныне уже нет в живых, в 64-м он был секретарем ЦК, заместителем председателя Совмина и главой партгосконтроля.
Александр Шелепин:
Мне докладывают, что Хрущев послезавтра выезжает в Калиновку. Я потом уточнил время и за два часа раньше приехал в Калиновку. Там недалеко Дом отдыха. Приехал Хрущев, слезает с машины: "А Вы как здесь?" Я говорю: "Вы же разрешили мне приехать, вот я в Марьино, тут рядом, я и приехал". "Ну, давай, пойдем сейчас перекусим, пока сход собирается". Пошли, сели, перекусили.
Сход - весь колхоз собрали. Хрущев, как обычно, часа два говорил, он меньше не мог говорить, полтора-два часа это с гарантией. А в конце он говорит: "Земляки, вы меня поддерживали, поддержите и на этот раз. Надо все эти приусадебные участки ликвидировать, скот сдать, а молоко, мясо вам будет колхоз давать по себестоимости". Сразу шум, один мужик там в середине стоит, кричит: "Никита, ты что, одурел?"
И вы знаете, стали расходиться, и, в общем, осталась небольшая кучка людей, актив колхоза остался: "Никита Сергеевич, пойдемте выпьем чайку". Он выругался, "Поехали!"
Владимир Тольц:
Но недовольство народа - это ведь еще не заговор. Почти 5 столетий назад, непревзойденный до сих пор авторитет в этой сфере Николе Макиавелли писал:
"История показывает, что все заговоры замышляются знатными людьми, приближенными к государю, другие не могут составлять таких заговоров - это было бы безрассудно, потому что люди, не приближенные к царю и занимающие в обществе скромное положение, не имеют ни надежды, ни возможности осуществить такой замысел. Во-первых, люди не имеющие власти, не могут найти верных соучастников, они не могут представить лицам, которых вовлекают в свой замысел, никаких надежд, ради которых те согласились бы подвергаться подобному риску. Таким образом, едва они доверятся двум или трем лицам, как в числе последних окажется предатель, который погубит их. Впрочем, если бы даже, на их счастье, предателя не нашлось, то все-таки предприятие представляет для них непреодолимое затруднение, потому что они не имеют к государю доступа. При таких условиях оно всегда заканчивается гибелью заговорщиков".
Вспоминает дочь Никиты Сергеевича Хрущева Рада Аджубей.
Ее муж - Алексей Аджубей - был в ту пору главным редактором "Известий" и, понятное дело, лицом особо приближенным к Хрущеву. Рада Никитична говорит об отце и людях, решивших его скинуть:
Рада Аджубей:
Он, конечно, был политик, и хотя, конечно, он был достаточно хитер в расстановке, прожив всю жизнь при Сталине политическую. Он, конечно, это все понимал. Но, тем не менее, что сказал Микоян (как раз мы стояли, когда шел Пленум 64-го года, Октябрьский), он сказал, что Хрущев забыл, что и при социализме существует борьба за власть.
Это, безусловно, был заговор политический, во главе этого стоял Подгорный, и второй такой человек, который умер при довольно странных обстоятельствах, очень быстро после переворота - Игнатов, он был тогда председателем Президиума Верховного Совета РСФСР. И Подгорный, и Игнатов, они были мастерами интриги, и ставку они делали на Брежнева.
Что касается вот группы, условно молодых, во главе которой стоял Шелепин, и к которой, если хотите, очень близко принадлежал и мой муж, который в это время был редактором "Известий" - это было некоторое потрясение, потому что у меня было такое убеждение, и я до сих пор в этом убеждена, что Хрущев как раз делал ставку на Шелепина. Он говорил уже в последнее время, сам говорил, что пора уходить, мы уже старые, надо освободить дорогу молодым. И, я так думаю, что главная его ставка была как раз на Шелепина.
Владимир Тольц:
Ну как тут не вспомнить снова Макиавелли:
"Люди, возвышенные государем, имеют все удобства для выполнения своих замыслов. Тогда как униженные им не имеют такой возможности. А охота к заговорам у них одинаковая, потому что они также сильно или даже сильнее желают власти, как другие - мести".
Напомню, кто были эти облагодетельствованные Хрущевым люди, о которых упоминает его дочь.
Скончавшийся в 66-м Николай Григорьевич Игнатов с 62-го был Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР. Судя по воспоминаниям Алексея Аджубея, Хрущев знал, что Игнатов, разъезжая по областям прямо заявляет: "Надо снимать Хрущева". Улетая в Пицунду, Первый секретарь сказал провожавшему его Подгорному: "Вызовите Игнатова, что он там болтает? Что это за интриги? Когда вернусь надо будет все выяснить". Да вот беда, член Президиума ЦК и один из секретарей его Николай Викторович Подгорный сам был одним из главных заговорщиков. В одной из передач Радио Свобода Леонид Замятин рассказывал мне, что он неоднократно слышал от Подгорного: "Я хочу быть главою государства".
А вот что вспоминает еще один из важнейших людей в заговоре, тогдашний глава КГБ Владимир Ефимович Семичастный.
Владимир Семичастный:
Инициаторами были, конечно, Брежнев, Подгорный - старая гвардия.
Мы пришли с Шелепиным из комсомола, в комсомольских штанишках и в эту гвардию влились, и мы, как теперь некоторые пытаются показать, "возглавили" против Хрущева заговор и прочее. Да мы еще не пользовались правом голоса в этой когорте: Подгорный, Микоян, Косыгин, Суслов, Шелест... - и мы с Шелепиным... Нас держали на подхвате, да, мы участвовали, мы согласились, и со мной был такой разговор заранее, наверное, месяца за 4-5 до этого, и с другими.
А начали это, я так понимаю, Брежнев, Подгорный, они-то не раскрывали все карты: кто первый, кто последний... Но постепенно я чувствовал то, что все политбюро к этому склонно.
Ведь с Косыгиным разговаривали в числе последних и у Косыгина первые вопросы были: а как армия отнесется, а как КГБ? Когда ему сказали, что относятся положительно, он говорит: "Тогда и я буду поддерживать".
Он [Брежнев - В.Т.] был труслив, да, но в нем боролись два таких момента: одно дело, трусливый, он боялся Хрущева, а другое дело - стать во главе партии, самолюбие его заговорило. Так что тут, что перетянуло трудно сказать.
Создается впечатление, что мы шли через трупы, через убийства - ничего подобного, даже булавочного укола никому не сделали, капли крови не упало за время подготовки этого Пленума. Ни одного убийства, ни одного трупа, ни одной жертвы не было. Танки не вводили в город, Кремль был открыт для посещения туристов, даже иностранных, шло за 2 дня заседание Президиума и Пленум.
Владимир Тольц:
Именно это внешнее спокойствие и отсутствие человеческих жертв, столь контрастирующие с живыми в нашей памяти событиями 91-го и 93-го годов, и позволяют некоторым рассуждать сегодня о некоей партийной "легитимности" заговора 64-го года.
Юрий Жуков:
Я бы это не назвал прямым заговором - все происходило согласно букве закона: собрался Пленум, на Пленуме выдвинули обвинение против Хрущева, проголосовали и отстранили его так как положено по Уставу, так как, в общем-то, его в сентябре 53-го и выбирали так же на Пленуме и именно Пленум мог его снять.
Другое дело, что Хрущев не участвовал в тех заседаниях Президиума ЦК, на которых обсуждалась и повестка предстоящего Пленума, и что там и как произойдет - вот в этом есть элемент заговора, я бы сказал.
Владимир Тольц:
Александр Шелепин, бывший до Семичастного шефом КГБ (именно тогда Солженицын написал про него: "Железный Шурик крадется к власти"), вспоминая события 64-го года, наличие заговора в них не оспаривал, но роль свою, как и Семичастного, расценивал скромнее.
Александр Шелепин:
Я не был при Хрущеве членом Президиума, был я только секретарем, одновременно зампредом и председателем, одновременно, комитета партийно-государственного контроля ЦК КПСС и Совета Министров, три должности - три кабинета. Семичастный членом ЦК не был, он кандидатом в члены ЦК был.
Инициаторами были Брежнев и Подгорный, они проводили переговоры с членами Президиума и секретарями ЦК, приглашали и меня. И когда Брежнев сказал: "Ну ты видишь какая обстановка сложилась?" - экономика идет вниз, первый год стали закупать хлеб на золото за границей в 63-м году, это после освоений 42-х миллионов целинных земель, с членами Президиума он не встречается, полгода находится в командировке, вопросы без него не решаются. Например, при всех на заседании он отругал Косыгина за то, что он принял без согласования с Хрущевым какого-то посла, я сейчас не помню, при всех запретил Косыгину заниматься сельским хозяйством. Ну как так? Де-юре предсовмином был Хрущев, но де факто - Косыгин, он и заседания вел, Косыгин был самым подготовленным человеком среди руководителей того времени, он блестяще знал экономику, блестяще знал финансы. Это был скромный, умный, тихий, но очень опытный человек.
И когда Брежнев спросил: "Как ты считаешь?", я сказал: "Я согласен".
Владимир Тольц:
Каким он был этот властитель, которого решили низложить его ближайшие вельможи?
Вспоминает Олег Александрович Трояновский, с 58-го помощник Хрущева по внешнеполитическим вопросам, а позднее - представитель СССР в ООН и посол в Китае и Японии.
Олег Трояновский:
Он был очень простой человек, с ним можно было иметь дело. У меня были с ним очень хорошие отношения. Он тоже был, конечно, актером, и те случаи, когда он потрясал кулаками и выступал с довольно грубыми выражениями - в известной мере это была игра.
Хотя, были случаи, когда это выходило за пределы игры. Он действительно был довольно груб даже с верхушкой руководства (это ему потом припомнили очень сильно, когда снимали), но с ближайшим окружением, у него было 4 помощника всего, аппарат был очень маленький по сравнению с нынешними временами, 3 помощника у него было в ЦК и один (я) был в Совете министров. Он испортил полностью свои отношения с интеллигенцией в результате этих встреч в Манеже и в других местах, когда он весьма грубо и неквалифицированно, я бы сказал, высказывался. Потом он начал портить свои отношения и с партийным аппаратом.
Если бы его популярность в стране сохранилась бы на высоком уровне, то вряд ли окружение его решилось бы пойти на снятие его. Пару раз, может быть, за месяц- два до Октябрьского Пленума, ко мне обращался Андропов, с которым у нас очень хорошие отношения уже тогда сложились, и говорил: "Олег Александрович, нужно как-то подсказать Никите Сергеевичу, что нужно, чтобы товарищи в руководстве имели возможность выговориться", но я как-то не обратил на это большого внимания. Второй раз он примерно то же самое повторил. В общем-то, вся эта история была для меня неожиданностью.
Владимир Тольц:
После десяти лет хрущевского правления, выяснилось, что даже среди своих приближенных, близких ему и по происхождению, и по культуре, а некоторым и по возрасту, Хрущев оказался "белой вороной".
Вспоминает депутат Думы Анатолий Иванович Лукьянов, в 60-х референт Верховного Совета СССР.
Анатолий Лукьянов:
Он очень резко отличался от деятелей того периода. Это было уже угасание Буденного, Ворошилова, уже очень трудно им было работать, они могли работать в своем возрасте 3-4 часа, Микоян был живее, но тоже уже трудно было - возраст сказывался. А Хрущев был человеком, который чем становился старше, тем становился активнее, подвижнее - это бывают такие старики. И он хватал каждую новую идею, не всегда правильно. Он выезжал очень много на места, видел там, скажем, свежего человека, который не зациклен был на догмах, он его подхватывал инициативу и начинал раскручивать на всю страну.
Владимир Тольц:
За четыре с половиной века до того как Хрущев принужден был с заклятыми друзьями и соратниками подписать отречение от власти, мудрейший Макиавелли предупреждал грядущих заговорщиков всех времен и народов:
"Опасности, окружающие участников заговора, тем страшнее, что грозят им постоянно. Здесь все опасно: и вести дело, и исполнять его, и даже по исполнении".
Еще летом 64-го, бывший начальник охраны Игнатова Василий Иванович Галюков сообщил сыну Хрущева об участии своего шефа в заговоре, осуществление которого намечено на октябрь. Заговорщик из КГБ Семичастный был в курсе.
Владимир Семичастный:
Нам-то стало известно об утечке информации, что этот Галюков донес Сергею о том, что, дескать, готовятся какие-то события для снятия Хрущева. Но это только подействовало на нас таким образом, что я позвонил Брежневу и сказал, что или надо решать то, что задумали или же надо отказываться, и он меня завтра может вызвать и приказать арестовать вас как антипартийную группу. Это ускорило проведение Октябрьского Пленума, вот и все.
Хрущев был, по моему, в Швеции с визитом, со всей семьей, и он поехал туда пароходом, поплыл, а оттуда возвращался поездом. И возник вопрос в разговоре (я был у Брежнева), о том, что, может быть, его по пути арестовать, задержать поезд по пути, идущий из Ленинграда, где-то на полустанке и его изолировать и провести без него Пленум. Я ему сказал: "Я не пойму, а что это даст, зачем? Кроме дополнительных осложнений внутри страны и в мире это ничего не даст, надо идти в открытую". Ну вот, знаете, это трусость его [Брежнева - В.Т.] и боязнь Хрущева, а потом он говорил, может быть, его убрать вообще? Что значит "убрать"? Ну вот отравить или что-то... Я говорю: "Леонид Ильич, Вы поймите, я сам этим заниматься не буду, значит я должен искать людей, значит я должен привлекать рядовых сотрудников своих или из его обслуживающего персонала, которые с ним проработали десятки лет, я должен находить людей таких, которые пойдут на то, чтобы свершить такой акт". "Да нет, я так, чтобы подумать о том, чтобы не возиться, не раздувать и прочее..." Я сказал: "Нет, кроме как в открытую, на Пленуме, КГБ не пойдет на это". И он больше не возвращался к этому.
Владимир Тольц:
Летом 64-го немногим посвященным в заговор заговорщикам могло казаться, что сбывается то, о чем предупреждал чтимый Лениным и Сталиным Макиавелли:
"Необходимы чрезвычайное благоразумие, необыкновенная осторожность и редкое счастье, чтобы заговор не выдался. Он может открыться по предательству или по догадке, заговор открывается, когда люди, посвященные в него вероломны или безрассудны, измена здесь весьма возможна, потому что в заговор посвящаются друзья, готовые из дружбы рисковать головой или недовольные правительством. Таких верных людей больше 2-3-х человек не бывает, так, что если нужно больше сообщников приходится доверять далеко не друзьям, притом редкая дружба устоит против страха наказания и гибели. Так что безрассудно ожидать от друзей подобной преданности. Наконец, люди часто ошибаются в своих друзьях и чтобы иметь право положительно рассчитывать на друга, надо, чтобы он доказал свою дружбу на опыте, но производить подобный опыт на таком деле очень рискованно. Самое первое и действенное или, вернее, единственное состоит в том, чтобы не давать заговорщикам времени выдать заговор. С этой целью им следует доверять тайну только перед исполнением, никак не раньше . Но главное, надо остерегаться письменных улик, против которых не существует никаких отговорок. Донос одного человека имеет мало значения, если не подтверждается письменной уликой, следовательно, должно как можно тщательнее избегать опасной переписки".
Письменных улик не было, но и тайны заговора уже не существовало. Но Хрущев, Макиавелли не читавший, не мог сделать правильных выводов из наставлений великого флорентийца.
Рада Аджубей:
Он же уехал отдыхать на Пицунду в этот момент, а потом он в какой-то момент вернулся на несколько дней, потому что в это время шла очень активная работа над новой Конституцией СССР, и эта Конституция предполагалась очень прогрессивной. Вот если бы это было принято - уже сложнее, понимаете, уже сложнее. И я думаю, что вот этот момент в какой-то степени тоже подтолкнул, не говоря о том, что тут случилась вот такая ситуация, что человек пришел к моему брату и все рассказал, один из кэгэбэшников, который знал это все, а брат уже рассказал отцу.
То есть, отец, представляете, мой отец - человек, прошедший такую политическую школу, он ведь что сделал: ненадолго вернувшись в Москву, чтобы взять документы, еще какую-то работу в ЦК провести небольшую над Конституцией, и с тем он выезжал на Пицунду и в аэропорту, когда его провожал Подгорный, у трапа самолета сказал: "Вот мне тут Сергей рассказал, что тут какой-то заговор плетется (а как выяснилось, Подгорный был главным в этом заговоре), Вы разберитесь". Представляете себе? Как это: "Вы разберитесь"? И с тем он улетел на Пицунду.
Владимир Тольц:
Тем временем дата намеченной акции приближалась.
Рассказывает Владимир Семичастный.
Владимир Семичастный:
Когда вечером накануне в октябре 12-го собрались у Брежнева члены политбюро, и я там был, и его стали уговаривать: давай, звони, Хрущева вызывай. Он долго сопротивлялся, его силой подтащили к ВЧ, вызвали Пицунду, и он начал с ним разговор. Не правда, что Суслов говорил - один Брежнев говорил. И он стал объяснять, что надо, чтобы вы завтра приехали, будет Президиум ЦК обсуждать вопрос о Вашей записке по сельскому хозяйству, а также коррективы к 7-ми летнему плану. Но тот ему отвечает о том, что, дескать, ничего, подождете, я приеду, какая спешка?. "Да нет, вот уже Президиум решил и все, надо, чтобы Вы были". Но тот ему ответил: "Хорошо, мы подумаем здесь с Микояном".
И до 12-ти, до полпервого ночи никаких сигналов не было. А это было часов в 6 или 7 разговор. Брежнев мне почти каждый час звонил: "Ну что? Ну как?" А потом уже позвонили мне их 9-го управления, это управление охраны, начальник, и говорят, что только что позвонили из Пицунды и заказали самолет на 6 часов утра. Это был первый такой сигнал, что он решил лететь. Я позвонил Брежневу: вот так и так, он говорит: "Хорошо". Я говорю: "Кто будет встречать его?", обычно члены политбюро ехали и провожали, и встречали. Он говорит: "Нет, Вы сами встречайте".
Сам так сам, я приехал на аэродром "Внуково - 2", там где правительственные самолеты принимают, там оказался еще Георгадзе (Георгадзе тогда был Председателем президиума Верховного Совета СССР, в виду того, что Микоян тоже улетел с Хрущевым), он приехал его встречать. Ну, конечно, у меня были люди из 9-го управления, из КГБ, несколько десятков человек, все в гражданском, никто никого не видно на аэродроме, как обычно встречали те кому положено: из службы аэропорта и мы.
Когда приземлился самолет, он вышел с Микояном, и мы не знали сколько он охраны возьмет, а он взял с собой всего 5 человек, хотя он мог и 50, и 60 человек, там человек 60 было с ним охраны на Пицунде, и его, и Микояна. И он вышел насупившись, видит, что пустой аэродром, никого нет, насупившись и немножко сердитый. Поздоровались за руку, "А где остальные?" - "В Кремле, по-моему, Вас ожидают. Где Вы будете обедать?" Он говорит: "А они обедали уже?" (члены Политбюро, а это было уже примерно около часа дня) Я говорю: "Да нет, по-моему, Вас ожидают". Он с Микояном что-то поговорил и говорит: "Мы поедем в Кремль". Я говорю: "Хорошо". И они сели с Микояном в одну машину и поехали в Кремль.
Владимир Тольц:
Финал этой поездки известен.
Олег Трояновский вспоминает.
Олег Трояновский:
Когда уже закончились заседания Президиума ЦК, все было решено, Хрущев пошел в свой кабинет и вызвал меня. И как я вам говорил, я был единственным помощником, который там находился в Кремле постоянно. Я зашел в кабинет и увидел, что он был в очень таком расстроенном совершенно положении, и он обратился ко мне, говорит: "Ну что ж, моя политическая карьера закончилась, теперь главное (как он выразился) с достоинством пройти через все это". Я говорю, что: "Никита Сергеевич, а Вы не думаете, что на заседании ЦК дело может обернуться в другую сторону?" Как было в 57-м году, когда его пытались снять. Он говорит: "Нет, нет, это совершенно исключено. Да Вы знаете, я за это кресло особенно и не цепляюсь". А потом он довольно неожиданно для меня сказал: "Когда-то вот Каганович мне говорил, что нужно в течении недели встречаться с двумя, тремя секретарями обкомов и крайкомов обязательно, чтобы поддерживать связь с периферийными партийными боссами. Ну я это последнее время не делал и, видимо, это один из результатов".
Владимир Тольц:
Заговорщики неплохо подготовились...
Владимир Семичастный:
Начальника охраны не было, он был в отпуске, я его отпустил, Литовченко, полковник был начальником охраны Хрущева, а был его заместитель, майор, не помню сейчас его фамилии, но в общем, я его в коридоре, когда зашли они на заседание Президиума, я его встретил и сказал о том, что: "Имейте в виду, не вмешивайтесь, сейчас будет сменена охрана в кабинете у Хрущева, на даче, на квартире и здесь, в приемной, где Политбюро идет. Вы не вмешивайтесь в эти дела".
Когда началось заседание, начали съезжаться в первый день, слетаться члены ЦК. Они все на заседании, я-то один у себя в кабинете, начались звонки, звонков в защиту Хрущева 1-2 было, а большинство уже на второй день особенно, что надо идти, спасать, Хрущев берет верх, побеждает. Аналогию проводили такую, как и с антипартийной группой в 57-м году. те кто позвонил защищать Хрущева, что его снимают, надо спасать, что ты сидишь? Не вмешивайтесь, идет заседание Президиума ЦК и что вмешиваться, что туда воинские подразделения посылать?
Потом, где-то к обеду я решил, что надо принимать меры, потому что может выйти из-под контроля вот такие заявления и могут самолично пойти на заседания и придут туда, буд ут там мешать только. Поэтому я позвонил в приемную, там где заседание шло, попросил, чтобы Брежнев мне позвонил. Брежнев позвонил, я ему сказал, что надо решать вопрос, кончать заседание Президиума и надо Пленум созывать, а иначе я не ручаюсь, что я смогу удержать в эту ночь нормальную обстановку. Он говорит: "Хорошо, мы посоветуемся". И через полчаса позвонил, что посоветовались, те, кто не успел выступить из членов президиума, а члены Президиума почти все выступили, секретари ЦК - дадим им по 5 минут, чтобы они свое отношение к этому делу сказали и в 6 часов будет Пленум ЦК" Я говорю: "Меня это устраивает".
И в 6 часов был созван Пленум ЦК в Свердловском зале в Кремле, на котором Суслов выступил с докладом. Прения решили не открывать, и зал поддержал это, Хрущев попросил, чтобы ему слова не давали. Я в зале наблюдал за поведением зала, а там члены ЦК были только, кандидаты и члены ревкомиссии. Но я вам скажу, если так, схематично: больше всех кричали из зала "Исключить из партии! Под суд отдать!" - такие раздавались голоса. Кричали как раз-то наибольшие подхалимы, которые при Хрущеве больше всего подхалимничали.
Владимир Тольц:
Заговор подхалимов потряс Хрущева...
Рада Аджубей:
После этого вот какие-то два-три дня он был в состоянии совершенного нервного стресса. И это мне больше рассказывал его врач (Беззубик такой был, Владимир Григорьевич), который с ним гулял по дорожкам (там небольшой дворик в этом особняке), и Никита Сергеевич говорил, что это такое предательство, которое трудно пережить, несмотря на то, что он на пленуме сказал, что я считаю, что я сделал что-то раз, это в таком варианте проходит, а не просто арестовали и все, но тем не менее и даже говорил о самоубийстве.
Владимир Тольц:
Но, а что же безмолвствующий, по исконно русской традиции, народ?
Юрий Жуков:
Я помню, я сидел работал тогда в АПН, днем мы получили все материалы, они еще были секретные, никто не знал, что идет Пленум, что сняли Хрущева. Вечером я вышел поздно, где-то в 11-11.30, иду, в ресторан стоит толпа, очередь ждут места свободного, и я подумал: "Вот, ничего вы не знаете, а узнаете, как выбудете реагировать?"
На следующий вечер было тоже самое, когда сообщили на всю страну, что сняли Хрущева, ну хоть кто-нибудь бы высказался бы против этого решения или за Хрущева - ничего не произошло. Всем было на Хрущева наплевать...
