Ссылки для упрощенного доступа

Ослы большие и малые. Разговор с режиссером Анатолием Васильевым


В 2006 году знаменитый театральный режиссер и педагог Анатолий Васильев после конфликта с чиновниками лужковской мэрии был уволен с поста художественного руководителя основанного им театра "Школа драматического искусства". Вскоре он уехал во Францию, дав обещание никогда больше ничего не ставить в России и не давать интервью российским журналистам. Васильев работал в Италии и Франции, в 2016 году поставил на сцене "Комеди Франсэз" спектакль "Вторая музыка" по пьесе Маргерит Дюрас, а в 2017 году, приехав в Москву, показал на сцене театра Вахтангова спектакль "Старик и море", посвященный памяти Юрия Любимова. Спектакль был номинирован на премию "Золотая маска", однако Васильев отказался от номинации, объяснив свое решение тем, что он с 2006 года не участвует в культурной жизни Москвы.

Я выбрал путь и назвал его – добровольное изгнание!

"Не ставлю спектакли, не даю интервью в газетах, на радио или на телевидении, почти не провожу мастер-классы, а только по специальному выбору, я не работаю, не получаю зарплату, а только пенсию, я сделался частным лицом и успокоился моим новым положением. Я исключил контакты со многими коллегами, я выбрал неучастие взамен бурной и наказуемой деятельности. Я выбрал путь и назвал его – добровольное изгнание!"

В 2017 году появилась первая версия фильма Анатолия Васильева Asino, посвященного непокорству и мудрости, любви и смерти итальянских ослов. Осел стоял у колыбели Иисуса Христа, на нем спаситель въезжал в Иерусалим, на осле восседал Вакх, говорила человеческим голосом валаамова ослица, а римский юноша Луций и сам превратился в золотого осла. Васильев снимал в маленьких городах Италии великолепных участников палио – ослиных гонок. В восьми новеллах (вскоре их будет больше, Васильев собирается расширять фильм) мы видим упрямых и непокорных осликов, которые живут среди виноградников и пашен, бродят по выложенным брусчаткой улицам старинных городов, а один осел, по имени Марко Великий, с венком из роз на голове исследует арену античного цирка. В седьмой новелле запечатлена смерть "отбракованного" осла, которого убивают на бойне, а в последней новелле, "Исход", два осла на вершине холма медленно покидают одинокое дерево, возле которого они стояли. Есть среди персонажей и осел по имени Пиранделло – спектаклем по пьесе Луиджи Пиранделло "Шесть персонажей в поисках автора" открылась в перестроечной Москве 1987 года Школа драматического искусства Анатолия Васильева.

Разговор с режиссером записан после международной премьеры фильма Asino на фестивале в Роттердаме. 50 лет назад здесь, в Голландии, проходил знаменитый "Ослиный процесс", когда писателя Герарда Реве обвинили в богохульстве, когда в своем романе он описал явление Бога в обличье любвеобильного серого осла.

пожалуйста, подождите

No media source currently available

0:00 0:30:47 0:00
Скачать медиафайл

– Давайте начнем с осла, которого зовут Пиранделло. Как Луиджи Пиранделло повлиял на ваш фильм и почему осел Пиранделло – один из первых ослов, которых мы видим?

– Это было неожиданно, что в стойле, где находятся ослы, одного из ослов зовут Пиранделло, я не мог этого даже представить. Имена у них разные, и Зевс, и Улисс, имена величественные, но что именем сочинителя назван осел – это было гениально, настоящее открытие. Тогда я смог воспользоваться материалом "Шести персонажей", поставить вопрос: кто ты есть на самом деле? Это был настоящий знак. А Пиранделло не связан никаким образом с ослами, я не помню в его драмах ничего подобного. Но есть фотография очень симпатичная: Пиранделло склонился к ослу, который лежит рядом с ним, маленький осленок.

Луиджи Пиранделло с осликом
Луиджи Пиранделло с осликом

– Когда я смотрел ваш фильм, у меня возникла безумная идея переехать в Италию и завести ручного осла. Ослы прекрасны! Вы помните первого осла, который вас впечатлил, убедил, заинтересовал?

– Я никогда не общался с ослами, только наблюдал их издали, когда был в странах, где они водятся, или на Северном Кавказе, где их называют ишаками, или в Греции, в Марокко. Я жил в средней полосе: в ростовских степях не помню ослов. Я увидел ослов в Италии, это было давно, в городе Фаганья, где у меня был продолжительный мастер-класс, тогда я занимался романом Достоевского "Игрок". Это был мастер-класс в очень знаменитой школе Франко Куадри, и меня пригласили на ослиные бега, о которых я не имел представления. Я был поражен – поражен не спортом, а комизмом ситуации.

– Осел меньше всего подходит для бега.

Искусство не может быть серьезным, серьезное искусство становится пропагандой, а пропаганда – достояние партий, но не человечества

– Он совсем не подходит для бега! Я в свое время еще в Москве репетировал диалоги из "Похвалы глупости" Эразма Роттердамского, мы много тогда занимались Эразмом Роттердамским, и вот эта формула "похвала глупости" у меня осталась с юношеских лет, как культурная парадигма, без которой искусство развиваться не может. Искусство не может быть серьезным, серьезное искусство становится пропагандой, а пропаганда – достояние партий, но не человечества. Поэтому всякая великая вещь всегда содержит в себе комическое начало, как у Достоевского. Потом уже, когда я стал писать большой сценарий, это была пьеса Пиранделло "Обнаженные одеваются", третью часть – трагические события с обнаженной героиней – я перенес на ослиные гонки. У Пиранделло этого, конечно, нет! Потому что мне казалось, что именно в такой среде, комической и глупой, самое место для трагедии. Как обычно водится, большая картина не удалась, остался только один вопрос: что же делать? Мы сидели, разговаривали в Турине, был приятель-продюсер, и я говорю: всё, Юрий, давай я буду снимать фильм про осла, и это будет "Похвала глупости", потому что я понимаю, как это сделать.

– Карьер, где вы снимали новеллу "Медея", похож на пейзаж из "Медеи" Пазолини. Это не то же самое место?

Ослиные гонки бывают трех видов – на колясках, верхом и человек бежит вместе с ослом

– Нет, мы снимали гонки в маленьком городе, который называется Кокконато – это регион Пьемонт под Турином. Городок так себе, ничего особенного. А ослиные гонки особенные, там человек бежит вместе с ослом, держит его за уздечку и бежит вместе с ним. Вообще ослиные гонки бывают трех видов – на колясках, верхом и человек бежит вместе с ослом. Вот там очень сложные гонки, потому что нужно с какой-то скоростью бежать вверх, вниз, по городу, кругом. Я хотел, чтобы осел оказался в амфитеатре, и узнал, что здесь есть карьер. Я еду в сторону карьера и вижу холм, на котором снят "Исход", последняя глава. Мы обогнули этот холм и въехали в уникальное место, вот этот каменный карьер. Я тогда понял, что приведу туда осла. Мы договорились с хозяином ослицы, он ее туда повел. У нее был маленький осленок, она вторым была беременна, все время капризничала, не хотела входить туда. Я понимал, что это некое путешествие, которое будут совершать аргонавты, Ясон вместе с Медеей, он ее будет тянуть на своем судне, и случится вся ее трагическая судьба.

– Есть еще второй амфитеатр – в Музее эмиграции, где ходит осел с венком на голове.

– Второй амфитеатр был после первого. Я люблю работать парами, и когда был первый снят, я подумал, что нужно иметь какую-то пару. Когда мы оказались в совершенно другом регионе, это город Гуальдо-Тадино, я увидел маленький римский амфитеатр. Я понял, что мне нужно иметь свободного осла, завести его в амфитеатр, пускай он там поживет какое-то время. Все, что вы видите, – это документ, это не разыгранная история, хотя есть изначальная интенция: пускай осел идет по городу, пускай он войдет в амфитеатр, дальше посмотрим, что будет. Я понял, что, когда он войдет в амфитеатр, что-то будет происходить и я найду возможность сделать эту пару: ослица в огромнейшем карьере, подобном амфитеатру, и осел в римском маленьком амфитеатре. Это, конечно, разные животные. Тот осел, Марко Великий, действительно величайший осел в этом городе: он дожил до 30 с лишним лет, что уже необычно, и потом он был победителем на многих гонках, находился в специальном стойле, с попоной – всё это его достопримечательности, это не я его наряжал, исключая венок на голове. Даже его фотографии хранятся во многих домах, его почитают. Таким естественным образом всё постепенно укладывалось в новеллы. Из стихии самой жизни, из случаев, из судьбы, которая подбрасывала мне один момент за другим, я стал складывать произведение, и довольно быстро мне стало ясно, что это такое.

– Есть еще один осел в вашем фильме, которого невозможно забыть, – осел в винограднике, которого сопровождает маленький Вакх. Откуда он появился?

Я все это помню, как я прятался, как я был не выше крыжовника, как я его срывал

Это маленький осленок. Между прочим, это и последний осленок в фильме, в главе "Исход". Однажды я встретился с хозяином большой фермы, в которой жили разные животные, в том числе ослы. Он мне рассказал, что он и его компания сочинили книжку о кухне в разных городах одного региона Италии, и вся эта кухня, последовательность блюд, определяется ослом, потому что этот человек владел ослиной ассоциацией. Ослиная ассоциация и составила эту книжку. Он мне показал книжку, после чего я придумал этот сюжет. Я попросил ребенка в его семье, но мне ребенка не дали, мать закапризничала. Мы нашли другую семью, они сказали: "Да, конечно, с удовольствием". "А нет ли у вас осленка?" "Да, мы дадим вам мальчика вместе с осленком". И таким образом мальчик оказался вместе с осленком. Тогда мне показалось, что очень красивый можно сделать сюжет, поскольку я помнил послевоенное детство, что мальчик из школы убегает с осленком и где-то с ним прячется в винограднике, читает ему какую-то дурацкую книжку, а потом с ним бегает, играется и возвращается назад в деревню. Мне казалось, что это такой детский сюжет, он всегда наполнялся для меня запахами низко растущих растений, трав. Я все это помню, как я прятался, как я сам, когда сидел, был не выше крыжовника, как я его ел, срывал. Это сразу было очень понятно. Я, конечно, попросил мальчика обнажить. Как-то мне неловко было сказать разденьте его полностью, может быть, они бы не согласились, но я попросил его обнажить. Когда я монтировал, я делал так, что очень редко видны штаники, нам кажется, что он обнажен. А потом, когда он начинает бежать, он становится сельским мальчиком, тогда все ясно.

– Из бога превращается в ребенка…

Эти превращения мне всегда в искусстве нравились, как одно становится другим, потом еще чем-то, потом еще чем-то, метаморфоза персонажа в результате развития сюжета.

– Внутри образа осла тоже есть метаморфоза: с одной стороны, это символ глупости, упрямства, а с другой стороны – божество. Иисус ехал в Иерусалим на осле, и мудрая валаамова ослица, тот же Вакх, миллион разных отсылок. Кто для вас в первую очередь осел – божество, скрытое в нем, или это упрямое существо?

Власть подобна зверю, а зверь хитер

Я к нему всегда относился как к персонажу ветхозаветному, библейскому. А потом, когда стал рассматривать близко, я понял, что не ошибаюсь, когда так внимаю тем древним описаниям, которые мне сообщали об осле. Я меньше всего думал о коннекции с римским и греческим романом, но потом понял, что, скорее всего, какое-то будет соотнесение: человек, осел и прожитая жизнь. Собственно, так появились розы на нем, вообще тема роз, в нескольких местах показываются розы, которые делают осла человеком. Он для меня всегда был ветхозаветной фигурой. Поэтому, когда я увидел пейзаж на холме с одиноким деревом, я понял, что сниму, если говорить условно, вход в Иерусалим. Но сам сюжет, что сидит на осле человек, я снять не мог, поскольку почва…

– Там повсюду пашня.

Пашня, и осел бы не потянул, не такое крепкое животное, чтобы потянуть на себе человека. Мне было совершенно все равно, ведь это же документ, я не стремился к игровой картине. Я просто попросил: привяжите осла, дойдите до осла и уведите его. Идите прямо и уведите его, больше ничего. Дальше и развивается весь сюжет.

– Но там есть второй осел.

Маленький осел. Взяли большого и маленького, связали вместе, потому что в Ветхом завете их два. Конечно, к этому времени у меня уже был огромный опыт работы с метафизическими текстами, с древними текстами, с религиозными текстами, с философскими текстами, с поэтическими текстами, с нуля это не делается.

– Я снова подумал о Пазолини, о "Евангелии от Матфея", когда смотрел последнюю новеллу.

Прямых отсылок нет никаких, но есть память о тех следах, о тех прикосновениях, которые оставил во мне итальянский кинематограф. Потому что, когда я был мальчиком и юношей, итальянский кинематограф трогал меня, в разных местах трогал душу, сердце, тело. И вот эта память сохранилась.

– Я знаю, что ваш осел никак не связан с самым знаменитым ослом в истории кинематографа – Бальтазаром Брессона, вы этот фильм не видели до съемок. Сейчас вы посмотрели "Бальтазара"? Какие впечатления?

Потрясающий. Мне не хотелось бы сравнивать, не имею права сравнивать что-либо с Брессоном, вне сравнения величина. Но мне очень понравился. Но другой, совсем другой.

– Помимо этих ослов, в вашей жизни были ослы в переносном смысле, которые вас лишили театра в Москве и вынудили уехать. Сейчас вы вернулись, летом поставили один спектакль. Какие у вас впечатления от театральной Москвы 2017 года?

Новое поколение весь предыдущий театр не посчитало нужным брать с собой в рюкзак, скинуло к чертовой матери

Театральная Москва последних десяти лет очень крутая, мне она очень нравится. Потому что, в отличие от многих сверстников, соратников, коллег, которые долгое время сопротивлялись входу молодежи в театр, я, многое не принимая методологически или не принимая сам словарь, принял интенцию молодых людей в деле театра. Я сразу же это принял, я видел, как кругом, во всей России начинается театральный бум. И мне вся ситуация российского театра, прежде всего московского, стала очень нравиться. И до сих пор нравится. Естественно, на каждый взрыв есть ответ, не может быть иначе. Потому что мое поколение находилось внутри предыдущего театра и из этого предыдущего театра лепило какую-то другую вещь. Новое поколение весь предыдущий театр не посчитало нужным брать с собой в рюкзак, скинуло к чертовой матери. Поэтому возникло такое неприятие нового поколения, но они это сделали. Я часто с ними встречался, материл по полной программе. Но рано или поздно маховик истории это страшная штука возвращается назад.

– А потом снова улетает.

Кирилл Серебренников сделал не просто спектакли, а театр. Он открыл воздух для всего российского театра

Я вспомнил, как Олег Николаевич Ефремов приглашал какого-то партийного босса, а может быть, самого руководителя государства, а он сказал: "Олег, сейчас маховик раскручу и приду к тебе в театр, а пока не могу". Вот я понимал, что маховик истории когда-нибудь возвратится назад, потому что это штурвал. Я бывший моряк, я знаю, что это такое: крутишь, а потом он назад тебя крутит, это волна. Я тогда ругался: осторожнее, внимательнее. Это как цунами находит, отходит, опять находит и отходит. Дальше начинаются естественные проблемы, и звездой этих проблем оказался Кирилл Серебренников. Потому что только Кирилл сделал не просто спектакли, а театр. Он открыл воздух для всего российского театра. Поскольку он был молодой человек, к нему тут же приклеилось молодое поколение. Он сказал: это возможно, это возможно. Он многому сказал "возможно" и многому сказал "пошли на ...". Он многому сказал "нет" и многому сказал "да". Конечно, у него судьба, как у каждого Мефисто, сложная. Потому что как бы он мог все это сделать, если бы он не играл с властью? Какая бы власть мудрая ни была, хитрость это прежде всего, потому что власть подобна зверю, а зверь хитер, рано или поздно что-то будет происходить.

– Власть как осел!

Тогда бы она была слишком мудрой. Нет, это покруче, чем осел.

Анатолий Васильев в Роттердаме
Анатолий Васильев в Роттердаме

– Ваш ученик Борис Юхананов создал театр "Электротеатр Станиславский". Вы были там?

Я считаю, это замечательная вещь. Борис Юхананов это второй человек, который создал театр. Они прямо противоположные эти театры, совсем разного стиля, разного фокуса, назначения, ориентации. Но, я думаю, Борис Юхананов создал замечательный театр. Я прихожу в его кабинет, в котором я сам просидел около пяти лет, прихожу туда как домой. Конечно, мы в дружбе как учитель и ученик, просто товарищи. Я думаю, что тот театр, который сделал Борис, необходим той части молодежи, которая имеет не жажду социальную, политическую, гражданскую, но жажду эстетическую. И он вокруг себя собрал большое количество не только молодежи, которая работает, но и зрителей. Для меня самое великое, что он сделал, это он дал дорогу новой опере и новой музыке. Кроме него этого никогда никто не сделал. Вся эта новая музыкальная штука, новый музыкальный калейдоскоп мощный и огромный, только благодаря Борису обрел жизнь и стал реальностью. А где ему быть иначе, кто пустит? Борис не только пустил к себе, но и сам стал автором многих вещей. Поэтому, конечно, это замечательная фигура.

– Ваш фильм "Осел" тоже для тех, кто хочет нового эстетического. Но поразительно, что фильм, где столько русских фамилий в титрах, не связан с Россией вообще, невозможно найти никаких точек соприкосновения с Россией.

Я никогда не был или корнями, или своими вкусами близок к пролетарской культуре

Потому что я европейский человек, я давно уже работаю, живу в Европе. Советская культура замечательная, но она пролетарского происхождения. Конечно, мы всегда хотели бы, чтобы она была русского происхождения, мы даже стремились, мы Чехова таким образом облагораживали, хотя он все-таки не такой благородный, как мы бы хотели. Я никогда не был или корнями, или своими вкусами близок к пролетарской культуре. Прежде всего в методике я сразу же ушел от пролетарской интенции, от интонации, от жестикуляции, от тематики. Даже когда я ставил "Взрослую дочь молодого человека", она оказалась таким событием, поскольку, с одной стороны, была узнаваема тематически, а с другой стороны – ничего узнаваемого в ней не было. Потому что не было ни одной нотки бытовой пролетарской культуры, все это было внутри эстетического колорита. Я всегда считал, что эстетическое высказывание сильнее социального. Потому что эстетика в себе содержит и социальную парадигму, но она так переплавлена мощно, что может иногда вызвать больший гнев, чем открытое политическое высказывание.

– Вы в свое время сказали, покидая Россию, что больше не будете ставить ничего в Москве, но вот в прошлом году поставили "Старик и море"...

Я не ставил, я этот спектакль посвятил Юрию Петровичу Любимову. Я это всегда называл акцией. Конечно, это спектакль, мне кажется, хороший, все в нем замечательно, я его честно сделал. Но я не делал как спектакль, я делал его как некий поклон, как высказывание, как акцию. Посвящен он не только памяти этого человека, но его противостоянию, его протесту. Для меня Юрий Петрович Любимов, от начала, как я с ним познакомился, как я увидел его спектакль и до конца его жизни это фигура, у которого в крови жил этот протест. Он не мог с ним справиться. Он никогда не мог подкислить свой протест и смириться, он всегда оставался фигурой протеста. Этой фигуре протеста я посвятил эту работу. Больше я ставить не собираюсь.

– То есть обещание в силе?

Да, конечно. Я не поставил ничего с 2006 года, это была единственная работа, и обещание это в силе.

– Если вдруг появится какой-то невероятный чиновник, который скажет: "мы возвращаем вам театр, возвращаем все, только вернитесь в Москву". Что вы ответите?

Уже это было. Я скажу: "Знаете что, мы это уже проходили. Спасибо".

– Как вам во Франции? Что самое тяжелое в работе во французском театре?

Многое в Европе изменилось, напоминает бездарно приготовленный апельсиновый сок

Во французском театре самое тяжелое, на французской сцене это сам французский театр. После русского следующий тяжелый театр это французский. Рутина французского театра очень крутая, он заадминистрирован и в постановочной части, в артистической части, и в самой методологии, и в школьном образовании. Это царство администрации. Мы ожидаем от французов легкости и некоторой проституции. Ничего подобного, какая там проституция это строгие такие костюмы, заадминистрированные в сознании люди. Это самое сложное.

– А что самое прекрасное?

Самое прекрасное с теми актерами, с которыми я работаю, открытость, податливость, желание пойти навстречу, любопытство к иноземцу. Колоссальное любопытство к русскому. Это талантливые люди. Если бы мне сказали: пожалуйста, вот тебе Италия для спектакля, а вот тебе Франция для спектакля, я бы выбрал Францию.

– А Италию для фильма.

А Италию для фильма. Я выбрал бы Францию для спектакля и никогда бы не стал ставить с итальянскими актерами спектакль. А школа, пожалуйста. В свое время были интенции итальянского театра, Стрелера, но это было давно, 40 лет назад, с тех пор очень многое изменилось. Вообще многое в Европе изменилось. Знаете, напоминает бездарно приготовленный апельсиновый сок. Потому что кисло все, невкусно, невыразительно, очень бездарно, очень ординарно.

– А где этот сок готовят правильно? В Азии, в Америке?

Сок готовят правильно там, где царь властвует. Как только царь властвует, художник находит в себе силу быть против.

– Тогда мы знаем страну, где царь властвует.

Мы немножко знаем.

– Но жить, наверное, лучше там, где...

Художнику лучше жить лучше там, где царя нет.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG