5 января исполнился 71 год со дня смерти Андрея Платонова. Мы рассказываем о постоянной экспозиции "Андрей Платонов: в поисках будущего", открывшейся в Государственном музее истории российской литературы имени В. И. Даля в Москве.
Платонов весь про будущее. Для него будущее было важнее настоящего
Мемориальное пространство состоит их двух комнат. В первой собраны немногие сохранившиеся вещи из московской квартиры Платонова во флигеле дома Герцена на Тверском бульваре – стол-бюро, кожаный диван, чертик-талисман, а также его прижизненные издания, письма и черновики. Экспозиция построена согласно художественным принципам платоновской прозы: от иносказания до бытового эпизода, от философского раздумья до лирического переживания. Во второй комнате, по замыслу кураторов выставки, посетитель оказывается как бы внутри платоновских текстов: они появляются в виде проекции на стене полутемного помещения. Здесь Андрей Платонов представлен во второй своей ипостаси – инженера-изобретателя.
О концепции экспозиции – Лариса Алексеева, заведующая отделом ГМИРЛИ имени В. И. Даля "Музей истории литературы XX века".
Вещи в музее выполняют роль актеров, и, отталкиваясь от них, мы строим свою интерпретацию
– "В поисках будущего" – у Платонова есть рассказ с таким названием. Платонов весь про будущее. Он подчеркивал, что жить надо для тех, кому принадлежит будущее. Мы сейчас больше ориентируемся на жизнь в настоящем, здесь и сейчас. А для него будущее было важнее настоящего. Все-таки он инженер, изобретатель, и он понимал, что будущее – это не только мечты, но и производство, делание вещей. Поэтому и фабрика, о которой этот рассказ, и изобретения – все это работает на человеческую цивилизацию, но не только на вещную, прагматичную. У нас сейчас много вещей, и мы от них очень зависим. А Платонов – абсолютно не вещист. При этом технический прогресс для него очень важен, и в творчестве это тоже присутствовало.
– Немногие сохранившиеся платоновские вещи предоставили музею родственники писателя?
– Да, эти вещи – стол-бюро, диван – сейчас это уже музейное достояние, это нам передала Мария Андреевна, дочь Платонова. А вот чемодан, с которым ездил писатель, и чертик-талисман – это предоставил внук Платонова Антон Мартыненко.
Музейный язык – особенный. Литературная экспозиция требует визуального решения. Рассказать жизнь писателя, объяснить, о чем думал, что означает какой-либо персонаж или сюжет, средствами музея невероятно сложно. Музей – это зрелище, театр, спектакль. Вещи здесь выполняют роль актеров, главных героев, и, отталкиваясь от них, мы строим свою интерпретацию, чтобы через эти вещи, как через какие-то знаки, символы географии или судьбы писателя наш посетитель мог настроиться на него, проникнуть в этот творческий мир.
представлены разные оттенки воды: и бирюзовая, и голубая, и сероватая, и темно-синяя
Для Платонова у нас в визуальном ряду возникли две стихии – стихия воды и стихия света. Это очень важные для Платонова образы. Воду подсказал он сам. Он же занимался мелиорацией, устраивал гидротехнические сооружения, боролся с засухой. И в названиях книг тоже часто появляется вода: поэтический сборник "Голубая глубина" (его, кстати, отметил Брюсов), "Епифанские шлюзы", "Река Потудань", "Ювенильное море", "Июльский дождь", – все время тема воды… А вода, река может быть разной – глубокой, мелкой, подвижной, она может застывать подо льдом и пробивать лед. Путь воды непрекращаем, большая часть объема Земли – это же вода! Река – очень многозначный образ, и для Платонова она очень актуальна.
Это отразилось прежде всего в цветовом решении. У нас в экспозиции представлены разные оттенки воды: и бирюзовая, и голубая, и сероватая, и темно-синяя. А прозрачная занавеска – это мир семьи, домашний мир здесь, в комнате, но где-то там, за окном – "Беломорканал", знаменитая стройка, и она у нас тоже присутствует рядом с Платоновым (кстати, он хотел поехать на "Беломорканал" с бригадой писателей, но этого не случилось). А что касается света: вода, когда она работает на турбину, создает электричество. Золотой век электричества – это платоновская идея. Поэтому, как из живой клетки воды, возникает у нас на потолке волнообразная металлическая сетка, в ней отражается свет прожекторов, она поблескивает. И это уже не волна, а электрический свет. ХХ век трудно представить без света.
– Что вам прежде всего хотелось показать посредством этой экспозиции?
Он взял эту радищевскую карту и проехал, останавливаясь в тех же местах, что и Радищев
– Из произведений Платонова известны в основном "Котлован" и "Чевенгур". А нам хотелось показать лирического Платонова, Платонова-поэта, привязанного к семье и очень дорожившего ею, причем тут ведь трагическая история: он же потерял сына. У нас на столе будет альбом семейных фотографий, и тогда появится возможность подробнее говорить и о судьбе его сына, и о рождении дочери, и о его жене Марии Александровне.
А второй зал – это техническая составляющая его творчества, Платонов как человек, строящий будущее и своими руками, как инженер, и в творчестве. Нас сегодня спрашивали: "А что у вас за рисунок такой, подписанный – "Эфирный тракт"?" У него есть фантастический рассказ с таким названием, и при этом он рисует практически чертеж. Так пересекается его гуманитарное, писательское и инженерное начало.
Платонов – это воплощенный проект пролетарского писателя. Принято говорить о пролетарской литературе, что это была утопия, что такое социальное происхождение, как правило, почти не совпадало с писательскими возможностями. А Платанов в этом смысле – удача, потому что и происхождение безупречное (из рабочей семьи, железнодорожник), и такой талант.
– А что за карта висит на стене в первой комнате?
– Платонов задумал такое путешествие – как Радищев, из Петербурга в Москву (или из Москвы в Петербург). Он взял эту радищевскую карту и проехал, останавливаясь в тех же местах, что и Радищев. Он хотел написать современную историю о том, как выглядит эта дорога. К сожалению, рукопись была утрачена, но у нас история этого несостоявшегося произведения представлена картой, чемоданом, с которым он ездил, и записными книжками, где отражена попытка совершить этот писательский путь.
Литературовед Дмитрий Бак, директор Государственного литературного музея, полагает: все, что связано с Андреем Платоновым, выходит далеко за пределы литературы.
– Здесь я настроен вполне метафизически. Я убежден, что всякий акт печати Платонова, работа над его текстами, музейные экспозиции, вещи, которые ему посвящены, изменяют нашу жизнь. Платонов был одержим этой идеей – изменения жизни, улучшения, мелиорации, как тогда говорили. Сейчас это не модное слово: "мелиорация" уступила место "экологии". Мы сейчас с оглядкой изменяем жизнь, подверстываем ее под нужды человека, потому что уже давно понятно, что мир создан не под человека и не для человека, он гораздо более разнообразен.
Для Платонова нет ничего невозможного. Он реализует те возможности языка, которые спрятаны в нем
Платонов далеко опередил свое время. Он вписан в огромный контекст русского космизма, метафизики начала ХХ века, и не только русской, а, конечно же, и европейской, в частности, немецкой. Здесь обязательно должен быть упомянут Мартин Хайдеггер. Одним словом, появление Музея Платонова, и именно не временной выставки, а постоянной экспозиции, посвященной ему, для меня лично – глубоко символичный и важнейший акт.
– Каково влияние Платонова на последующий литературный процесс?
– Никакого и в то же время абсолютное. Да, это оксюморон – две противоположные мысли, и каждая из них верна. Непосредственных учеников Андрея Платонова, последователей вот этого его гениального стилистического эксперимента, наверное, нет или почти нет. Ну, может быть, Дмитрий Бакин, может быть, Алан Черчесов, возможно, еще какие-то авторы, которые подобным образом обращаются с языком. Они не подражатели Платонова и не наследники его, они просто относятся к языку так же, как он: как к особой вселенной, к особому космосу. Легче указать предшественников в XIX веке и в начале ХХ века. Это Александр Вельтман, Алексей Ремизов, метафизики слова, которые за плетением словес видели совсем другой космос. В европейской философии это, конечно, Витгенштейн с его логико-философским трактатом (моя любимая фраза Витгенштейна – "За окном идет дождь, но я так не считаю").
В русском языке почему-то нет причастия будущего времени, нельзя сказать "полетящий шаг" или "войдущий человек", хотя, с точки зрения простой предикации, это, казалось бы, возможная вещь. Для Платонова нет ничего невозможного. Он – писатель, который нарекает вещи своими именами. Когда он говорит, что "деревья держали жару в листьях", мы понимаем, что такой фразы быть не может. Деревья были просто разогреты, стояли разопревшие. Нельзя держать жару, нельзя держать в руках абстрактное понятие. Но у Платонова все бывает. Он реализует те возможности языка, которые спрятаны в нем.
В текстах он абсолютно позитивен, креативен и никакой жертвой не является
С одной стороны, у Платонова нет прямых учеников и механических последователей, а с другой стороны, мы все – ученики Платонова. Если бы его не было, не было бы и того языка, на котором мы говорим, и того мира, в котором мы живем.
– У этого писателя тяжелая, трагическая судьба. "Удостоился" резкой критики Сталина, был надолго исключен из литературного процесса, сын его в 1938-м попал в лагеря, заразился там туберкулезом и впоследствии умер, да и сам Платонов прожил лишь 51 год. Ощущается ли отпечаток этого трагизма в его творчестве?
– Конечно, есть эта сторона его жизни, но она слишком явно была подчеркнута в перестроечное время: перед нами возникла еще одна жертва режима. Во многом, конечно, это было так: Платонова перестали печатать и так далее. Но, с другой стороны, суть Платонова абсолютно не в том, что он боролся с тьмой. А в тех текстах, которые он создал, он абсолютно позитивен, креативен и никакой жертвой не является.
Его тексты не пришли к читателю своевременно – конечно, это медицинский факт. Но я глубоко убежден: неправильно делать из Платонова борца с режимом, об этом говорит и его военная публицистика, и многое другое. Платонов – это художник, который живет в себе и твердо знает, что делает. Как у Пушкина:
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник.
человек получил тюремный срок за то, что у него нашли самиздатовский текст "Котлована"
Не будем "детскую резвость" превращать в абсолют, – говорит литературовед Дмитрий Бак.
О том, как менялось в России отношение к творчеству Андрея Платонова, мы попросили рассказать доктора филологических наук, профессора Нину Малыгину.
– В 1975 году, когда Платонов оставался полузапрещенным автором, я познакомилась с вдовой писателя, Марией Александровной. У нее в то время постоянно было ощущение, что за ней ведется слежка, она остерегалась визитов осведомителей. Тех, кто к ней приходил, она проверяла, и далеко не все получали приглашение прийти во второй раз. Я тогда, конечно, по молодости лет не поняла, что она мне устраивала экзамен: выясняла, что я читала, знаю ли я все публикации о Платонове. Главным условием общения с ней было точное знание творчества Платонова и опубликованных о нем статей. Если она убеждалась, что человек действительно интересуется творчеством, то относилась с доверием и очень ценила исследователей, которые писали о ее покойном муже. В то время на Платонова обратила внимание Галина Андреевна Белая. Ее работами о Платонове Мария Александровна гордилась. У меня сохранились письма вдовы писателя, ее дарственные надписи на книгах Платонова. Она дарила книги, потому что достать их было почти невозможно, давала читать зарубежные издания "Чевенгура" и "Котлована", которые в то время выходили: буквально на день-два, потому что все это тоже было запрещено.
Когда в 1985 году у меня вышла первая книга о Платонове, я ездила на презентацию в библиотеку выпустившего ее Иркутского университета. И среди читателей, пришедших на встречу, был человек, который получил тюремный срок за то, что у него нашли самиздатовский текст "Котлована". Такой текст, отпечатанный на машинке на папиросной бумаге, я до сих пор храню: "Котлован" распространялся именно в таком виде. Но, несмотря на все запреты, тогда в читательской среде был интерес к Платонову.
Потом наступил период, когда книги писателя уже выходили, но их не хватало. Когда в 1978 году я начала работать в университете, мне разрешили провести спецкурс о Платонове для студентов 5-го курса. Меня поразила их реакция. Они были возмущены: "Почему от нас скрывали такого писателя?! Почему мы впервые о нем слышим?!"
Высший уровень интереса к творчеству Платонова пришелся на середину 1990-х годов. В конце 1980-х были изданы главные вещи писателя, которые оставались до того времени запрещенными. Их публикации имели большой общественный резонанс, его книг не хватало всем желающим.
– А что происходит сейчас?
– Последние лет 15 идет стремительное разрушение высшего и школьного образования, а в результате этого прекратилось воспитание читающих людей. Платонов – писатель, для восприятия которого требуется подготовительная работа. Необходимо учить читать и понимать его книги. Я больше 40 лет преподавала русскую литературу ХХ века, поэтому знаю, как важно, чтобы тексты Платонова осмысленно читали и обсуждали. Сейчас нет возможности этим заниматься, потому что вузовские программы по литературе сокращены. А это значит, что не появится школьных учителей, которые способны понять творчество сложного автора.
Для понимания творчества Платонова необходима особая культура, а она в последнее время стремительно падает
Сейчас в школе еще изучаются сказки и рассказы Платонова, но в программе осталось очень мало его произведений по сравнению с тем, что было раньше. Да, они трудны для учителя и для детей, но в перестроечный период, в 90-е годы нас приглашали в школы, я и тоже несколько раз проводила уроки и убедилась, что можно просто и доступно рассказать о содержании "Котлована", а после этого у старшеклассников появится желание его прочитать.
Конечно, у Платонова есть свой органический читатель, который по-своему его воспримет и поймет. Но так же, как для восприятия искусства авангарда требуется развитый вкус, для чтения и понимания творчества Платонова необходима особая культура, а она в последнее время стремительно падает. Главная проблема состоит в том, что Платонов обращался к думающему читателю, а современное образование не ставит и не решает задачи воспитать думающего человека.
– Платонов ведь еще изобретатель. И есть мнение, что его инженерное творчество повлияло на литературное: он часто описывал людей, как механизмы, а машины, как живые существа.
– Это хороший вопрос. Действительно, Платонов считал себя в первую очередь инженером. Причем он был очень талантливым инженером, автором многих изобретений, на которые получил патенты. Писательство он воспринимал как вторую профессию. Для него литература была способом изложения его проектов преобразования жизни и воспитания человека, достойного лучшей жизни.
Платонов был очень близок к природе. Один из его рассказов назывался "Среди животных и растений". Это название точно передает состояние героя его творчества. Саша Дванов в романе "Чевенгур" наблюдает за муравьями, видит, как они трудятся, что-то сооружают… Платонов внимательно всматривался в природу, растения, птицы, собаки и лошади в его произведениях – герои, равноправные с людьми. Один из таких его постоянных героев – воробей.
Он часто описывал людей, как механизмы, а машины – как живые существа
Так же глубоко он с детства чувствовал и любил технику: отец будущего писателя был слесарем, Андрей с малых лет помогал отцу, унаследовал его технический талант.
К Платонову в полной мере применимо определение Хлебникова – "Председатель Земного шара". Он был автором проектов планетарных масштабов, мечтал возглавить единое человечество, чтобы улучшить климат на всей Земле, спасти планету от экологических катастроф. Сегодня он удивительно современен!
вся проза Платонова вырастала из публицистики
На днях я услышала сообщение о том, что космический аппарат достиг Солнца и исследует его атмосферу. А Платонов в 1923 году написал свою первую большую повесть "Рассказ о многих интересных вещах", где герой совершает космический полет на Солнце. Прошел почти век, и его проекты, которые казались фантастическими, осуществляются!
– А каков Платонов-журналист? В статьях чувствуется влияние его прозы?
– Можно говорить о взаимовлиянии. В 1921 году он послал в московский Госиздат три книги: книгу стихов, книгу рассказов и книгу публицистики. Причем именно публицистика была для него особенно важна. Младший брат писателя на конференции в 1989 году рассказывал, что в Воронеже, где у него было очень много завистников, злые языки называли Платонова журналистом, который так и не стал писателем. Они были правы только в том, что вся проза Платонова вырастала из публицистики. Я анализировала историю текста "Рассказа о потухшей лампе Ильича". В истории создания этого рассказа зафиксировано рождение писателя из журналиста: видно, как из публицистических заметок возник рассказ. Его автобиографический персонаж – инженер превратился в уникального платоновского героя – "сокровенного человека".
Сначала Платонов написал заметку в форме письма инженера о строительстве электростанции. Затем он переделал этот текст. В образ простого деревенского мужика включил черты инженера. Показал способность человека из народа решать инженерные задачи. Он моделировал, изобретал своего героя. Наблюдения над реальной действительностью он трансформировал и на их основе создавал художественные произведения, которые освещал светом своего идеала, веры в преобразование действительности и преображение людей, – утверждает литературовед Нина Малыгина.
В Москве до сих пор нет памятника Андрею Платонову. Исследователи его творчества обращались к властям с инициативой создания памятника, но получили отказ. Кстати, он есть в Воронеже, где власти принимают большое участие в увековечении памяти писателя. Шесть томов научного собрания сочинений Платонова, подготовленные в Институте мировой литературы, вышли мизерным тиражом: на большее нет средств. Такое впечатление, что память Платонова и судьба его наследия небезразличны лишь группе энтузиастов – исследователей его творчества. Среди них – член-корреспондент Российской Академии наук, главный редактор первого научного Собрания сочинений Платонова Наталья Корниенко.
– Кто-то говорит, что Платонов авангардист, кто-то – что он реалист, – отмечает Наталья Васильевна. – Но, прежде всего, это мощное обновление языка прозы: он действительно создал новый язык. Таким языком русская литература до Платонова не говорила. В каждом предложении – событие.
Конечно, он мыслитель номер один в литературе ХХ века, писатель мощного интеллектуального поиска. На Западе интеллектуалы создают кружки, изучают произведения Платонова, его философские эссе 30-х и более поздних годов.
Он действительно создал новый язык. Таким языком русская литература до Платонова не говорила
Без преувеличения можно сказать: Андрей Платонов создал летопись русской, да и мировой жизни ХХ века. Начало века описано, революция описана, как и все процессы, которые шли в массовой жизни: и здесь, и в Европе.
Платонов – блистательный литературный критик, прекрасный драматург, киносценарист. Он всю жизнь писал киносценарии, правда, как пьесы его не ставили, так и сценарии остались лежать, сколько он не бился. Но это целый пласт наследия, дающий материал и для философов, и для исследователей, скажем, коллективизации, массовой жизни 30-х годов, о которой мы часто имеем какое-то априорное суждение, не зная, как жил народ, страна и отдельный человек. Лучшая проза о Великой Отечественной войне создана Андреем Платоновым. Он великий мастер антиутопического жанра.
Платонов – гений письма. На нем обламываются все наши представления о том, как писатель создает произведения. Писал он очень быстро. Когда работаешь с его рукописью, все твои интеллектуальные знания о том, что такое литература, просто проваливаются.
И сама по себе личность – фантастическая: по типу поведения, неучастию в литературной жизни, и не потому, что его не пускали, просто он туда не очень-то и хотел. Он был человек одинокий, и это одиночество было принципиальным.
На этом писателе немножко сдвигаются все наши размышления о свободе и несвободе художника
А если учитывать, как складывалась его жизнь… Что такое губернский мелиоратор? Это же на службе с 7 утра до 11 вечера и так почти все 20-е годы: фактически до марта 1927-го он – губернский мелиоратор, сначала в Воронеже, потом в Тамбове. А представляете, какое это производственное наследие Платонова, его взгляд и на НЭП, и на электрификацию, и на все происходившее?
Он был писателем, на котором немножко сдвигаются все наши размышления о свободе и несвободе художника. Он всегда был свободен! Ничего не писал "в стол". Все вещи (и "Чевенгур", и "Котлован, и самую страшную вещь, трагедию "Четырнадцати красных избушек" о голоде 1933 года) Платонов давал читать издателям и предлагал опубликовать.
Мы собираем все, из чего рос платоновский текст, рассказываем, как он создавался, как писатель работал над рукописью, как рождались его гениальные редакции. Чаще всего это подцензурные редакции. Как текстолог я могу сказать, что подцензурные редакции были почти у всех советских писателей. Платонов тоже их создавал, когда его останавливали, говорили: "Измените вот это, это, это. Здесь вы не туда пошли". И он создавал вторую редакцию, которая эстетически получалась даже лучше, чем первая. И это тоже признак свободного художника!
