Александр Генис: Вторую часть АЧ откроет майский выпуск нашей традиционной рубрики “Картинки с выставки”.

Сегодня мы отправимся в Музей дизайна.

(Музыка)

Александр Генис: В одном из самых необычных музеев Нью-Йорка прошла выставка, которая привлекла внимание и Нью-Йорка, и гостей города. Это - Купер-Хьюитт, Музей дизайна (The Cooper Hewitt, Smithsonian Design Museum). Мы не часто рассказываем об этом музее, хотя он любопытен в первую очередь тем, что он расположен в особняке Карнеги на Пятой авеню. (Самого Карнеги, одного из главных миллионеров и филантропов XIX века, мы хорошо знаем, благодаря построенному им Карнеги-холлу). Этот особняк был возведенный лучшими архитекторами и оформленный лучшими дизайнерами, теперь перешел в владения Нью-Йорка и стал Музеем дизайна.

Музей этот всегда был довольно интересным, но нельзя сказать, чтобы очень популярным. Сейчас у этого музея появился новый директор Каролина Баумен, которая сказала, что пора стряхнуть пыль с музея. И началом такого “стряхивания пыли” оказалась выставка, посвященная веку джаза.

Выставка так и называется: «Джаз эйдж. Американский стиль 1920-х годов». Она состоит из 400 произведений искусства, дизайна, мебели, нарядов. Там есть все, что создавало американский стиль 20-х годов. И конечно, это любопытное явление, потому что 20-е годы - своего рода золотой век для Америки прошлого века. Эта - джазовая культура, которая хотя и получила свое название от джаза, от музыки, на самом деле более широкое понятие. Выставка показывает, как Америка изменилась. Если до Первой мировой войны она была патриархальной, старомодной державой, то после войны мгновенно произошли гигантские перемены: Америка вырвалась вперед. Европейские дизайнеры бросились на новый рынок, потому что Европа стояла разрушенная и новые покупатели были только в Америке. В США появился многочисленный средний класс, который мог покупать красивые и необычные вещи. Так появился необычный, антитрадиционный стиль арт деко, который я считаю самой большой удачей Нью-Йорка.

Что такое артдеко в Нью-Йорке? Конечно, небоскребы. Все лучшие небоскребы - и Крайслер, и Эмпайер стейт - построены в стиле арт деко.

Век джаза был ярким, но коротким. Великая депрессия 1929 года поти сломала хребет американскому столетию. Это страшное событие и прекратило джазовый век. Любопытно, что его лучшее описание можно найти у Скотта Фицджеральда. Уже после того, как все это кончилось, в 1931 году, он написал эссе, которое называлось «Отзвуки века джаза». Считается, что это реквием джазовому веку. Вот что он писал:

«Жизнь тогда напоминала детский праздник, на котором детей вдруг заменили взрослые, а дети остались не причем, растерянные и недоумевающие. К 1923 году взрослые, которым надоело с плохо скрытой завистью наблюдать за этим карнавалом, решили, что молодое вино вполне заменит им молодую кровь. Всю страну охватила жажда наслаждений и погоня за удовольствиями». Символом этой погони за удовольствиями стало слово «джаз». Фицджеральд пишет: «Слово «джаз», которое теперь никто не считает неприличным, означало сперва «секс», затем стиль танца, и наконец музыку. Когда говорят о джазе, имеют в виду состояние нервной взвинченности, примерно такое, какое воцаряется в больших городах при приближении к ним линии фронта».

Вы знаете, Соломон, что мне напоминают эти слова и о чем я думаю в первую очередь, когда речь идет о веке джаза — о Хемингуэе, о книге «Фиеста».

Соломон Волков: А мне как раз пришел на ум в связи с этой замечательной цитатой из Скотта Фицджеральда, очерк Горького «Музыка толстых» и советские воззрения на джаз, популярные и укоренившиеся в советской прессе 20-х годов. Джаз, как и связанные с этим модные танцы, все эти фокстроты и и так далее, они рассматривались в первую очередь как демонстрация сексуальной распущенности. Отрицание всего этого шло именно по линии того, что Запад на глазах разлагается и дегенерирует, превращается в какое-то сборище похотливых бестий, а у нас - комсомолки в косынках, здоровые спортсменки, которые укрепляют свой дух и тело и так далее, нечто похожее на картины Самохвалова или Дейнеки.

Александр Генис: Да, несомненно. Хотя, конечно, джаз повлиял и на советскую музыку тоже.

Соломон Волков: Но это отдельный разговор.

Александр Генис: Я все-таки настаиваю на связи с «Фиестой» как раз из-за того, что пишет Фицджеральд. Он был очень близок к Хемингуэю, их переписка говорит о том, как много общего у них было в воззрениях на Америку и на собственный век Мне кажется, что состояние истерического карнавала, которое и есть фиеста, очень близко хемингуэевскому стилю того времени. Давайте вспомним, что это послевоенное поколение, только что закончилась война, миллионы людей погибли, миллионы людей остались инвалидами — и в это трагическое время все пытаются забыть о том, что оно - трагическое. Именно тогда появилось искусство жизнеутверждающее и не связанное с предыдущей традицией. Ведь что любопытно в арт деко — то, что художники и зодчие начинали сначала, они не хотели продолжения того, что было до войны. Ведь культура, которая расцвела в эпоху «белль эпок», которую мы с вами так любим, и привела к войне, она довела человечество, западную часть человечества почти до кончины. Теперь надо было начинать сначала. Джазовый век — попытка обновления всей культуры, включая, скажем, женские моды. Появились короткие юбки, короткие стрижки, короткие мысли, короткие танцы, короткие связи. Не было больше той подробной, длинной, устойчивой жизни, которая так была характерна для Европы XIX века. Мир стал другим. И джазовый век изобразил его заново.

Причем тут джаз? Что музыка сделала такого, чего не сделали остальные искусства, почему именно джаз стал символом этой эпохи?

Соломон Волков: Джаз, конечно, это уникальное музыкальное явление. Джаз совершенно неожиданно обрушился на весь мир, сначала, конечно, на Америку, а затем через американские каналы культурной экспансии и на Европу. Он был воспринят поначалу как нашествие гуннов. Старшее поколение возмущалось этим, они считали, что это все безнравственное, чересчур сексуальное и вырожденческое исксство, они видели в этом только один сплошной разврат. А молодежь наоборот увлекалась этим всем, бренчала на фортепиано тайком от старших эту самую джазовую музыку, и конечно, с величайшей жадностью перенимала все приметы джазового века, которые вы перечислили, все эти короткие стрижки, короткие юбки и, вероятно, короткие фразы из Хемингуэя, в соответствии с короткими фразами, конечно, короткие мысли.

Опять-таки, я во всем этом вижу параллели с тем, что происходит сейчас на наших глазах. Таким же сломом, каким тогда представлялось нашествие джазовой культуры, сейчас нам представляется нашествие клиповой культуры. Культура все укорачивается, укорачивается и укорачивается. Должен я вам сказать, возвращаясь к своей излюбленной идее, я не рассматриваю такое изменение в культуре как ее упадок, а просто как смену одного культурного дискурса другим. Да, я давным-давно, должен вам признаться, являюсь сторонником укорочения культуры. Да, я считаю, пять часов проводить в оперном зале — это извращение для меня на сегодняшний день.

Александр Генис: Даже если там показывают Вагнера?

Соломон Волков: Абсолютно, в том-то и дело. Нормальным является, на сегодняшний момент, я считаю, гораздо продуктивнее использовать свое время, смотреть трейлер от кинофильма, нежели сам кинофильм.

​Александр Генис: Спорная мысль, мы к ней еще вернемся отдельно. Сейчас меня интересует другое. Музей, устраивая выставку, предложил посетителям аттракцион, а именно - отправиться на экскурсию в Гарлем. Увы, многие знаменитые джазовые клубы 20-х годов, не сохранились, как, например, “Хлопковый клуб”, который был разрушен, чтобы построить новое здание. Но кое-что осталось. Посетители музея отправляются в Гарлем и смотрят на те места, где процветал джаз.

Джаз тогда была музыкой публичных домов, музыкой полупристойной, если не просто непристойной. Но теперь она превратилась в эстетскую музыку. Сегодня между джазом и классической музыкой нет большого противоречия, и то, и другое кажется нам вполне элитарным искусством.

Соломон Волков: Вы абсолютно правы в этом. На сегодняшний момент джаз эволюционировал в сторону так называемой элитарной культуры. Увлечение джазом в данный момент — это удел снобов. Давным-давно джаз, как искусство массовое, которое апеллировало к взглядам, интересам, аппетитам массы, исчез, он испарился, его место давным-давно занял рок-н-ролл, а потом рэп, сейчас какие-то новые формы возникают, связанные с интернетом.

Кстати, мы в одной из передач наших недавних говорили о том, что Рене Флеминг, знаменитая звезда, ушла со сцены Метрополитен, хочет сейчас заняться концертами, другой деятельностью, она, в частности, хочет участвовать в интернетовском стартапе, связанным с распространением клипов, посвященных культуре.

Александр Генис: Тут можно вспомнить, что джаз - старая любовь Рене Флеминг. Она, когда еще в школе училась, очень увлекалась джазом. Ей предлагали сделать это своей карьерой. Но она выбрала оперу. Может быть она еще и вернется к джпзу.

Соломон, каковы были главные достижения джазовой музыки 20-х годов?

Соломон Волков: Для очень многих джаз 20-30-х годов является тем джазом, который людям нравится. Потому что, чем более элитарным экспериментальным джаз становился, тем уменьшалась его аудитория. Позже джаз хотел себя утвердить как авангардное искусство не только в плане поведенческом, потому что в этом плане он был авангардным всегда. Это очень интересное взаимодействие, как в любом культурном явлении, морали, бытовых привычек и эстетики, взгляды элиты, взгляды, условно говоря, массы, толпы - как это все чрезвычайно причудливым образом перемешивалось. Потому что, конечно, джаз, как вы справедливо сказали, начался в публичных домах. Как указывал Фицджеральд, само слово звучало как неприличное, обозначающее секс и все с этим связанное. Чем дальше, тем больше джаз, условно говоря, «облагораживался», чем дальше, тем больше он становился принятым, возможным средством развлечения, времяпрепровождения и эстетически становился все более и более приемлемым. Но одновременно он коммерциолизировался, как это случается с авангардными явлениями. Пикассо мог изобрести кубизм в компании с Браком, предположим, но немедленно это новшество осваивалось оформителями, декораторами, кубистические элементы появились в одежде, в вазах, в шторах, в предметах быта.

Александр Генис: Даже в маскировке для военных.

Соломон Волков: Кстати, Татлин занимался прикладным применением модернистских элементов для военных целей. Особенно это типично для Соединенных Штатов, где коммерция мгновенно овладевает новым культурным явлением, размножает его, начинает делать на нем доход, одновременно лишает это авангардное явление его авангардности, а с другой стороны способствует его укорененности.

Александр Генис: Вы забыли упомянуть и другой фактор: как только коммерция доходит до какой-то отрасли культуры, культура сопротивляется рынку, порождая ее элитарные ответвления. Именно так случилось с джазом в 1960-е годы, когда джаз превратился не просто в авангард, а именно в элитарный авангард. Вдруг оказалось, что джаз способен рифмоваться с фильмами Антониони, например. Искусство всегда умеет вывернуться. По-моему, это замечательно.

(Музыка)

Александр Генис: Соломон, а теперь я предполагаю поговорить о том, как джаз повлиял на классическую музыку и как классическая музыка повлияла на джаз.

Соломон Волков: Это чрезвычайно интересная и богатая тема, о которой можно говорить бесконечно, но мы ограничимся буквально несколькими примерами, чтобы показать реально, как это все происходило. Как я уже сказал, джаз лавиной обрушился на серьезную музыку, особенно французскую, которая оказалась очень восприимчивой в этом смысле. Там многие композиторы, среди которых в первую очередь нужно отметить Равеля, испытали на себе влияние джаза. А я хочу показать фрагмент из балета Дариуса Мийо, видного французского композитора, балет его под названием «Сотворение мира», это опус 1923 года, в котором очевидно влияние джаза и которое рассказывает о сотворении мира с экзотической точки зрения.

(Музыка)

Александр Генис: А сейчас обратная история: как классическая музыка повлияла на джаз.

Соломон Волков: Эта линия тоже очень любопытна, и очень по-разному реализоваласьив творчестве разных авторов. В Америке очень популярна сюита Эллингтона, классика американского джаза, основанная на музыке «Щелкунчика» Чайковского, не больше, не меньше. Я должен сказать, что очень жаль, что эта сюита не завоевала такой популярности в России, не понимаю, почему. Кстати, вообще джазовые обработки классической музыки почему-то в России не привились, очевидно, из излишнего пиетета. Но Эллингтон сделал свою сюиту с огромной любовью и уважением к музыке Чайковского, может быть, на мой взгляд, излишним уважением. Это джазовое переложение «Щелкунчика» звучит прелестно, но иногда, мне кажется, уж слишком уважительно.

(Музыка)

​Александр Генис: А теперь я перехвачу у вас вашу роль, чтобы рассказать о музыканте, который сопровождает меня уже много лет - куда бы я ни ездил, я всегда в машине вожу его записи. Это французский джазовый композитор и пианист Жак Лусье. Ему уже 82 года, он прожил очень яркую необычную жизнь. Мальчиком он был вундеркиндом, как это часто бывает с музыкантами, тогда он открыл Баха для себя. Один его прелюд он сыграл более ста раз, потому что не мог от него оторваться. Но потом он пошел не по пути обычного музыканта, а стал богемой. Год провел на Кубе, например, что оказало большое влияние впоследствии на его творчество. Получил права пилота вертолета, он любил летать на старых вертолетах, именно на старых — такая особенность его хобби. У него было шато на юге Франции, куда он прилетал на своем вертолете. Теперь, кстати, в этом замке живет Брэд Питт, тоже хорошая компания. Но главное, конечно, в его жизни — классическая музыка, которую он хотел модернизировать, привив ей джаз. Я бы сказал так, он “синкопировал” всю классику. И начал он с Баха. В течение многих лет свои записи издавало “Трио Жака Лусье”. Они продавались огромными тиражами - 6 миллионов пластинок с его импровизациями на тему Баха было продано. Мне кажется, что эта музыка просто волшебная, она сохраняет сложность и глубину Баха, но переводит его на современный язык. Давайте послушаем один из прелюдов Баха.

(Музыка)

Александр Генис: Вы знаете, Соломон, когда мы говорим о музыке, я не могу не думать о литературе. - просто потому, что я всегда о ней думаю. Мне кажется, что если можно синкопировать музыку барокко, а это XVIII век, если можно ее переделать на наш современный лад и она будет звучать так замечательно, то нельзя ли сделать то же самое с литературой? Ведь уже были подобного рода опыты. Например, «Улисс» Джойса - это тоже синкопированная классика. Он взял Гомера, взял Одиссея, ахейского героя, превратил его в дублинского еврея, который продает рекламные объявления. При этом он никоим образом не уменьшил сложности Гомера, то есть он сочетал ту же самую глубину и сложность с крайне современным авангардным языком. В русской литературе, я бы сказал, такие опыты производит Сорокин. Если взять все стилизации Сорокина русских классиков (в первую очередь Льва Толстого, который, по-моему, его любимый писатель, у него были еще и Платонов, и Гоголь, кто угодно), то получится тоже этакий Жак Лусье от русской литературы, который переводит русскую классику на очень современный язык, как это случилось в его шедевре “Метель”.

Соломон Волков: Но заметьте, что в этом смысле Сорокин для русской литературы скорее исключение.

Александр Генис: Поэтому он и вызывает такую резкую реакцию.

Соломон Волков: Неприятие. Такого рода стилизации на грани издевки — очень тонкое искусство, и оно вызывает действительно серьезное сопротивление у многих мне знакомых людей.

Александр Генис: Добавим, что издеваться можно только над тем, что очень любишь.

Соломон Волков: Да, это справедливо.

Александр Генис: Возвращаясь к Жаку Лусье, я должен сказать, что каким-то образом он узнал о моих музыкальных вкусах и выпускает пластинки, как будто бы я ему их заказывал. Знаете, все мои любимые композиторы, все мои любимые произведения появляются в его обработке. Это и Моцарт, что вполне естественно, это и Шопен, что уже не так естественно, но это, например, Дебюсси в джазовой обработке, что совсем странно, или Сати, который сам по себе авангардист, и сделать из него джазовые обработки было очень непросто. И все эти опыты замечательны. Но закончить я предлагаю сегодня передачу одним из лучших образцов творчества Лусье: «Времена года» Вивальди. Дело в том, что в прошлом выпуске «Картинок с выставки» мы рассказывали о «Временах года» Вивальди и показывали его «Весну». Сегодняшний выпуск «Картинок с выставки» выходит в эфир в конце мая, и это значит, что лето неизбежно, хотя многие в этом году уже отчаялись его дождаться. Поэтому давайте закончим нашу передачу «Летом» Вивальди в обработке Жака Лусье.

(Музыка)