Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из архива Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

Рано умершего гениального музыканта вспоминают его друзья и близкие. Впервые в эфире 9 июля 1997.

​Иван Толстой: 9 июня исполнился год со дня смерти Сергея Курехина от редчайшей болезни - рака сердца. Сергей Курехин был богато и разносторонне одарен – музыкант, композитор, пианист, создатель нового жанра под названием "Поп-механика", в котором соединились хэппенинг, шоу, новый джаз, музыкальный трюковой эпатаж. Кроме того, поэт и издатель. В последние годы эксцентричный Курехин эпатировал публику своими философскими и политическими пристрастиями, оттолкнувшими от него многих старых друзей и поклонников. О том, почему это произошло, спорят до сих пор, и участники сегодняшней передачи попробуют ответить на некоторые вопросы, поставленные искусством Курехина. Подготовил сегодняшнюю программу в петербургской студии "Свободы" Михаил Берг.

Михаил Берг: Пожалуй, ни о ком, после Шостаковича, не повторяли так часто, что он гений. Причем, как и в случае Шостаковичем, слава Курехина пришла в Россию из-за границы. Его первая пластинка еще в конце 70-х была записана в Европе, после чего о нем заговорили как о выдающемся композиторе, а затем и как о пианисте-виртуозе. И это - в наше отнюдь не восторженное и полное скепсиса время. Но ему всегда всего было мало. Он играл в ансамбле Вапирова, исполнявшего авангардный джаз, затем с "Аквариумом" Бориса Гребенщикова, с Владимиром Чекасиным, Валентиной Пономаревой, очевидно уже вынашивая замыслы будущих "Поп-механик". Эти театрализованные музыкальные постановки (а я помню одну из первых 12 апреля 1982 года в "Клубе современной музыки" при ДК Ленсовета, после чего этот клуб со скандалом был закрыт) вызвали ощущение только что родившегося нового жанра. Как и потом у музыки и шоу Курехина было много горячих поклонников, но никак не меньше хулителей. Его фантазия привлекала, разрушительный пафос пугал. Так было до самого конца, ибо, возможно, эти красочные и буйные представления и являлись своеобразным аналогом нашего времени, эклектичного и разрушительного. Тогда Сергея Курехина называли гением еще при жизни, он удивлял многих своей необузданной энергией и грандиозностью замыслов, был обаятелен, почти всегда стеснительно и загадочно улыбался. Думал ли Курехин об успехе, хотелось ли ему славы? Кем он был? Композитором или шоуменом? Виртуозом-пианистом или философом? А, может, Курехин всего лишь пена на гребне той волны, что зовется конец века или даже конец тысячелетия? О первых годах его жизни рассказывает Настя Курехина, вдова музыканта, ныне основатель фонда его имени.

​Настя Курехина: Родился он 16 июня 1954 года в городе Мурманске, поскольку отец у него был военный моряк, где-то в возрасте четырех месяцев они переехали в Москву и там прошло его детство. Лет в 8-9 они переехали в Крым, и затем уже, когда Сергею было 17 лет, они приехали в Ленинград. И тогда же он поступил в Институт культуры. Перед этим он в Крыму закончил музыкальную школу с отличием, все им там очень гордились, был способный очень. Я даже не знаю, сколько он курсов закончил в Институте культуры, потому что по каким-то разногласиям с администрацией он оттуда ушел.

Михаил Берг: Сева Гаккель, игравший в первом, еще акустическом составе "Аквариума" Бориса Гребенщикова, познакомился с Курехиным в середине 70-х.

Сева Гаккель: Это было в 1974 году, я поступал в Музыкальное училище имени Римского-Корсакова, и мой приятель, такой Никита Зайцев, скрипач, который впоследствии стал известен тем, что играл на гитаре в группе "ДДТ", в то время он играл в группе "Санкт-Петербург", пришел сдавать экзамен с концертмейстером. Им был Сережа Курехин, который не репетировал с ним экзаменационную программу и, придя на экзамен в училище, он играл с листа аккомпанемент. Никто из нас не поступил, но не в этом дело. Все равно я был восхищен этой решимостью, потому что в том возрасте, нам всем было по 20 лет, человек мог так легко идти на такие вещи - идти сдавать экзамен, не готовясь к нему.

Михаил Берг: О том, как воспринимали Курехина - доктор медицинских наук Владимир Волков, Курехин называл его "профессор".

Доктор Владимир Волков: Я сейчас убежден, что назвать Сережу композитором, музыкантом, актером будет очень мало. Вот говорят "гениальный композитор", "гениальный художник", а Сережа был гениальный человек, он был настолько разносторонний, что его гениальность проявлялась во всем. У него были свои механизмы защиты, я думаю, от окружающего мира, и мне кажется, что одним из таких механизмов была показная искусственная циничность.

Но это не был цинизм Сережи Курехина, это была защитная реакция от возможности грубого вмешательства в него. Мне вообще очень трудно говорить эти слова, потому что я об этом все время думаю, но я не даю интервью, я не выступаю в передачах про Сережу, потому что у меня очень много моего личного и сейчас, когда кто-то говорит про Сережу или когда что-то происходит, связанное с Сережей, я хочу сказать: поднимите голову! Мне кажется, что он сидит в углу и тянет: "Ну, Вовчик, ты приехал".

Михаил Берг: Искусствовед Алина Алонсо.

Алина Алонсо: В то время, хоть мы и говорим, что он принадлежал к неофициальной культуре, но он был официальным музыкантом на ставке и он играл в ансамбле Анатолия Вапирова. Они играл джаз, но Курехин по мере сил вносил туда элемент авангарда, поэтому это был наиболее современный из ансамблей.

Михаил Берг: В петербургской студии Радио Свобода Борис Гребенщиков вспоминает о первых встречах с Сергеем Курехиным.

Борис Гребенщиков: Вообще говоря, про него я знал давно, и мы пересекались в начале 70-х, потому что просто деваться было некуда, круг был не такой широкий. А потом кто-то предложил мне позвать Сережу, чтобы он привел в порядок безумные аранжировки наши, потому что мне хотелось очень многого, а как это сделать я очень мало себе представлял. Мне отчаянно нужен был профессионал с пониманием того, что мы делаем, который на той же волне работал бы, и выяснилось, что Сережа оказался не только таким профессионалом, а что его понимание во многом простиралось куда дальше моего, и он добавил не одно измерение, а несколько к тому, что мы делали. Помимо профессионализма еще и наша довольно робкая стадия безумия была усилена его сумасшествием, его чувством юмора, и комбинация оказалась, с моей точки зрения, идеально взрывоопасной. То есть мы вместе делали вещи, которые, думаю, по одиночке мы бы делать не стали бы, не смогли бы никогда.

Михаил Берг: Музыканта Владимира Волкова, участника знаменитого дуэта Волков-Гайворонский, я спросил: действительно ли Курехин был гениальным пианистом?

Музыкант Владимир Волков: Я как раз так не считал. Да, техника, беглость пальцев была очень хорошая, но тогда я уже заметил очень странную вещь - Сережа не любил играть по нотам, он говорил: "Зачем это?" Ему было гораздо интереснее самому что-то делать, ему дается ниша определенная и он играет. Вот поэтому он начал не с Вапировым больше что-то делать, а с Чекасиным, потому что Чекасин давал больше свободы и, в принципе, их поиски были, я думаю, параллельны.

Михаил Берг: Будущий музыкальный театр Сергея Курехина, названный им "Поп-механикой", рождался из обыкновенных разговоров, домашних концертов, вечеринок. Вспоминает Алина Алонсо.

Алина Алонсо: С ним было очень интересно разговаривать. Наибольшая прелесть - это общение с Курехиным. Общался ли он с музыкантами, своими друзьями, или с литераторами, они очень интересно всегда разговаривали, это то, что позднее вошло в "Поп-механику". Какие-то Сережины неповторимые речи, когда уже он стал известен, а раньше это все отрабатывалось вечерами в их дружеской компании, когда они дурачились. Он высказывал какие-то парадоксальные мысли, игровые, абсурдные, Курехин иногда дурачился, пел на пианино какие-то песни, типа "Вам возвращаю ваш портрет", или он играл "Харе Кришна", а потом так ненавязчиво, незаметно переводил это на мотив "Мясоедовской". В принципе, эти вещи, которые позднее уже вошли в "Поп-механику". Он предчувствовал, что все это ему пригодится, и это за дружеским общением все и отшлифовывалось.

​Михаил Берг: Однако переход от пианистики к "Поп-механике" был далеко не прост. Об этом периоде - поэт Аркадий Драгомощенко.

Аркадий Драгомощенко: Тогда происходил удивительный, совершенно кризисный момент, потому что он переходил от пианистки в мир того, что сейчас называется шоу. Это было шоу в огромных скобках.

Михаил Берг: Свое мнение о том, почему Сергей Курехин от пианистки обратился к созданию музыкальных шоу, у Бориса Гребенщикова.

Борис Гребенщиков: Мне кажется, что Сережка был еще не удовлетворен тем, что происходило в музыкальном мире, и пытался таким образом, за неимением творческого момента, подчеркнуть момент разрушения имеющихся штампов, в чем, с моей точки зрения, он был, конечно, непревзойденным борцом, потому что человека, который больше бы бился с любой пошлостью, даже в сочетании нот, я не помню. Он был непримиримым, отчаянным, баррикадным борцом со всем, что ему казалось штампом, пошлостью или чем-то еще, поэтому у нас с ним часто возникали споры или полное музыкальное непонимание, доходящее до раздоров. Потому что ему было непонятно, зачем делать такую, с его точки зрения, пошлость и штампы как то, чем занимался "Аквариум".

Михаил Берг: Конечно, первые "Поп-механики" были вызовом, эпатажем, и почти всегда кончались скандалом. О своих впечатлениях - музыкант Владимир Волков.

Музыкант Владимир Волков: Это была, в принципе, тоже такая из первых "Механик", где, собственно, шоу почти не было. Ну, Сережа бегал, прыгал, бил по клавишам более усердно, чем обычные пианисты, что-то было с водой, по моему флейта в воду, элементы, которые тогда еще непозволительны были. После концерта мы спустились в артистическую, пришел один деятель, к сожалению, я не помню его имя, смоленский андеграундный человек, тусовщик, диссидент, который постоянно сопровождал такие концерты, приезжал специально на такие фестивали. Он вбежал после концерта, он был дико изможден по сравнению с нами (ну, мы отыграли и отыграли), вбежал, стал бегать по этой комнате, чуть ли не сбивать того же Курехина и кричал: "Это же все полумеры! Это же мало! Надо было залить огнетушителем эту сцену! Надо было поджечь!" Человек заполнил собой все пространство этой комнаты. Я думаю, может быть тогда был некий импульс для Сергея. Мне почему-то так показалось.

Михаил Берг: О том, как жили поэты и музыканты в начале 70-х годов, когда до будущей славы было еще далеко - Аркадий Драгомощенко.

Аркадий Драгомощенко: Представь себе, живет Саша Кобак, сейчас директор "Балтийского фонда", он жил в деревянном доме рядом с домом Насти Фурсей, где тогда жил Сережа Курехин. Я прихожу в гости к Саше Кобаку, а через час должен идти по телевизору "Шерлок Холмс". Я звоню Сереже Курехину: "Старик, ты будешь смотреть "Шерлока Холмса"?" Он говорит: "Конечно, идем немедленно смотреть "Шерлока Холмса"!" Телевизора у него не было, они прибегают, мы покупаем венгерского шампанского, как сейчас помню - девять бутылок, покупаем трех куриц, морозим шампанское и потом садимся на пол и смотрим этого бесконечного "Шерлока Холмса" в черно-белом телевизоре.

Михаил Берг: Но вот совершенно неожиданно началась перестройка и музыкальный авангард вышел на поверхность. Концерты в районных домах культуры сменились престижными площадками типа зала "Октябрьского", а затем стало возможным выезжать с гастролями за границу. Начинался период славы "Поп-механики", из чисто авангардного действа она превратилась в достаточно выгодное коммерческое предприятие. О том, несколько практичен и расчетлив был Сергей Курехин я спросил его менеджера Сергея Селиванова.

Сергей Селиванов: Практичным Сергей не был, это вне всякого сомнения. Но гастроли носили коммерческий характер. При этом роли делились так: Сергей занимался творческой стороной, а финансовой стороной занимались администратор и директор Леша Ершов, и я.

Сергей обычно картину будущего зрелища рисовал широкими мазками, абсолютно не думая о том, сколько это может стоить, пойдут на это организаторы или нет. Сверху вертолеты и аэропланы, в море – флот, тут маршируют военные, тут – пожарные, тут - танцуют, там – прыгают, и так далее. И вот в такой степени он мог это разработать крайне подробно и заканчивал он обычно тем, что все вопросы по тому, как это практически сделать и деньги - это все к директору, вот к администраторам.

Михаил Берг: Владимир Волков часто принимал участие в зарубежных гастролях Курехина. Он вспоминает о концерте в Берлине, посвященном Дмитрию Шостаковичу.

Музыкант Владимир Волков: Академия дер Кунст устраивала в Берлине очень пафосный проект, посвященный Шостаковичу. Идея спектакля была - раздвоение личности Шостаковича: Шостакович - конформист, Шостакович - авангардист. Это было очень для меня суровое испытание, я могу даже сказать, что я немножко обиделся на Сергея в какой-то момент во время этой "Механики", потому что она началась с дикого грохота, это была "Восьмая симфония" Шостаковича, зал был погружен во тьму, висел флаг, стояла реактивная турбина, которая дула на этот флаг, флаг развивался, он был освящен прожектором, и после этого грохота все останавливается и я должен играть соло на контрабасе. Я играл минут пять. Но можете представить мое ощущение? Он меня не предупредил, сказал, что "там сначала будет музыка, немножко поиграют вступление, а потом ты соло сыграешь".

Михаил Берг: За несколько лет до смерти Курехин, неожиданно для многих, объявил себя сторонником Александра Дугина, сопредседателя, вместе с Эдуардом Лимоновым, Национал-большевистской партии. Дугин был философ с нон-конформистским прошлым, знанием нескольких европейских языков, хорошо ориентирующийся в современной западноевропейской философии, в основном, праворадикального и экстремистского толка. Курехин стал доверенным лицом Дугина как кандидата в депутаты Думы, а также пригласил Лимонова и Дугина участвовать в концертах своей "Поп-механики", где Лимонов говорил об ангелах, к лику которых причислил и своих соратников, Дугин развлекал зал мистическими экзерсисами, а сам Курехин спел песенку Окуджавы "Нам всем нужна одна победа, мы за ценой не постоим". Это вызвало недоумение не только у многих его поклонников, но и у самых близких друзей. Заговорили о кризисе жанра, тупике и творческом кризисе артиста. Самые доброжелательные полагали, что Дугин и национал-большевизм - всего лишь материал для новых "Поп-механик", наподобие Эдиты Пьехи в целлофане и команды пожарных, другие считали, что Курехин заигрался и преступил опасную черту. Конечно, здесь сказалась романтическая страсть Курехина к необычному. В Дугине его привлек экстремизм образованного человека, но не только.

Почти с самого начала в Курехине как художнике авангардист боролся с постмодернистом. Он начинал как авангардист, сочиняя авангардную музыку, играя авангардный джаз вместе с Вапировым, но, неудовлетворённый результатами, приходит к пародийной постмодернистской манере "Поп-механик", разрушающей штампы и стереотипы в поиске катарсиса. Но Курехин никогда не был чистым художником, искусство ради искусства его не удовлетворяло, постмодернистские цитаты были лишь приемом. В нем до конца жил авангардист, человек, пытающийся преобразовать мир с помощью искусства. В этом была его сила. Здесь же таилась и слабость. Он жаждал переустройства мира и, как ни оценивай его роман с Дугиным и национал-большевизмом, именно в этом наиболее ярко сказались его авангардные пристрастия. Музыка "Поп-механики" должна была, по его замыслу, менять людей, общество, а ни люди, ни общество меняться не хотели, и тогда он попробовал использовать не музыку, а слово, причем, с пропагандистским душком. Для репутации Курехина-артиста образца 1995-96 годов альянс с Дугиным был ударом, но для сегодняшнего понимания загадки Курехина, его творческого метода эта история является ключом, открывающим то, что без него остается закрытым. Курехин хотел не просто славы, в том числе и скандальной, он не был шоуменом, не хотел развлекать и услаждать публику, он искренне жаждал преображения. Он владел многими приемами современного искусства, но в нем таились архаические и авангардистские стремления. Эту серьезность несомненно ощущали те, кто пытался проникнуть в смысл его творчества и, возможно, за это его особенно ценили. Хотя споры о том, зачем Курехину понадобился национал-большевик Дугин не утихают до сих пор. Вот мнение Бориса Гребенщикова.

Борис Гребенщиков: По-моему, зная его на протяжении больше десятка лет, мне кажется, что он все больше и больше разочаровывался. Когда людей провоцируешь вот так, а они не понимают, провоцируешь вот так, а они не понимают, оскорбляешь их так, а они не понимают, подсовываешь им это вместо этого, а они все равно этого не понимают, возникает, я думаю, довольно сильное разочарование: до какого, господи, предела мы сможем довести, что вы вообще ничего не понимаете! И когда понимаешь, что люди уже совсем ничего не понимают, что им ни даешь, они все равно не разбираются.. Это моя фантазия на эту тему, но вполне может быть, что и так, она вполне могла привести уже к чудачествам любого масштаба, потому что с тех пор как он начал общаться, я просто не видел его последние года два, мы как-то перемещались в разных местах земного шара, поэтому я не могу сказать, насколько это было серьезно или не серьезно.

Дугин, как я слышал, большой специалист по богословской литературе, по всяким таким вещам. Сережка же собирал книжки, у него был огромный интерес ко всей этой литературе, у него были редчайшие книги, это было его очень давним интересом, и тут можно и Дугина взять в собеседники. Я бы, например, не взял, но он, может быть, был в чем-то очень наивным человеком.

Михаил Берг: О том, как был воспринят неожиданный вираж Курехина его друзьями – Владимир Волков.

Доктор Владимир Волков: Пришла та ситуация, когда взрыв негодования его друзей, близких, знакомых возник, с моей точки зрения, на пустом месте, но Сережка никого не разубеждал никогда, он говорит: "Да, мы разучились любить и ненавидеть, мы перестали делить людей на врагов и друзей". И этим он заводил всех. При этом было понятно, что он прекрасно знает, что эти две фразы - это тряпка, которой он дразнит, и мне даже показалось, что в этот период он хотел проверить и людей вокруг, как к этому будут относиться. Естественно, однозначно - все должны были относиться к этому плохо.

Михаил Берг: Курехин и раньше использовал в своих «Поп-механиках» неожиданные элементы, но теперь мистика заступила на место былого абсурда. Об одном из последних концертов, состоявшемся в столице Финляндии Хельсинки - музыкант Владимир Волков.

Музыкант Владимир Волков: Я могу сказать честно, что я испугался. Это то же самое, что было в "Ленсовета", где участвовал Лимонов, что-то в эту сторону, где были старушки в виде ведьм, раскачивающиеся на трапециях, где было распятие, раскручивающееся с огнями. И на репетиции, когда я все это увидел, подошел к нему и спросил: "Не боишься ли ты этого?" Никто не слышал, я мог задать такой вопрос, это была все-таки репетиция. Мне действительно было интересно, потому что мне было страшно. Ответ был не менее странен. Он сказал чуть ли не: "Володенька, я в эти игры уже давно не играю". Вот такой ответ. Что может это значить - остается догадываться…

Михаил Берг: Пожалуй, только самые близкие не испугались. Настя Курехина полагает, что ничего необычного не происходило.

Настя Курехина: Это то, что он обычно всегда делал, то есть влияние Дугина на его творчество я проследить затрудняюсь. Механика - она и есть "Поп-механика", не одно, так другое. Никто не знал, что он придумает дальше, он сам не знал, неожиданно очень приходили какие-то идеи, он записывал планы "Поп-механики". Сказать, что Дугин повлиял на его музыкальное творчество я бы не рискнула.

Михаил Берг: Самым близким другом Курехина был в последние годы профессор Владимир Волков, он верил в то, что Курехин не может допустить ошибки.

Доктор Владимир Волков: Я знал, что он никогда не сделает шаг, который не вписывается в его внутреннее устройство. Он может дразнить, он может вызывать огонь на себя, он может увлекаться, но он будет всегда Курехиным. И когда это увлечение, это возмущение достигло апогея, вдруг я заметил, что не было сказано ни одной фразы им, ни одного заявления о том, что он поддерживает фашистов. Он встал на такую позицию - ему было интересно. Он внутри этой системы все равно стоял на такой ступени, когда я понимал, что если что-то надо будет сделать шаг, он сделает такой шаг, что никаких претензий к Курехину быть не может. Кто-то даже шутил, что Курехин, если приходит куда-то, то он разваливает изнутри это течение, и кто-то сказал: может, слава богу, и развалится.

Михаил Берг: Но даже и друзья юности недоумевали и отстранялись. Почему - отвечает Борис Гребенщиков.

Борис Гребенщиков: Просто за фашистами любого толка тянется такое количество дерьма и такое количество сожженных людей, убийств, крови и черной магии любого толка, от самого глупого до самого серьезного, что когда в это вступаешь - не испачкаться невозможно. Может быть, как вариант, гипотеза, что его смерть была реакцией очень чистого человека на непереносимую грязь, которая находится в головах людей, с которыми он общается.

Михаил Берг: Возможно, Сергея Курехина подвела вера в то, что он может справиться с чем угодно.

Доктор Владимир Волков: Я думаю, он был уверен в том, что он может все, от музыки до политики, от науки до актерского мастерства. И он правда мог все, я это чувствовал и видел, я видел ситуации, когда он мгновенно вникал в то, о чем раньше никогда не слышал.

Михаил Берг: Тяжелая болезнь, а затем смерть в возрасте 42 лет потрясли многих и сделали неуместными споры о его политических и жизненных ошибках. Ярко одаренный музыкант, экспериментатор не щадил себя, будто зная, что судьбой ему отпущено немного. Вспоминает Настя Курехина.

Настя Курехина: Он всегда считал, что он умрет рано, он всегда об этом говорил, но я как-то не обращала внимание, всегда отшучивалась и не принимала это во внимание. Даже когда он мне сделал предложение, он сказал: "Только учти, я проживу лет десять". Когда он болел, у него не было ощущения, что он умрет, как-то это очень неожиданно свалилось.

Михаил Берг: В конце апреля Курехин ложится в больницу, затем – операция, которая показала только одно - спасти его было уже невозможно. Но он не знал этого и продолжал строить планы, как всегда масштабные и впечатляющие.

Доктор Владимир Волков: Еще он, уже когда болел, на себе быстро испытал несовершенство медицины как таковой, и после операции, о которой он думал, что она удачная, так мы ему сказали, он сказал: "Я выпишусь, я все силы направлю на развитие медицины, я подниму и Госдуму, и Законодательное Собрание, я заставлю президента каждый день слышать о том, что такое медицина! Я открою тебе клинику! Мы откроем клинку такую, которой нет равной в мире! Я потяну деньги со всего света!" Это было так естественно, я понимал, что, да, если ему это будет интересно и позволят обстоятельства, здоровье, жизнь, он бы мог это сделать, бесспорно.

Настя Курехина: Он своим здоровьем не занимался и очень не любил это делать, очень не любил врачей и старался все это всегда перенести на ногах, никогда ничем не занимался, не обследовался. Когда совсем уже что-то было тяжело, тогда – да, а так старался сделать вид, что он здоров абсолютно и не терять время. А когда он заболел уже сейчас, серьезно, он все время отшучивался, окружающих поддерживал. Все приходили к нему в больницу и он всех подбадривал, говорил всякие шутки про будущее. Как бы получалось, что не люди его поддерживали, а он всех поддерживал, потому что все были в таком ужасном настроении. Получилось, что он всем оптимизм какой-то внушал.

Сева Гаккель: Держался стоически и ко всему, что с ним делали медики, он пытался относиться с присущим ему юмором, иронией. Мы не могли на это реагировать так, как могли реагировать в годы нашей дружбы.

Михаил Берг: Друзья не покидали Курехина до самого конца, но болезнь оказалась сильнее. 9 июля Сергей Курехин скончался и был похоронен на кладбище поселка Комарово, в двух шагах от могилы Анны Ахматовой. Год спустя Борис Гребенщиков в петербургской студии Радио Свобода вспоминает о том, каким был Сергей Курехин – человек, музыкант, друг.

​Борис Гребенщиков: Это был очень хороший человек, замечательно хороший человек, таких людей как он настолько крайне мало я видел в жизни, что я чувствую, что мне скучнее стало жить. По отношению ко мне это чисто эгоистический взгляд.

Михаил Берг: О том, как непросто сохранить память даже о самом прославленном музыканте - Сева Гаккель и Алина Алонсо.

Сева Гаккель: Для нас и для меня, наверное, гораздо более ощутим уход его как человека, как друга. А для этого общества… Мне кажется, что мы сейчас переживаем такой период безразличия, что для того, чтобы помнить даже о таком человеке, каким был Курехин, нужно прилагать массу усилий для того, чтобы об этом напомнить, потому что все само собой как-то очень быстро забывается.

Алина Алонсо: Конечно, он бы мог еще очень много сделать, много интересного и хорошего, но, с другой стороны, он сделал столько, что мы уже благодарны. То есть сам факт потери значит, что что-то было, было что-то очень большое и хорошее. Если не терять, тогда бы этого и не было, может быть. Поэтому - как суждено, так оно и случилось. Конечно, Сережа очень много дал, это красивая, хорошая страница и в жизни его друзей, и, вообще, в культуре нашего города.