Слово для дела

Одним из первых, кто попытался описать, что собой представляет язык тоталитаризма, был английский писатель Джордж Оруэлл. Завершающая глава его романа «1984» озаглавлена «О новоязе» и в ней рассказывается по сути о цензуре языка, с подменой смысла того или иного слова, искоренением определенной лексики из языка и заменой ее словами партийной элиты. «Чем меньше выбор слов, тем меньше искушение задуматься», - пишет Оруэлл. В его романе полное внедрение нового словаря в повседневную речь ожидалось к 2050 году. Но в далеких от художественного вымысла, реальных странах, входивших в соцлагерь, этого не произошло. Официальный язык членов партии и обслуживающей ее интересы прессы отличался от языка, на котором говорила подавляющая часть общества.

Язык социалистической эпохи сейчас изучают и в академической, и в неакадемической среде. Связано это с процессом переосмысления тоталитарного прошлого странами Восточной и Центральной Европы. Словарный запас членов коммунистической партии, социалистических газет и общества сегодня становится частью словарей, отражающих эпоху до распада Советского Союза. Такие словари в последнее время появились в Чехии и России.

В недавно опубликованном чешском Малом словаре реалий коммунизма - 1400 слов и словосочетаний. Речь конечно не идет о словаре, в который вошли все слова того времени, выбор сделан лишь из языка, которым пользовалась элита, а не обычные люди. Источником языка пропаганды послужило главное издание чехословацких коммунистов – Rudé právo («Красное право»). Уже само это словосочетание имело идеологическую окраску. Право у коммунистов было особым, красным. Кроме газеты, в качестве источников для составления словаря использовались 90 книг, издававшихся в то время под эгидой коммунистической партии Чехословакии или государственных структур. Время, как и словарь, конечно, менялись: 50-е, принесшие в Чехословакию репрессии сталинского образца, резко отличались от «пражской весны» 60-х и застойных 70-х и 80-х, но составители словаря последовательно изучали прессу и официальные публикации всех этих исторических периодов. Хотя речь идет о Чехословакии, в словаре можно найти много слов, которые использовались при социализме носителями русского языка. О влиянии советской культуры на чехословацкую можно судить и по музыке. Например, революционную песню «Вперед, Краснофлотцы» в 50-х перевели на чешский язык:



Лингвист и составитель Малого словаря реалий коммунизма Вера Шмидтова говорит, что многие слова, употреблявшиеся при социализме, есть и в современном чешском языке, но чаще всего они помогают говорящему сделать экскурс в прошлое, подчеркнуть, что речь идет о другой эпохе:

- Каждая политическая система создает свой собственный язык, а словами, которыми ее представители пользуются чаще всего, обществу передаются главные идеи. Что касается социализма, то излюбленными темами были борьба с врагами режима, защита мира, коллективизация, строительство коммунизма, индустриализация. И эти слова мы слышали постоянно. Слышали их и в других странах социалистического лагеря. Словарный запас был один и тот же. Если сравнить период социализма после распада Советского Союза, то тоже можно говорить о каких-то словах-паролях: капитализм, объединенная Европа, приватизация.
Что еще характеризовало язык того времени? Аббревиатуры. Но мне кажется, что в русском языке они были даже в большем почете, чем в Чехословакии. На мой взгляд, аббревиатуры вошли в каждодневный язык под влиянием военной терминологии, поскольку тоталитарные режимы в большей степени, чем, скажем, в демократии, опираются на военных, органы внутренних дел, что проявляется и в языке. Более того, аббревиатуры - в большом почете у бюрократов. Если посмотреть на документы Европейского Союза, то там масса таких слов.

- Советский Союз оказывал существенное влияние на политические решения, которые принимались в Чехословакии. Было ли это влияние и на уровне языка?

- Я согласна с тем, что влияние Советского Союза на Чехословакию было существенным, однако на удивление это влияние было очень поверхностным в языковой области. Русизмы не стали языковой нормой, широко не употреблялись. Они и сегодня есть в языке, встречаются в современной литературе, однако используются для того, чтобы дать характеристику тому времени. Например, «субботник», «ударник», «стахановец», «колхоз», «кулак» или «бумажка». Но их можно встретить все реже и реже, а молодые люди их вообще не знают, поэтому мне кажется, что они скоро вообще выйдут из употребления.
Интересно, что язык коммунистической пропаганды, язык чехословацких политиков и элиты, постигла та же судьба, что и русизмы. Они сегодня отсылают к прошлому, и довольно часто употребляются в ироническом значении, с целью высмеять жизнь при социализме.

- Слова, собранные в Малом словаре реалий коммунизма, позволяют проследить, как менялся язык пропаганды в 50-х, ознаменовавшийся массовыми репрессиями, в 60-х, когда наступила «оттепель» и в застойных 70-х. Не могли бы вы кратко охарактеризовать три этих периода?

- Первый период – 50-е годы прошлого века – был самым лингвистически агрессивным. В это время режим пытался навязать свои взгляды остальным, искал врагов. В это время и появились темы, на которых строилась политика коммунистической партии – коллективизация, социалистическое строительство. В 60-х пришла «оттепель», возвращение к более привычному образу жизни, поэтому неудивительно, что в это время родилось словосочетание «золотые шестидесятые». На протяжении этого десятилетия Чехословакия пережила культурный и общественный подъем. Этот период закончился «пражской весной» - очередное характерное словосочетание, ассоциирующееся с тем периодом. Затем пришла оккупация. У нас именно это слово используется для обозначения вторжения войск стран Варшавского договора в Чехословакию. С этим временем связана словесная подмена, манипуляция сознанием, когда вещи перестали называть своими именами: вместо слова «оккупация» пресса и политики стали использовать словосочетания «братская помощь», «временное размещение иностранных войск», и так далее. Затем пришел «застой», который у нас называют «нормализация», иными словами, возвращение к тому, что режим понимал под нормальностью, когда были полностью прерваны связи с заграницей, возвратилась цензура. В это время в язык снова возвращается агрессивность.

- В составленном вами словаре главный акцент делается на официальный язык, язык, на котором говорили лидеры компартии, на котором писались статьи в газетах, и в очень малой степени словарь отражает разговорный язык. В чем были основные различия между языком элиты и народа?

- Слова в этих двух группах, конечно, значительно отличаются. Язык пропаганды постоянно повторял слова «революция», «счастливое будущее» или «враг не дремлет», но в то же время жители Чехословакии употребляли в речи другие слова и выражения. Например, в 70-х был распространен девиз «С Советским Союзом – вместе навечно», но к этому добавляли «Только ни на минуту дольше». Иными словами, когда мы говорим о языке, то мы говорим о своего рода творческом организме, который не зацикливается только на официальной речи, ему не чужд юмор, например. Но есть и еще один компонент этого языка, который пытается отразить реальность – это словарный запас, связанный с теми областями жизни, на которые тоталитарный режим оказывал наибольшее влияние. Например, молодые люди протестовали против официальных требований коммунистической партии к внешнему виду – запрещалось иметь длинные волосы. В связи с этим появляется такое слово как «волосатый», которое употребляли и в Советском Союзе. В Чехословакии тот же смысл был у слова «маничка» - это уменьшительное от женского имени Маня. Пропаганда использовала другие слова, тогда был придуман лозунг: «Если волосы длинны, близко к нам не подходи». Это противостояние между режимом и молодыми людьми порождало новые слова, словосочетания. Всем хотелось, например, носить джинсы, но купить их можно было только в валютном магазине: в СССР он назывался «Березка», в Чехословакии – «Тузекс». Все, что связано с торговлей в этом магазине, тоже было внесено нами в словарь.

Лингвист и составитель Малого словаря реалий коммунизма Вера Шмидтова рассказывала о разнице между разговорным языком и языком коммунистической элиты Чехословакии. Об этой разнице между официальным и неофициальным языком говорится и в опубликованном в прошлом году издательством «Новое литературное обозрение» Неакадемическом словаре-инвентаре советской цивилизации. Ее иллюстрирует одна из статей словаря, озаглавленная «Америка». В ней говорится:

Рассматривая роль и влияние Америки на развитие ситуации в Советском Союзе, следует отметить два часто противоположных нарратива: первый формулировался властью, второй – интеллигенцией. В первом случае США выступали в роли агрессора, спонсора кровавых диктатур, американской военщины, ЦРУ и его наймитами в лице диссидентов и так далее.
Характерными чертами американской модели были безработица, расовая дискриминация, неуверенность в завтрашнем дне, обнищание масс, жажда наживы, золотой телец, мафия…
Имитация элементов американского образа жизни в его российско-советской интерпретации стала доминирующей моделью личного существования в кругах столичной интеллигенции, а идея индивидуального коммунизма, или личного благополучия, стала постепенно вытеснять идею коммунизма коллективного. Английский язык стал наиболее востребованным иностранным языком, а английские спецшколы – наиболее престижными.

Это была цитата из Неакадемического словаря-инвентаря советской цивилизации. В ней в качестве примера отношения советского общества к Соединненым Штатам приводится песня группы «Наутилус Помпилиус» «Гудбай, Америка», написанная в 1988 году.



Один из авторов ряда статей, вошедших в Неакадемический словарь-инвентарь советской цивилизации – мой коллега Кирилл Кобрин:

- Речь идет о словаре, который составлен из отрывков уже готовых текстов. Никто из нас, кроме, по-моему, Михаила Эпштейна, не является лингвистом в прямом смысле этого слова, да и филологов среди нас тоже не так много. Поэтому если бы перед нами стояла задача составить академический словарь языка советской цивилизации, возникло бы огромное количество академических же вопросов. И первым таким вопросом было бы определение понятия «советская цивилизация». Но словарь-инвентарь составлялся в основном из уже написанных отрывков разнообразных сочинений (это и эссеистика, и проза), и, таким образом, он впитал в себя различные пласты времени и различные точки зрения. Это, если угодно, одновременно и голос de profundis, из глубины советской цивилизации, и в то же время со стороны.

- В академической среде разделяют язык элиты и разговорный язык. Неакадемический словарь советской цивилизации в основном знакомит с разговорным языком. В чем его специфика?

- Во-первых, во всех странах существует очень жесткое разделение между языком, скажем так, народа, населения и официозным языком. Оно есть везде: и в демократических странах, и в недемократических. Во-вторых, есть языки различных социальных групп - этнических, социальных, религиозных. То, что мы называем языком народа советской эпохи - это язык советской интеллигенции, за исключением некоторых писателей-деревенщиков, которые попытались воспроизвести, а потом сохранить деревенский язык. И почти нет писателей, которые пытались воспроизвести язык пролетарский, рабочий. Я родился и вырос в рабочем пролетарском районе пролетарского города и очень хорошо помню, что этот язык был другой. Но в словаре все же в основном представлен язык советской интеллигенции или молодежи, которая еще не поделилась по социальным группам. Это такая творожистая масса с неустоявшейся лексикой. Очень важно отметить, что, в отличие от неофициального языка в других странах, особенно в демократических, советский неофициальный язык, как мне кажется, формировался за счет отторжения от официоза. С официозом он составляет как бы диалектическую пару. Одна часть без другой существовать просто не может. И поэтому он, как ни странно, подпитывался во многом официозным языком. Вот эти все бесконечные шуточки по поводу Брежнева, которые вошли в обиход... Помните, это выражение "сиськи-масиськи", вроде не очень приличное. Но на самом деле - это издевательство над престарелым Брежневым, который пытался произнести таким образом слово "систематически". В этом смысле, с одной стороны, была сила этого языка, потому что он позволил огромному количеству людей выживать в нормальной языковой среде. С другой стороны, в этом была и слабость языка, потому что как только официозный советский язык исчез вместе с распадом Советского Союза, исчез интеллигентский неофициозный язык, немножко издевающийся над властью. Многие его составляющие окаменели и превратились в тот чудовищный современный язык постсоветской публицистики и журналистики, да и просто интеллигентского разговора. А это уже драма. Эта драма очень серьезная, причем, не только драма власти.

- Можно ли говорить о том, что эти статьи или тексты, написанные на этом окаменевшем языке, продолжают определять мышление людей, которые их читают, т. е. не наступило новое время, которое принесло бы какой-то новый, свой язык?

- Можно говорить о нескольких лингвистических, культурных и социальных драмах, если угодно. Во-первых, драма этой власти (не хочется говорить о ней сочувственно, но, тем не менее, это драма) заключается в том, что она не может выработать язык, официоз. Она не умеет это делать. Она умеет только разговаривать либо языком милицейского протокола, каким было описание американского шпиона, которого якобы поймали, и при нем были «средства изменения внешности». Вот на таком уродливом языке может говорить власть. Либо, если этих слов не хватает, она срывается на полууголовную интонацию, словечки, которые любит довольно часто использовать президент России Владимир Путин. И это большая драма для власти, потому что власть на этом языке не звучит убедительно. Почему такой язык не сформировался? Это отдельный вопрос. Его можно обсуждать долго. Но общество тоже не сформировало единый или относительно единый культурный язык публичной дискуссии. Его нет. Он состоит из ошметков советского, неофициального языка. Особенно, конечно, раздражают эти бесконечные скрытые и явные цитаты из двух десятков советских фильмов, которые просто превратили в своеобразный псалтырь, откуда по любому поводу дергают какую-нибудь цитату. Все эти бесконечные цитаты из «Белого солнца пустыни»... Это говорит не только о том, что слов не хватает. Это говорит о качестве мышления, которое довольствуется готовыми формулировками, как бы все объясняющих с точки зрения произносящих. На самом деле эти цитаты уже давно ничего не объясняют. Но люди ленивы, они не готовы думать. Они не готовы придумывать новые слова. При этом, безусловно, существуют локальные новые наречия, жаргоны нескольких социальных групп. Достаточно вспомнить лексику программистов, например. Сейчас можно говорить о мучительных попытках найти язык, на котором одни люди понимали бы других. Пока это не получается, но, я думаю, что во многом будущее российского общества будет зависеть от того, будет ли найден такой язык.