Марина Тимашева: Оказывается, основатель династии Токугава был ''большим поклонником театра Но. В отличие от шумного… Кабуки представления Но были торжественными и спокойными, поэтому Иэясу, который не любил суеты, считал их истинным искусством'' (68). С другими интересными фактами из жизни Японии ХУ11 – Х1Х веков нас ознакомит Илья Смирнов, только что прочитавший книгу ''Япония в эпоху Токугава'' издательства ''Крафт +''.
Илья Смирнов: Для начала напомним, что формально первым человеком в Японии (и даже не совсем человеком) был и остается император, его династия потомков Солнца считается непрерывной от начала истории. Но в интересующий нас период император выступал в роли первосвященника, верховного жреца (70), а реальная власть принадлежала сёгуну. Из феодальных междоусобий вышел победителем как раз упомянутый Вами поклонник театра Но, и с начала ХУ11 века звание ''сёгун'', или полностью ''сэйи тайсёгун, великий полководец, покоривший варваров'' (84), становится наследственным в семействе Токугава. А конец эпохе положила ''реставрация Мэйдзи'', о которой мы с вами уже говорили, и которая по форме реставрация, поскольку императору вернули власть, но, по сути, конечно, буржуазная революция. Весьма успешная. Она открыла Японии доступ в клуб великих держав.
В этом контексте эпоха Токугава выглядит не лучшим образом: военная диктатура, сословное неравенство, бюрократизм, ну и наконец японское ноу-хау: ''страна на цепи'' (317), закрытая от каких бы то ни было контактов с иностранцами, вплоть до запрета строить большие корабли (164), а то упаси Будда, кто-нибудь на них поплывёт за границу. Точнее, упаси Конфуций, потому что при Токугава государственной идеологией стало именно конфуцианство (212). Что уже с диктатурой грубой военщины как-то, согласитесь, не очень сочетается.
Нелли Федоровна Лещенко призывает нас к объективности. Не подвергая сомнению достижения следующей, революционной эпохи, Мэйдзи, обращает внимание на то, что японская ''эпоха застоя'', растянувшаяся на 264 года, была отмечена значительным ростом населения, в том числе и городского. Япония стала одной из самых урбанизированных стран мира (129). При этом ''смертность от инфекционных болезней… была ниже, а продолжительность жизни выше, чем в Европе''. По некоторым данным, она превышала 59 лет. ''Свою роль сыграли и традиционная чистоплотность японцев…, привычка мыться горячей водой и пить кипяченую воду'' (134), вопреки сословным ограничениям, развивалась экономика: в книгу включены отдельные очерки о происхождении торговых домов Коноикэ, Сумитомо и Мицуи, которые ''поднялись'' именно при Токугава, причем интересно, что успеха в производстве и торговле добивались самураи, отказавшиеся от своего высокого звания (169).
Конечно, среди правителей того времени можно встретить тиранов сомнительной вменяемости. Например, Цунаёси, который ''любил выступать в качестве актёра'' и издавал указы ''о запрещении жестокого обращения с животными'' - ''действительных и мнимых нарушителей этих указов сажали в тюрьму и подвергали мучительным казням''. В народе его прозвали ''Ину Кубо'', ''Собачий сёгун'' (313), а ''знаменитый драматург Тикамацу Мондзаэмон написал сатирическую пьесу ''Монах Сагами и тысяча собак'' (101).
Как видите, для нашей ''творческой интеллигенции'', развернувшей борьбу за права бродячих собак, нашелся достойный предшественник в феодальной Японии.
Но среди Токугава были и очень разумные правители. А последний в династии, Ёсинобу, тот просто отказался от власти (118) ''ради блага государства'', и новое правительство относилось к нему с уважением, он даже заседал в парламенте (120).
Что касается изоляции Японии, она, конечно, имела место, порою приобретала комические формы, например, когда японское правительство изучало голландцев как неких диковинных зверюшек (246). Привет К. Гагенбеку Но, как показано в книге, изоляция была не столь уж герметичной. Она не мешала, например, тем же голландцам участвовать в подавлении Симабарского восстания крестьян (280). Государственная идеология, как мы уже говорили, была китайского происхождения, а у истоков идеологии оппозиционной стоял историк Шу Шуньсуй, политэмигрант из Китая (294). И вообще. Напрашивается вопрос. Япония со своей изоляцией оказалась, вроде бы, единственной страной Азии и Африки, которая в период колониальных захватов сохранила независимость, не превратилась в колонию или полуколонию европейских цивилизаторов. Почему?
То есть, не всё у Токугава было плохо, и не всё хорошо у тех, кто придет им на смену. Программа тогдашней оппозиции, вроде бы, демократической и прогрессивной, уже была заражена крайним (патологическим) национализмом и монархизмом, то есть всем тем, что позже толкнет Японию в ''антикоминтерновский пакт'' с Гитлером. ''Япония… является центром Вселенной… Происхождение японцев от богини Аматэрасу ставит их выше других народов'' (299) и т.п.
Хотелось бы отметить, что ''Япония в эпоху Токугава'' по жанру – научная монография, но при этом написана человеческим языком. Все непонятные выражения в тексте – японские. Но на этот случай в конце имеется словарик. Идеологическая мода последних лет – ''дискурсы'', ''ментальности'', ''феноменологические антропологии'' - весь этот мусорный ветер прошёл мимо. Конечно, если хотеть придраться к книге, можно придраться. Вот с картами опять беда. Понять, кто откуда отправился в поход и куда пришел, очень непросто. Или отдельные ''политкорректные'' формулировки в тексте, например: ''даже если допустить, что материальное производство является решающим фактором общественного развития…'' (303). Но в том-то и дело, что книга в целом, весь собранный в ней материал и выводы по конкретным вопросам – они основаны именно на таком, реалистическом ''допущении''.
И дальше мы выходим на важнейшие проблемы мировой истории. Что такое капитализм? Уникальное изобретение уникальной европейской ''цивилизации''? Или закономерный этап общечеловеческого развития? Автор монографии подводит нас к мысли о том, что, по крайней мере, в Японии ранний капитализм ''рос сам по себе'' как ''эндогенный'' и ''автохтонный'' (304), на базе своего собственного японского феодализма (17).
