24 февраля под залог выпущены активисты арт-группы "Война" – Олег Воротников и Леонид Николаев. Они были арестованы в ноябре прошлого года за акцию, в ходе которой была перевернута милицейская машина. Их обвиняют в хулиганстве. Одна из акций арт-группы "Война" - 65-метровый фаллос, нарисованный на Литейном мосту в Петербурге, номинирована на премию "Инновация".
О тюремном опыте, следствии и суде Олег Воротников рассказал Радио Свобода.
- Как вы думаете, почему было принято решение выпустить вас из тюрьмы? Общественная кампания в вашу поддержку помогла?
- Это было совершенно неожиданно и для меня, и для всех, кто был в зале суда. Все были уверены, что нам продлят срок содержания под стражей еще на два месяца. Разумеется, кампания поддержки была более чем полезна, но у меня есть и другое, наивное объяснение, скорее всего, не имеющее отношения к реальному положению дел. И я, и мои защитники говорили в своих речах, что у следствия нет доказательств. Так нужно ли суду вставать на сторону этого следствия? И, может быть, судья подумал: на фиг мне это нужно, не попаду ли я в какой-то дурацкий переплет?
- Говорят, что сотрудники Центра "Э", которые находились в зале суда, еще до начала заседания знали, каким будет решение.
- Да, мне тоже это говорили. И еще раньше сказали одному из художников, которого пытались допросить: мол, четыре месяца посидят эти люди, потом мы их отпустим, а, если они не успокоятся, будем продолжать в том же духе. Интересно, что и "химкинские заложники" тоже просидели три месяца. Может быть, это какой-то минимальный срок для молодежи, срок, после которого дается второй шанс успокоиться. Если второй шанс они не используют, начинаются более жестокие вещи.
- Вы говорили о некомпетентности следствия. Как оно шло? Вряд ли следователи, которые вели ваше дело, что-то смыслят в современном искусстве, в акционизме.
- В искусстве и акционизме они ничего не смыслят, но, как я понял, не очень-то смыслят и в своей работе. За небольшой промежуток времени сменились три следователя, и они, как мячик, друг другу перекидывали это дело. Сначала следователь Бородавкин передал его какой-то женщине из Московского района Петербурга, а у той забрали это дело наверх, к следователю по особо важным делам Петрову. Последние следственные действия со мной проводились еще в ноябре, через пару недель после ареста, и с тех пор больше ничего не было. Может быть, они просто не знают, как за это дело браться?
- Тюрьма – серьезный экзистенциальный опыт. Вы узнали что-то новое о стране, в которой вы живете?
- Мне было очень интересно там сидеть. И я даже такую кощунственную фразу скажу - кощунственную по отношению к зекам, которые там долго сидят. Мне понравилось там, потому я увидел то, чего не увидел бы в другом месте. Среди зеков есть разные люди, но мне кажется, что сейчас сидит самая энергичная часть общества, наиболее страстная, которая позволяет себе делать чуть больше, чем люди, которые остаются на свободе. Государство не умеет с этими людьми обращаться. Оно их набивает, как сельдей в бочку, они там живут в нечеловеческих условиях, с нарушением всех норм и правил. Государство не умеет понять, привлечь этих людей и предпочитает их просто распихивать по тюрьмам.
- А люди, с которыми вы сидели, слышали о "Войне", понимали смысл ваших акций? Удалось ли вам объяснить им, зачем все это делалось?
- Все знали, и не только зеки, администрация тюрьмы тоже знала. Она пыталась на меня давить различными способами, а потом быстро перестала, поняв, что это вызывает большой резонанс. Многие зеки нас поддерживали. Один парень, которого со мной судили, сказал, как ему понравилась наша акция на Литейном мосту. Всем же очевидно, кому она адресована. Я вообще не встречал людей, которые бы не поняли, в чем смысл наших акций.
- Все это время в российском художественном сообществе шел бурный спор о ценности ваших работ. Доносились ли до вас отголоски этой дискуссии?
- Да, мне иногда адвокат приносила распечатки. И я в какой-то момент подумал, что очень много поддержки. Потом мне сказали, что поддерживают не так уж много народу, мы тебе приносим лучшие отзывы. Но в тот момент мне казалось, что очень многие люди, мнение которых для меня важно, были за нас.
- Вас выдвинули на премию "Инновация" за фаллос на Литейном мосту. Что вы об этом думаете?
- Это государственная премия, а мне было бы неприятно получить премию от государства. Это совсем уже шизофреническая ситуация, когда государство хочет и наказать, и похвалить. Это показывает, что государство дезориентировано. Это касается не только культуры. Мне кажется, что растерянность – вообще основное поведение власти во многих ситуациях.
- У вас сейчас есть юридическая возможность наказать государство. Ваш товарищ Леонид Николаев подал жалобу на Россию в Европейский суд по правам человека.
- Я скептически и довольно презрительно отношусь к российскому правосудию. Да и, наверное, к правосудию вообще. Но когда мне адвокаты предлагают подавать жалобу, я не мешаю им работать. Мы сейчас пытаемся завести уголовное дело на тех сотрудников центра "Э", которые нас жестко арестовывали и пытали, когда везли с пакетами на голове из Москвы в Питер. Мне кажется, что у адвоката, который этим занимается, есть личное желание наказать этих людей за постоянные нарушения. Такой заинтересованности не надо мешать.
- Самый знаменитый ваш защитник – английский художник Бэнкси, который устроил благотворительный аукцион, и эти деньги как раз пошли на выплату залога.
- С Бэнкси был забавный случай. Он появился в тюрьме, такой легендарный персонаж – Бэнкс, так в администрации его называли. Есть там опер Брюковкин, а задача оперов – всячески сталкивать зеков лбами. И вот опер Брюковкин распространил по тюрьме информацию, что Бэнкс мне лично на тюремный счет переслал не два, а 22 миллиона, и попросил зеков как-то у меня эти деньги отжать и ему процент занести. Конечно, на такие провокации со стороны тюремщиков зеки в большинстве случаев не ведутся.
- Не хотите написать что-нибудь о тюремном опыте, какие-нибудь "Записки из мертвого дома"?
- Я писал, и довольно много. Было бы интереснее, конечно, если бы это можно было оперативно публиковать, это больше походило бы на акцию, довольно опасную для меня, потому что я там откровенно писал о сотрудниках тюрьмы. Следует ли мне это публиковать уже, что называется, после драки? Не знаю, посмотрим.
- Вы сказали, что, освобождая под залог, вам дали второй шанс успокоиться. Кажется, вы не собираетесь этим шансом воспользоваться.
- Нет, конечно. Тюрьма не пугает. Не видел ни одного случая, когда тюрьма кого-то бы напугала.
- Что будет теперь с арт-группой "Война"?
- Я рассчитываю, что у нас и дальше будут получаться акции. Все ведь делалось на грани возможного. И зрители удивлялись нашим акциям, и мы сами удивлялись, что у нас получалось.
- Я думаю, что за это время появилось немало желающих вступить в группу, ваш арест стал для нее лучшей рекламой.
- Я буду горд, если к нам присоединятся люди, которые сейчас находятся в тюрьме. Некоторые зеки очень заинтересовались и говорили, что именно такой деятельностью хотели бы заниматься. Если это случится, государство поймет, что это польза для художника – сесть в тюрьму. Он выходит оттуда с новыми активистами, которые знают жизнь с разных сторон.
- Как поживает самый молодой активист группы "Война", ваш сын Каспер?
- Он так изменился – потрясающе! Другой человек. Мне приходится сейчас восстанавливать те три месяца, которые я пропустил в его развитии. Он уже говорит, рассказывает истории, как его укусил котик за пальчик. Я очень скучал по нему в заточении. Сейчас наслаждаюсь общением.
О тюремном опыте, следствии и суде Олег Воротников рассказал Радио Свобода.
- Как вы думаете, почему было принято решение выпустить вас из тюрьмы? Общественная кампания в вашу поддержку помогла?
- Это было совершенно неожиданно и для меня, и для всех, кто был в зале суда. Все были уверены, что нам продлят срок содержания под стражей еще на два месяца. Разумеется, кампания поддержки была более чем полезна, но у меня есть и другое, наивное объяснение, скорее всего, не имеющее отношения к реальному положению дел. И я, и мои защитники говорили в своих речах, что у следствия нет доказательств. Так нужно ли суду вставать на сторону этого следствия? И, может быть, судья подумал: на фиг мне это нужно, не попаду ли я в какой-то дурацкий переплет?
- Говорят, что сотрудники Центра "Э", которые находились в зале суда, еще до начала заседания знали, каким будет решение.
- Да, мне тоже это говорили. И еще раньше сказали одному из художников, которого пытались допросить: мол, четыре месяца посидят эти люди, потом мы их отпустим, а, если они не успокоятся, будем продолжать в том же духе. Интересно, что и "химкинские заложники" тоже просидели три месяца. Может быть, это какой-то минимальный срок для молодежи, срок, после которого дается второй шанс успокоиться. Если второй шанс они не используют, начинаются более жестокие вещи.
- Вы говорили о некомпетентности следствия. Как оно шло? Вряд ли следователи, которые вели ваше дело, что-то смыслят в современном искусстве, в акционизме.
- В искусстве и акционизме они ничего не смыслят, но, как я понял, не очень-то смыслят и в своей работе. За небольшой промежуток времени сменились три следователя, и они, как мячик, друг другу перекидывали это дело. Сначала следователь Бородавкин передал его какой-то женщине из Московского района Петербурга, а у той забрали это дело наверх, к следователю по особо важным делам Петрову. Последние следственные действия со мной проводились еще в ноябре, через пару недель после ареста, и с тех пор больше ничего не было. Может быть, они просто не знают, как за это дело браться?
- Тюрьма – серьезный экзистенциальный опыт. Вы узнали что-то новое о стране, в которой вы живете?
- Мне было очень интересно там сидеть. И я даже такую кощунственную фразу скажу - кощунственную по отношению к зекам, которые там долго сидят. Мне понравилось там, потому я увидел то, чего не увидел бы в другом месте. Среди зеков есть разные люди, но мне кажется, что сейчас сидит самая энергичная часть общества, наиболее страстная, которая позволяет себе делать чуть больше, чем люди, которые остаются на свободе. Государство не умеет с этими людьми обращаться. Оно их набивает, как сельдей в бочку, они там живут в нечеловеческих условиях, с нарушением всех норм и правил. Государство не умеет понять, привлечь этих людей и предпочитает их просто распихивать по тюрьмам.
- А люди, с которыми вы сидели, слышали о "Войне", понимали смысл ваших акций? Удалось ли вам объяснить им, зачем все это делалось?
- Все знали, и не только зеки, администрация тюрьмы тоже знала. Она пыталась на меня давить различными способами, а потом быстро перестала, поняв, что это вызывает большой резонанс. Многие зеки нас поддерживали. Один парень, которого со мной судили, сказал, как ему понравилась наша акция на Литейном мосту. Всем же очевидно, кому она адресована. Я вообще не встречал людей, которые бы не поняли, в чем смысл наших акций.
- Все это время в российском художественном сообществе шел бурный спор о ценности ваших работ. Доносились ли до вас отголоски этой дискуссии?
- Да, мне иногда адвокат приносила распечатки. И я в какой-то момент подумал, что очень много поддержки. Потом мне сказали, что поддерживают не так уж много народу, мы тебе приносим лучшие отзывы. Но в тот момент мне казалось, что очень многие люди, мнение которых для меня важно, были за нас.
- Вас выдвинули на премию "Инновация" за фаллос на Литейном мосту. Что вы об этом думаете?
- Это государственная премия, а мне было бы неприятно получить премию от государства. Это совсем уже шизофреническая ситуация, когда государство хочет и наказать, и похвалить. Это показывает, что государство дезориентировано. Это касается не только культуры. Мне кажется, что растерянность – вообще основное поведение власти во многих ситуациях.
- У вас сейчас есть юридическая возможность наказать государство. Ваш товарищ Леонид Николаев подал жалобу на Россию в Европейский суд по правам человека.
- Я скептически и довольно презрительно отношусь к российскому правосудию. Да и, наверное, к правосудию вообще. Но когда мне адвокаты предлагают подавать жалобу, я не мешаю им работать. Мы сейчас пытаемся завести уголовное дело на тех сотрудников центра "Э", которые нас жестко арестовывали и пытали, когда везли с пакетами на голове из Москвы в Питер. Мне кажется, что у адвоката, который этим занимается, есть личное желание наказать этих людей за постоянные нарушения. Такой заинтересованности не надо мешать.
- Самый знаменитый ваш защитник – английский художник Бэнкси, который устроил благотворительный аукцион, и эти деньги как раз пошли на выплату залога.
- С Бэнкси был забавный случай. Он появился в тюрьме, такой легендарный персонаж – Бэнкс, так в администрации его называли. Есть там опер Брюковкин, а задача оперов – всячески сталкивать зеков лбами. И вот опер Брюковкин распространил по тюрьме информацию, что Бэнкс мне лично на тюремный счет переслал не два, а 22 миллиона, и попросил зеков как-то у меня эти деньги отжать и ему процент занести. Конечно, на такие провокации со стороны тюремщиков зеки в большинстве случаев не ведутся.
- Не хотите написать что-нибудь о тюремном опыте, какие-нибудь "Записки из мертвого дома"?
- Я писал, и довольно много. Было бы интереснее, конечно, если бы это можно было оперативно публиковать, это больше походило бы на акцию, довольно опасную для меня, потому что я там откровенно писал о сотрудниках тюрьмы. Следует ли мне это публиковать уже, что называется, после драки? Не знаю, посмотрим.
- Вы сказали, что, освобождая под залог, вам дали второй шанс успокоиться. Кажется, вы не собираетесь этим шансом воспользоваться.
- Нет, конечно. Тюрьма не пугает. Не видел ни одного случая, когда тюрьма кого-то бы напугала.
- Что будет теперь с арт-группой "Война"?
- Я рассчитываю, что у нас и дальше будут получаться акции. Все ведь делалось на грани возможного. И зрители удивлялись нашим акциям, и мы сами удивлялись, что у нас получалось.
- Я думаю, что за это время появилось немало желающих вступить в группу, ваш арест стал для нее лучшей рекламой.
- Я буду горд, если к нам присоединятся люди, которые сейчас находятся в тюрьме. Некоторые зеки очень заинтересовались и говорили, что именно такой деятельностью хотели бы заниматься. Если это случится, государство поймет, что это польза для художника – сесть в тюрьму. Он выходит оттуда с новыми активистами, которые знают жизнь с разных сторон.
- Как поживает самый молодой активист группы "Война", ваш сын Каспер?
- Он так изменился – потрясающе! Другой человек. Мне приходится сейчас восстанавливать те три месяца, которые я пропустил в его развитии. Он уже говорит, рассказывает истории, как его укусил котик за пальчик. Я очень скучал по нему в заточении. Сейчас наслаждаюсь общением.
