Нью-йоркская компания друзей, собравшаяся вокруг Сергея Довлатова, даже газетную работу делала припеваючи. Друзья доказали, что даже о бойкоте Олимпиады-80 можно писать беспартийно, весело, литературно.

Как-то трудно себе представить, что могучий Довлатов оставался равнодушным к спорту. В конце концов, кто написал (до сих пор, правда, неопубликованный) роман "Один на ринге"?

Но друзья вспоминают вот что. "Приехала ко мне в гости в Коннектикут почти вся редакция "Нового американца", – рассказывал мне книжный коллекционер и шахматист Эдуард Штейн. – Врать не буду, сперва помогли: разгребли камни на поле позади моего дома. Потом было веселое застолье, а наутро решили на очищенной площадке сыграть в футбол. После первого же удара по мячу Вайль лег, а Довлатов закурил".

Или это я цитирую Александра Гениса? Штейн, хоть и видел все своими глазами, запросто мог пересказывать не жизнь, а генисовскую книгу. Довлатов тем и отличался, что все пространство вокруг себя заражал и заряжал литературой. Литературными были одновременно – и его выступления против советских шапкозакидайских Игр, и участие в их бойкоте, и сатира на противников московской Олимпиады. Противоречиво? Ну и что! Уж больно занимательными под его пером (или под его редакцией) получались сюжеты а-ля холодная война. Разве красное словцо того не стоит?

"Увы, к спорту я совершенно равнодушен, – писал Сергей Довлатов в "Новом американце". – Припоминается единственное в моей жизни спортивное достижение. Случилось это на чемпионате вузов по боксу. Минуту сорок пролежал я тогда в глубоком обмороке. И долго еще меня преследовал запах нашатырного спирта... Короче, не мое это дело".

Нью-йоркский еженедельник "Новый американец", где Довлатов начинал как редактор отдела культуры, заявил о своем интересе к спорту сразу же, на первой странице, в передовице Бориса Меттера (№1, 8-14 февраля 1980). А в конце номера спортивный редактор Евгений Рубин обещал, что "последние страницы нашей газеты всегда будут отданы спорту". И чтобы не оставаться голословным, дал тут же четыре материала: интервью с Людмилой Белоусовой и Олегом Протопоповым, статью "Приглашение к хоккею", репортаж "Дефицитный снег" (как в Лейк-Плэсиде разбрасывают искусственный) и напутственный тост "старого спортивного репортера" (себя самого, конечно) о том, как же это приятно – писать о спорте и знать о нем все на свете. (Кстати, упомянутый Эдуард Штейн с первого номера повел здесь шахматный раздел).

В "Новом американце" Рубин пробыл недолго – всего дюжину стартовых номеров, но как раз в дни появления на свет первенца он работал корреспондентом (от Радио Свобода) на лейк-плэсидских зимних Играх (подробнее о его разрыве с газетой – в его мемуарной книге "Пан или пропал!", М., Захаров, 2000). Против московской Олимпиады Рубин выступал последовательно – и не только в своем еженедельнике, но и перед американскими спортивными чиновниками.

"Олимпийский бойкот Москвы... – Я цитирую рубинское радиоинтервью Андрею Шарому 2000 года. – Как ни странно, это сегодня звучит и для меня самого, первый идею этого бойкота высказал я в американской прессе за год до Афганистана, в статье, которую опубликовала газета "Нью-Йорк Таймс". Я тогда написал, что столицей Олимпиады должен быть город демократической страны. А в Советском Союзе подготовка Олимпиады идет странным образом: собираются интернировать на это время всех инакомыслящих, Москву очистить от людей с психическими недостатками, от алкоголиков, подозрительных, непрописанных, закрыть въезд в Москву для всех, кроме командировочных, из советских граждан, закрыть въезд на заставах для автомобилей и так далее. Что все эти обстоятельства присущи странам с тоталитарным режимом.
Но идея эта утонула и забылась, поскольку никто на нее не откликнулся, никто о ней не вспомнил, и лишь через год, когда началась интервенция в Афганистане, она снова всплыла, но уже, конечно, о моем авторстве никто и не вспомнил и не мог вспомнить.
А вот в 1979 году, зимой, когда начался Афганистан, она стала материальной силой, поскольку овладела американскими массами. Отказывались портовые рабочие в аэропортах разгружать прилетавшие из Советского Союза продукты и товары по обмену, владельцы баров били прямо на глазах у посетителей бутылки с "Московской" и "Столичной" водкой.
И, наконец, меня пригласили на заседание Американского Олимпийского комитета в Колорадо-Спрингс. Это была ранняя зима 1980 года, где решался вопрос о бойкоте. На само заседание ни меня, ни моего спутника Александра Гинзбурга, известного инакомыслящего, не пустили, сказали, что оно будет закрытым для посторонних. А перед заседанием нас принял президент Олимпийского комитета, его исполнительный директор и казначей. И там мы эту идею изложили. Они сказали, что вот сейчас начинается само заседание, и они нас там поддержат. А на самом деле пригласили туда только тогдашнего вице-президента Соединенных Штатов Уолтера Мондейла. Он там выступал. Олимпийский комитет отнюдь не единогласно, после больших споров, со многими против, проголосовал за бойкот".

Политизированная московская тема предшествовала в "Новом американце" всему остальному. Будущая легкость и веселость газеты (связанная, прежде всего, с именем Довлатова) еще никак не просматривалась. Да и Вайль с Генисом в редакцию еще не пришли. Вот заголовки новостей первого номера: "Сахаров – из Горького" (второе послание западным корреспондентам), "Мать и сын выбирают свободу" (приезд в Америку Арины Гинзбург с детьми), "Контуры единого фронта" (борьба с советской угрозой).

И тут же – нужная нам заметка:

"Мухаммед Али, троекратный чемпион мира по боксу в тяжелом весе, продолжает свою поездку по странам Африки, которую он предпринял по просьбе президента Картера, чтобы попытаться убедить африканцев поддержать предложение Америки о бойкоте Олимпийских игр в Москве. Али был сильно задет тем, что президент Танзании Ньерере отказался принять его, и даже подумывал о том, чтобы прекратить поездку. Однако потом решил продолжить свою миссию. Он был принят кенийским президентом. Кения – вторая страна на пути Али – уже заявила, что поддерживает идею бойкота".

Стиль тут антидовлатовский, но Александр Генис свидетельствует, что для бокса спортивно-безразличный Довлатов делал исключение, следя и болея за некоторых знаменитостей. Мухаммед Али равнодушным его не оставлял.

Можно себе представить его чувства, когда интервью с бывшим советским тренером по боксу он решил назвать "За канатами ринга". А дома у него лежала микропленка с тайно вывезенным из Ленинграда романом "Один на ринге". Краткое и окрашенное слово "ринг" писатель так просто расходовать никогда не станет. Вероятно, именно в это время (февраль 1980) Довлатов уже принял решение роман не публиковать.

Четвертая страница первого выпуска газеты. Подборка "Московская Олимпиада: За и против". За был президент Олимпийского комитета США Роберт Кэйн, против – бывший корреспондент газеты "Советский спорт" Алексей Орлов (сотрудник "Нового американца").

Девятый номер – открытое письмо олимпийскому комитету США ("Спорт – вне политики. Поэтому Олимпиада не должна происходить в стране, нарушившей это святое правило. Международный спорт и война несовместимы". Среди подписавшихся – Александр Гинзбург, "новоамериканцы" Орлов и Рубин, тренеры, судьи, журналисты).

В десятом – подробный рассказ Рубина о голосовании Американского Олимпийского комитета.

Евгений Рубин, побыв некоторое время главным редактором, покинул газету после конфликта, и с 13-го номера у руля встал Довлатов. С уходом мэтра спортивной журналистики на страницах "Нового американца" московской Олимпиады меньше не стало. Она лишь начала по-другому одеваться. Прежде всего, немедленно ушел прежний пафос, расправились насупленные брови, вместо грозящего кулака у редакции нашлись сатира и остроумие. А главное – самопризнание в провале бойкота.

Вот, к примеру, 23-й номер (11-16 июля), до открытия Игр – восемь дней. В своей регулярной "Колонке редактора" равнодушный к спорту Довлатов язвительно писал:

"А вот начала Московской Олимпиады – ждал. И следил за ходом подготовки. Оно и понятно. Все прогрессивное человечество обсуждало идею бойкота.
В результате кто-то едет, кто-то не едет. Не будет японских гимнастов. Не будет американских метателей. Не будет кого-то из ФРГ...
Вот так прогрессивное человечество реагировало на захват Афганистана. Плюс – частичное зерновое эмбарго. Да еще какой-то научный симпозиум отменили. Или перенесли. Какой-то шведский джаз (саксофон, рояль, ударные) в Москву не едет...
Короче, дали отповедь захватчикам. Рубанули с плеча. Ответили ударом на удар. Прихлопнули бандитов моральным остракизмом...
У писателя Зощенко есть такая сцена. Идет по улице милиционер с цветком. Навстречу ему преступник.
– Сейчас я тебя накажу, – говорит милиционер, – не дам цветка.
Вот так и мы сидим, гадаем, как они там без нашего цветка?..
Да советские вожди плевать хотели на моральный остракизм.
Советские вожди догадываются, что их называют бандитами. Они привыкли. <...>
Советские начальники знали, во что им обойдется Афганистан. Уверен, что заранее подсчитали цену этой акции. И знают теперь, во что им обойдется следующая. Их устраивает такая цена.
Хапнут завтра советы какую-нибудь Полинезию. А мы в припадке благородного негодования отменим симпозиум. Какой-нибудь биологический форум по изучению ящериц. Да что там – экспорт устриц приостановим. В общем, не дадим цветка! Пусть мучаются..."

Но Довлатов не был бы Довлатовым, если при его главном редакторстве в "Новом американце" преследовалось бы разномыслие. В конце того же 23-го номера – интервью с Брюсом Дженнером, десятиборцем, золотым медалистом монреальских Игр (1976):

"Советский Союз никогда не открывал широко двери для иностранцев, и в этой стране не было ничего подобного Олимпийским играм. И вот теперь – такая пощечина! Отсутствие Америки и других стран, – с гневной торжественностью заявлял десятиборец, – потрясет Советский Союз".

Противоречила "колонке редактора" и большая публикация "Олимпиада без чемпионов" – своего рода меню спортивных потерь, каталог зияний: "В Москве будут страсти и азарт, победы и рекорды. Но ради Бога, не называйте то, что будет в Москве, – Олимпиадой". Беспощадный реестр выхолощенных состязаний шириной в развернутую газету подписан псевдонимом Андрей Двинский. За ним скрыли свои бороды Вайль и Генис.

В 26-м номере главный редактор снова переводит все в литературу. Фельетон "Необходимый процент идиотов" подписан двумя именами, Александром Гальпериным и Сергеем Довлатовым. (Генис уверен, что Гальперин к авторству отношения не имел). Вот первая часть фельетона:

"Недавно мои друзья Вайль и Генис зашли в биллиардную. Начали играть с американцами. Те обучили их своим мудреным правилам.
Затем Вайль предложил:
– Давайте теперь сыграем по нашим.
Рослый американец усмехнулся:
– По вашим будете играть в Афганистане...
Это была довольно язвительная шутка. Однако подлинной враждебности мои друзья не уловили.
Игра продолжалась. Хотя и без прежнего энтузиазма. Через десять минут Вайль и Генис ушли..."

Вторая часть фельетона уже напрямую связывала русских эмигрантов и Олимпиаду с преступлениями советского правительства. Якобы Гальперин с Довлатовым отправились в нью-йоркский бассейн разбираться с менеджером из-за неприятного эпизода. Незадолго перед тем двух русских девушек из этого бассейна грубо выгнали, – причем, сами купальщицы-американки.
Между Гальпериным-Довлатовым и менеджером происходит такой диалог:

– Почему ты выгнал девушек?
– Я не выгонял. Публика была недовольна.
– В чем они провинились?
– Они – русские.
– Разве это преступление?
– Русские сейчас в Афганистане.
– Это – действия правительства.
– Да, русского правительства.
– Советского правительства.
– Какая разница?
– Этого тебе не понять.
– Зато я понимаю, что такое война. И знаю, что русские танки в Афганистане.
– Советские танки.
– Ну, советские... Американцы против этого. Американцы из-за этого лишились Олимпиады.
– А мы не лишились? Мы, бежавшие из собственного дома? Знаешь, почему русские бегут из собственного дома?

И так далее. Похоже, Генис прав: это чистая литература. Болезненные эмигрантские проблемы, перелицованные в диалог журналистов с менеджером.

Но гвоздем 26-го номера был специальный газетный вкладыш. Редакция делала на него самую высокую ставку: рекламе отдавалась наибольшая часть первой полосы. Самым крупным своим шрифтом еженедельник объявлял: "Впервые "Правда" пишет правду" (все буквы заглавные).
Четырехстраничный вкладыш воспроизводил дерзкую шутку, приуроченную к Играм в Москве.

Вот, что произошло.

Вскоре после открытия Олимпиады в пяти крупнейших городах Советского Союза – в Москве, в Ленинграде, в Киеве, в Ростове-на-Дону и в Одессе – появилась газета "Правда", внешне ничем не отличимая от обычной. Экземпляры попадались в парке на скамейке, в закусочной на столике, на сиденье автобуса, на прилавках в сберкассе, на почте и в самих Лужниках. Над заголовком "Правда", как и положено, стояло: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", под заглавием – четверг, 28 июля. Цена 3 копейки. А ниже – фотография секретаря по идеологии Михаила Суслова в мятых штанах и с портретом Сталина на чахлой груди. Заголовки: "Россия сломила бесов!", "Судьба Л.Брежнева", "Открываются новые храмы".

Фальшивую газету "Правда" выпустил во Флоренции итальянский издатель Винченцо Спаранья – в качестве личного ответа на советское вторжение в Афганистан. Об этой сатире написала даже "Нью-Йорк Таймс" и указала, что замысел родился в редакции журнала "Иль Мале", выпускаемом Спараньей. Но по словам Савика Шустера, который принимал участие в составлении номера, лже-"Правда" (или, если угодно, "правдивая ложь") создана коллегами журнала "Фриджидере" ("Холодильник"). Впрочем, его тоже издавал Спаранья.

Шуточную газету отпечатали тиражом 5 тысяч экземпляров на 4-х полосах и провезли в СССР с помощью профессиональных, как выразился Спаранья, контрабандистов.

По бумаге (купленной в Финляндии) и шрифтам "Правду" было не отличить от настоящей. Надежные туристы с пачками подрывной прессы отлично справились с заданием. Сохранился кадр: огромная московская автостоянка, и у каждой машины за дворники засунута такая газетка. Читателю требовалось какое-то время, чтобы понять всю неожиданность шутки.

Ернический тон, фрагмент из Войновича, что-то из Аксенова, а главное – истинное пророчество! – репортаж о том, как Советский Союз распадается на куски. Летом 80-го года все это было куда как эффектно.

По выпуску олимпийской "Правды" виден круг несбыточных мечтаний третьей волны эмиграции. Объявлялось о созыве Учредительного Собрания, о бегстве Брежнева на Украину и об отказе ему там в политическом убежище, печатались новые стихи Иосифа Бродского и Василия Бетаки, издательство "Русский писатель" оповещало о выходе пятитомника Булата Окуджавы. Ну, и на закуску – культурная хроника: памятники Пастернаку и Мандельштаму в Москве и Ленинграде (разумеется, работы Эрнста Неизвестного), в страну возвращаются Александр Солженицын, Владимир Буковский, Владимир Максимов, Наталья Горбаневская. Даже набранная мелким шрифтом телепрограмма походила на сладкую сказку: 17.05 – Выступление Александра Гинзбурга. 18.30 – Спектакль театра на Таганке "Мастер и Маргарита". В 21.45 шло невероятное: американский детектив "Коломбо" (третья серия).

Двадцать лет спустя история в точности воплотила мечту. Вплоть до "Коломбо" по вечерам.

И последний штрих. Когда внимательно перелистываешь старую подшивку, история подбрасывает тебе маленькие призы – за терпение, вероятно. Например, такой. У Суслова со сталинской наколкой на груди нашелся оригинал – фотография работы эмигранта Владимира Сычева, снявшего еще в СССР какого-то тощего советского зэка. Сычевский снимок появился в журнале "Лайф", оттуда попал сперва в "Новый американец" (№ 14, 16-22 мая 1980), потом с головой Суслова смонтирован лже-"Правдой", а из нее – снова вернулся в еженедельник Довлатова.

Собственно говоря, на таком приеме построено все довлатовское литературное правдоподобие.