Владимир Бортко часто цитирует Сталина, имитируя при этом грузинский акцент. Режиссер язвителен, выражает сомнение в том, что его собеседник читал Сталина, Маяковского, Чаадаева, и заверяет, что не выжил из ума и не страдает раздвоением личности.

Причиной беседы стала бурная полемика вокруг речи Бортко с яростным воспеванием Сталина на заседании Госдумы. Выступление это годичной давности, но сейчас оно вернулось в общественное обсуждение, и многие из обсуждавших пытались понять: как человек, который "блистательно разоблачил сталинизм в том самом "Собачьем сердце", вдруг сам превратился в Шарикова и Швондера".

Бортко, автор экранизаций "Собачьего сердца" и "Мастера и Маргариты" и депутат Госдумы от КПРФ, утверждает, что последователен и логичен. Чтобы разобраться в этой логике, мы побеседовали с режиссером.

Бортко очень различает периоды советской власти, и в "Собачьем сердце" он высмеивал вовсе не сталинизм, а предшествовавшее ему время. Более того, Бортко противопоставляет одно другому.

С этой точки зрения, Сталин спасает страну от хаоса (а заодно и профессора Преображенского от Шарикова), возвращает ей имперское величие (Бортко без всякого отвращения упоминает о вернувшихся приметах царской России – патриархия, форма для школьников, деление театров на академические (императорские) и провинциальные, и так далее): "Сталин делал единое государство, в какой-то степени наследуя то, что было прежде".

Бортко признает ответственность Сталина за репрессии, но выдвигает эшелонированную систему оправданий: ко многому Сталин не причастен, что-то – ошибочные уступки другим, что-то – вынужденные шаги в тяжелых условиях, зато страна модернизировалась, победила в войне и так далее. Чтобы избежать затяжного спора о цифрах репрессий, мы договариваемся о каком-то общем "минимуме". Бортко признает 700 тысяч расстрельных приговоров в 1936–37 годах и 3,5 миллиона приговоров по "политическим" статьям.

Бортко пытается отрицать, что в СССР при Сталине была антисемитская кампания, подчеркивает, что кампания была против "космополитизма", и задает вопрос: "По "делу врачей" был расстрелян хотя бы один человек?"

Режиссер вообще высказывается категорически против расстрелов, но заключение и другие виды преследований во времена Сталина, кажется, не вызывают у него столь решительного отторжения.

Бортко говорит, что не меняет убеждений и сообразно им делает свои фильмы ("Я сам по себе, мне не нужно подсказок, я взрослый человек, в мае будет 70"), но если несколько лет назад его фильмы не очень совпадали с политикой страны, то теперь совпадают полностью.

– Я по убеждениям – то, что сейчас называется "государственник". Для меня существование России как государства является самым главным. Когда государству хорошо, это хорошо, а когда ему плохо, значит, плохо. Что касается "Собачьего сердца" и времени, когда оно было сделано, – это был излет советской власти, и я с большим удовольствием делал всю эту историю, указывая на ее, власти, мягко говоря, недостатки, ибо она к этому времени начала разлагаться. Но ни в коем случае я не посягал на Карла Маркса, как, кстати сказать, и Булгаков, и профессор Преображенский: "Где у Карла Маркса сказано, что нужно ходить вокруг и забить парадный вход досками?"

Кто такой Сталин? Сталин – это в какой-то степени создатель государства. Другое дело, что он создавал его из того, что было после 1917 года, из того, о чем Шариков и вся эта история с "Собачьим сердцем". При этом делать это ему приходилось в достаточно сложных условиях. Мало этого, есть у нас у всех, живущих в этой стране, скажем так, небольшое недоверие к нашим соседям на Западе, начиная от шведов, немцев, потом Наполеон, потом Гитлер. Мы можем защищаться, может быть, не всегда верными способами? Можем. И Сталину ничего другого не оставалось делать, как с напряжением всех сил государства привести его в удобоваримую форму, борясь за его существование как таковое. Цитата: "Или мы преодолеем эти десять лет, или нас сомнут".

Сталину в вину ставят какие-то раскулачивания, расказачивания, к чему он не имел никакого отношения. Вот как раз те, кто раскулачивал и расказачивал, пошли потом в, как сейчас это называют, ГУЛАГ. А что касается разговоров <о моем выступлении>, не знаю, почему вдруг выкопали давнюю речь, но я не отказываюсь ни от одного слова.

– Поговорим еще о "Собачьем сердце". Как я понимаю, у вас нет никакой враждебности к профессору Преображенскому. Но концепция была, что специалистов, таких как профессор Преображенский, надо выгнать вон, или на худой конец они должны быть под контролем, а управляет государством кухарка.

– "Философский пароход" (операция по высылке интеллигенции 1922 года. – Прим.), что, при Сталине был? Сталин был абсолютно никто, и звать никак, когда на пароходе отправляли все этих... Пароход – это не Сталин, это Троцкий. А при Сталине, наоборот, вернули очень многих людей. Прокофьев вернулся, например, даже вернулся Толстой, автор "Буратино", чему я очень рад.

– То есть в "Собачьем сердце" описан ранний режим большевиков, а на смену ему приходит Сталин, который берет под крыло таких, как профессор Преображенский?

– Не надо натяжек, он не берет под крыло таких, как профессор Преображенский. Я хотел рассказать о том времени. В 1924 году написана вся эта история, и где был Сталин в это время? Чаадаев писал, что вся наша история была каким-то страшным уроком для остальных. У нас не было нации, и нация потихоньку делалась. Например, Петр Первый делал нацию? Да, бесспорно! И убил народу гораздо больше, чем Иосиф Виссарионович. Он положительный и отрицательный? Почему в этом ненавидимом либералами народе Сталин – главная личность? Не потому, что такие идиоты. У людей есть ощущение, что это было сделано правильно. Можно сказать, что народ не тот. Может быть, но я верю этому народу и говорю так, как думает он. А думает так подавляющее большинство. Ну, не повезло либералам, что делать...

– Я не уверен, что либералы так думают о народе. А Сталин, конечно, очень любил Петра Первого, как и Ивана Грозного...

– А почему, кстати? Потому что народу много перебили или по другим причинам? Потому что и тот, и другой заботились о государстве, о нации! Это то, что нужно, – когда нация ощущает себя единым целым. Без этого не бывает ни государства, ничего остального.

– Давайте позже вернемся к роли личности в истории, к роли Сталина и к вопросу, имеет ли право государство уничтожать нацию ради этого самого государства...

– Государство уничтожает нацию? Господь с вами, где такое было?

– В "Собачьем сердце" – ​каково ваше отношение к Шарикову? В результате так получалось, что государство было отдано в руки как раз Шариковых.

– Господь с вами. Отдано? К власти пришли люди, которые хотели сделать этому государству хорошо. И к Шариковым они не имели никакого отношения.

– А можно сказать, что Сталин спасает страну от Шариковых?

– Он спасает страну вообще! Он делает так, чтобы страна жила.

– "Мастер и Маргарита". Сталин любил Булгакова, по крайней мере что-то из его произведений.

– "Батум" (пьеса Булгакова о юности Сталина. – Прим.) он точно не любил, поскольку она фальшива напрочь. Все остальное... Сколько он посещал "Дни Турбиных" (постановку пьесы Булгакова во МХАТе. – Прим.)? Десятки раз. Видите, Булгакова не посадили, не расстреляли, наоборот, дали двухкомнатную квартиру, когда в стране все жили в коммуналках. Уже хорошо!

– Булгаков по-другому к этому относился. Булгакову не давали печататься. Это как если бы вам сейчас запретили...

– "А вы напишите заявление" (Бортко приводит слова Сталина Булгакову в знаменитом телефонном звонке 1930 года, после которого жаловавшемуся на невозможность печататься писателю предложили место режиссера-ассистента во МХАТе. – Прим.). Он написал заявление, и его приняли работать во МХАТ. Любил ли Булгаков советскую власть? Нет. Не то чтобы он ее ненавидел. Он был ей чужой. "Мастер и Маргарита" здесь начинается. Мастер – это взгляд из подвала, позиция чужого человека, который здесь совершенно лишний. И за ним рано или поздно придут, совершенно точно, естественно. Но там ни разу не сказано, что он свирепо ненавидит. Он просто был чужой для нарождающейся жизни. И в этом трагедия, настоящая, а не выдуманная, что Сталин – какой-то сатрап. Сатрап-то сатрап, но расцвет искусства пришелся на его время. Господи, что у нас сейчас, сравните с его временем: искусство, балет, литература, кино. Эйзенштейн. Правда, ему попало за вторую серию (фильма "Иван Грозный". – Прим.). Первая серия понравилась, а вторая не очень, "неправильно отразила опричнину". Ну, не отразила, но его же не убили после этого. И сколько было сталинских премий!

– И о Булгакове, и об Эйзенштейне вы говорите так, будто Сталину отдано право вершить их судьбы: не расстрелял – и слава богу, и должны спасибо сказать. Не дал писать – ну, устроил в МХАТ кем-то. Вы считаете, что государство имеет такое право? Грубо говоря, если бы сейчас Владимир Путин сказал: "Бортко разрешим монтажером быть на студии, а больше никем..."

– Сравнивать эти вещи совершенно невозможно. Как нельзя воскресить Сталина и посадить его в Кремль. Время другое, все другое абсолютно. И Путин мне не может сказать: "Я сейчас назначу..." Сталин, наверное, мог такое сделать. Только единственная та история... А сейчас Путин не скажет и я не сделаю, время другое. Но одно остается всегда – существование моего народа, моего государства, это самое главное. История с Крымом – я на 155 процентов поддерживаю это! Что касается многих вещей, происходящих внутри страны, когда Путин говорит одно, а делается другое, мне это не очень нравится.

– Хотелось бы услышать от вас рассуждения о том, как далеко может зайти государство в том, что вы называете сохранением государства, в отношении конкретного человека. Сталин в 1936–37 годах отдал указание об уничтожении примерно 700 тысяч человек, и они были расстреляны без соблюдения какой бы то ни было законности. Это было сделано именно со словами о необходимости государства бороться за свое существование, и это очень укладывается в то, что вы говорите.

– В эти 700 тысяч попал и мой дедушка. Он был расстрелян в 1937 году. Я вам расскажу, откуда репрессии взялись. Сталин хотел, чтобы не Коммунистическая партия управляла государством, а советы, и поэтому придумал конституцию в 1936 году, по которой Коммунистическая партия предлагала бы народу выбирать из предложенных кандидатур. Эта конституция была очень недурная. Но конституцию надо было провести через ЦК партии, где сидели старые большевики (реплика Сталина: "Эти старые большевики только тем и хороши, что старые"), которых и надо было переизбирать, которые реально лишались власти. И поднялся такой товарищ Эйхе с тремя классами образования и сказал: "Хорошо вы придумали, товарищ Сталин, только сначала давайте проведем чистку, много троцкистов осталось". И вот здесь была политическая уступка, которая привела ко всем этим нехорошим вещам.

Я поднял дело своего деда: сажал его не Сталин, посадили деда по доносу его помощника, который хотел занять его место. То есть донос, а дальше заработала машина. Это правда, это было. Конечно, это ужасно, кто говорит... Хотя можно вспомнить и Францию в период революции, и Кромвеля в Англии. Это плохо, это была политическая уступка, но репрессии были не потому, что кровожадный Сталин хотел крови, а потому что начала работать машина сама по себе. А потом что случилось? Поразительное дело, те, кто стрелял, в ней и оказались. Все! Где оказался товарищ Эйхе? Там! Это была политическая борьба, а это страшная вещь! Вообще, человечество как-то плохо устроено, человеческие отношения нуждаются в улучшении. Но мы имеем дело с исторической эпохой и с ее результатами. А результаты: мы победили в войне, у нас практически не было предателей внутри. После этого мы развивались темпами, которые превышали темпы развития Западной Европы. И когда все это посмотришь, начинаешь думать: а имеем ли мы право сейчас, сидя здесь, осуждать то, что делал товарищ Сталин.

– Вероятно, не стоит обсуждать роль товарища Сталина. Вы описываете, как вы много прочитали исторической литературы, и если вы после этого все равно уверены в том, что Сталин не причастен к массовым убийствам...

– Я такое говорил разве?

– Вы же сказали, что это была некая машина, которая сама собой завелась и поехала.

– А я что, сказал, что она сама собой завелась? Сталин пошел на политические уступки, которые привели к репрессиям. Виноват он в этом? Да, конечно, безусловно. Но понять его можно? Да, конечно, потому что результаты всего этого превзошли... То есть в результате плюс сказался больше. К сожалению, за этим минусом в 700 тысяч.

– Когда вы сейчас прославляете Сталина, вы допускаете возможность, – по соображениям этой самой государственной необходимости, которой Сталин оправдывал все, что он делал, а это миллионы и миллионы жертв, – вы допускаете сейчас преследование по политическим мотивам?

– По политическим мотивам преследования какие? Расстрелы, что ли?

– Любые.

– Расстрелы – нет, категорически, никогда! Есть две вещи: первая – Конституция, а вторая – Уголовный кодекс. В Конституции – то, что можно, а в Уголовном кодексе – то, что нельзя. Их стоит соблюдать, больше ничего, – заявляет внезапно Бортко.

В ответ на возражение, что эта фраза полностью совпадает с программой нелюбимых им либералов, он замечает, что либералам надо особенно помнить, что Уголовный кодекс нарушать нельзя.

Всю беседу Бортко говорит о Сталине с заметным теплым чувством и предлагает больше его изучать: "Может, вы и не полюбите его, но поймете".

В середине интервью с Бортко обсуждается гипотетическая ситуация, когда уже не Путин, а сам Сталин запретил бы ему заниматься профессией. Режиссер высмеивает это предположение как бессмысленное. Однако в беседе звучит рассуждение об исторических обстоятельствах, из которых следует, что вопрос о карьере слишком мелок:

– Когда я понимаю те обстоятельства, трудно сказать, как я мог бы поступить. Моя фраза, что между семьей и государством я выбираю государство, – конечно, для меня это чрезвычайно больно и сложно. Поверьте мне, я не живодер и очень люблю свою семью. Но если речь идет о моем народе, то, конечно же, думать не приходится. Останусь ли я после этого жить, не знаю, если будут две такие чаши весов. Примерно то же самое приходилось решать и Иосифу Виссарионовичу.

У Бортко – жена, сын, маленький внук. В мае режиссеру исполнится 70.