В 2016 году государственный праздник День народного единства проходит на фоне выжженного национал-патриотического ландшафта. "Русский марш", несмотря на разрешение Смольного провести его на городских задворках, в Петербурге не состоялся.

Организаторы, активисты незарегистрированной националистической партии "Великая Россия", были вынуждены отказаться от проведения праздника, в том числе, из-за разобщенности местных национал-патриотических организаций.

День народного единства продолжает оставаться объектом споров и жесткой критики российских историков. Масла в огонь подлило и сделанное Владимиром Путиным накануне 4 ноября заявление о необходимости принятия закона о российской нации. Сегодня мы беседуем с петербургскими историками Даниилом Коцюбинским и Александром Скобовым. Мой первый вопрос к Даниилу Коцюбинскому.

– Уже несколько лет, с 2004 года в России отмечается День народного единства. Вы, как и другие историки, уже неоднократно выступали с негативной оценкой этого праздника. Изменилось ли ваше отношение к нему?

– Нет. У меня такое ощущение, что праздник не получился у государства, у тех сил, которые его запланировали в 2004–2005 годах. Изначально этот день планировался, я думаю, как день памяти о самодержавии в любой его ипостаси как благодетельной силы, которая спасает Россию. Этот день искусственно притянули к 4 ноября, ведь на самом деле в XVII веке 4 ноября не случилось ничего такого, о чем можно было бы вспоминать.

1 ноября взяли Китай-город, но сам по себе его штурм – не великое событие, потому что надо было еще "довзять" и Кремль. Потом, 5 и 6 ноября Кремль капитулировал, сперва выпустили русских сидельцев, среди которых был, кстати сказать, Михаил Романов, находившийся на стороне "семибоярщины", на стороне поляков. Он больше всего боялся, что казаки их сейчас всех растерзают. И действительно, такая угроза была. Русских выпустили, они разбежались. Потом вышли поляки, половину из которых убили, хотя обещали сохранить жизнь, а половину превратили в крепостных и разослали по имениям бояр-дворян.

Почему 4 ноября, откуда оно взялось? Оно было искусственно притянуто "за уши". Прибавили 13 дней к 22 октября по старому стилю. А как можно прибавлять 13 дней, если в XVII веке надо прибавлять 10? Но тогда получается вообще другой день – 1 ноября. Ну, потому что 4 ноября, начиная с 1648–1649 годов, отмечался в России как день иконы Казанской Божией Матери, не в честь взятия Китай-города, а в честь рождения у Алексея Михайловича его первого сына, первенца. Вот и решили соединить, упразднив 7 ноября, православие и самодержавие в лице Михаила Романова, избрание которого, правда, случилось в феврале 1613 года, а в ноябре 1612 года о нем никто и думать не думал.

Это была такая попытка исторической мистификации. Как мне представляется, она могла принести ситуативную пользу президенту Путину и той политической системе, которую он олицетворяет и которая уже в начале нулевых годов сделала ставку на самодержавно-православную идеологию. Самодержавие и православие становились важными идеологическими основами нового режима. Но как памятный день он не получился, – отмечает Даниил Коцюбинский.

В этом году, как и в прошлом, празднование Дня народного единства в Петербурге проходило на фоне массовых репрессий в отношении национал-патриотов. С прошлого года в городе запрещено движение "Русские СПб". Резко сократила свою активность и решила заниматься "партийной школой" Национал-демократическая партия. Резко снизил свою активность Российский общенародный союз. В Петербурге почти все известные и оппозиционно настроенные лидеры националистов, такие как Николай Бондарик и Оксана Борисова, либо находятся под следствием, либо осуждены. Существовать позволено только таким организациям, как, например, "Народно-освободительное движение" (НОД), активисты которого регулярно устраивают провокации во время мероприятий демократической общественности, а его лидер Николай Стариков вещает с центральных телеканалов страны; "Народный собор", который недавно отметился пикетами в центре города против театра "Сатирикон"; незарегистрированной партии "Великая Россия", а также петербургскому отделению "Русского имперского движения", под флагом которого готовятся наемники в Донбасс.

Чем можно объяснить такую погромную политику властей в отношении национал-патриотов? Людей сажают в тюрьму буквально за высказывания в блогах. Николаю Бондарику суд вообще запретил давать интервью СМИ. Вопрос историку Александру Скобову: по какой причине власти сегодня так прессуют национал-патриотов?

– Я не симпатизирую Николаю Бондарику, но этот судебный запрет давать интервью напомнил мне некоторые события начала XVI века, когда тогдашнему "диссиденту" Максиму Греку, заточив его в монастырь, запретили не только писать, но и думать! Там было постановление, что ему запрещается и писать, и думать, а разрешается только молчать и каяться.

Я, безусловно, выступаю за политическую свободу, свободу слова, свободу собраний для всех, в том числе и для националистов. В отличие от многих их оппонентов, я совершенно не хочу их запрещать. Но положение националистического движения в сегодняшней России я бы охарактеризовал следующим образом. Много говорят о том, что в националистическом движении произошел раскол, что примерно половина националистических активистов стала на сторону российской агрессии против Украины, а половина выступила против. Но дело в том, что этот раскол произошел в очень тонком слое именно активистской тусовки, а в националистической массовке этого раскола не произошло. Националистическая массовка достаточно дружно пошла за шовинистами, имперцами и великодержавниками. Поэтому, когда говорят о "здравомыслящих националистах", об оппозиционных путинскому режиму националистах… Им, конечно, можно посочувствовать, что их прессуют, не дают поднять голову, но дело в том, что это, наверное, "генералы без армии", за ними никого нет.

Я сейчас скажу циничную вещь, но в политике действительно уместен этот вопрос Сталина: "А сколько дивизий у этого римского папы?". Так что насчет "здравомыслящего национализма" в России я сейчас настроен пессимистично именно по этой причине, хотя еще раз подчеркиваю: я категорически против каких-либо запретов и прессинга на любых инакомыслящих, независимо от того, разделяю я их взгляды или нет, – говорит историк Александр Скобов.

Тот же вопрос о причинах массовых репрессий против национал-патриотов в России я задаю историку Даниилу Коцюбинскому.

– В настоящее время демонстрация русских националистов как некоего большего зла по сравнению с более умеренным державным правительственным мейнстримом не столь актуальна. После того, как Кремль вступил на путь эксплуатации военно-державно-националистического сленга, появилось словосочетание "русский мир", история с Крымом тоже подстегнула русскую националистическую составляющую в официальном дискурсе, и поэтому здесь давать возможность националистам так же свободно выступать, как и раньше, немного опасно, потому что они окажутся похожими на власть. Они не составят контраста, напротив, выяснится, что они очень похожи и говорят то же, что и Кремль. И сегодня, насколько я понимаю, националистов кладут на время "в морозильник", потому что на их фоне уже не так легко получается контрастировать, как еще года три-четыре назад, когда националисты проводили тридцатитысячные манифестации, и Кремль на это смотрел вполне спокойно, потому что на этом фоне он выглядел респектабельно. Выйдут националисты с теми же лозунгами (те же "моторолы", условно говоря), и окажется, что это и есть народная поддержка нынешнего курса.

А придумывать какую-то антипутинскую риторику для этих шествий опасно, сложно, потому что сегодня, когда падают расходы на здравоохранение и образование, разжигать антипутинские настроения даже в таком виде не рискует никто, даже Кремль. То есть во всех смыслах – "пускай сегодня националисты посидят в холодной", – таковы наблюдения Даниила Коцюбинского.

– Накануне Дня народного единства Владимир Путин озвучил в Астрахани идею о необходимости принятия закона о российской нации. Общественность очень активно отреагировала на эту инициативу президента. Александр, а как вы восприняли общественную реакцию на эту инициативу?

– Я просмотрел комментарии к этой очередной инициативе, и мне очень понравился комментарий Михаила Крутихина: "Если без шуток, то инициатива принятия закона о российской нации – очередная попытка снабдить нас национальной идеей. Глядя на волну патриотизма, поднятую путинскими патриотами (то есть Россия – вне критики, а остальные нации – дерьмо), понимаешь, что достойное название для закрепленной в законе идеи – "нацизм"".

Но такие комментарии сравнительно редки. А общая тональность комментариев либеральных наблюдателей мне, как обычно, не нравится. Как они оценивают все это? Называют очередной бюрократической глупостью, говорят, что будет очередной "распил бабла" на государственных программах – в общем, как-то несерьезно это комментируют. Мне кажется, либеральные критики режима очень сильно недооценивают серьезность ситуации. И эта недооценка проистекает из их очень серьезной ошибки, из того, что они в большинстве своем не считают, что у путинского режима есть какая-то своя целостная идеология. Я же как минимум с 2004 года пытаюсь доказать, что идеология у путинского режима как раз есть, и это достаточно страшная идеология.

Давайте вспомним этот самый праздник, День народного единства, 4 ноября. Это, по сути дела, отправная точка попытки сформировать новую российскую идентичность. Ну, и на основании чего пытаются формировать эту идентичность (и пытались еще тогда, с самого начала)? Ведь недаром в народе этот праздник сразу окрестили "днем убитого поляка". Если мы вспомним события Смутного времени, начало XVII века, то увидим, что, по сути дела, борьба шла за выбор пути развития страны. Либо страна пойдет по пути сохранения азиатоподобной деспотической модели самодержавия, которая формировалась с конца XV века, либо Россия вернется на общеевропейский путь развития, который предполагает ограничение самодержавной власти, договорные отношения общества и власти.

А ведь проектов именно такого развития во время Смуты было несколько. Были проекты призвания на российский престол польского королевича Владислава, но с условием, что он дает обещания не наказывать никого без суда и не решать важные государственные вопросы без совета "со всей землей", то есть с Земским собором. И проекты этих договоров – это, в общем-то, английская Великая хартия вольностей.

Эта альтернатива в российской истории не реализовалась, победила альтернатива утверждения ничем не ограниченного самодержавия. И ведь недаром русские черносотенцы начала ХХ века тоже постоянно давали отсылку к этим событиям. Да и само название "черносотенцы" – это не прозвище, данное ультраправым монархистам их политическими противниками, как считают многие, это их самоназвание. И их идеологи отсылали именно к событиям Смуты, когда, как они говорили, тогдашние "черные сотни", то есть формирования государевых людей выгнали из Москвы тех, кто хотел ограничить самодержавие. И в этом для них был смысл всех этих событий. По сути дела, именно это "черносотенное" содержание праздника 4 ноября с самого начала закладывалось путинским режимом, и это был один из первых шагов в попытке сформировать новую русскую идентичность.

А теперь – к проекту закона о российской нации. Нужно понимать, в каком контексте было сделано это предложение. Вот, я читаю из новостной ленты одного интернет-издания: "Чиновник Федерального агентства по делам национальностей Айказ Микаелян назвал возможным включение в вузовскую программу специальной дисциплины для формирования российской идентичности. Таким образом, пояснил он, будет создана система, воспитывающая молодое поколение с одинаковым набором ценностных установок".

В этой фразе содержатся сразу две глубоко тоталитарные идеи. Идея первая: набор ценностных установок должен быть одинаков для граждан. Но тут же есть еще более глубокая тоталитарная идея: набор ценностных установок в людях воспитывается государством, обществом, институтами. Не сами люди формируют свои ценностные установки, а нужно их воспитывать.

И вот это как раз и противопоставляется западной системе ценностей, которая подразумевает для человека свободу выбора его ценностной ориентации. Именно за эту свободу выбора наши западоненавистники и ненавидят "проклятый" Запад. Для них мировоззрение человека должно формироваться обществом, государством и институтами. Инструменты этого принудительного формирования, конечно, могут варьироваться в достаточно широком диапазоне, от самых свирепых – сталинских, до сравнительно мягких, по сравнению со сталинскими, – путинских. Но главное, что за человеком не признается свобода выбора его ценностных установок, – подчеркивает Александр Скобов.

– Даниил, можно ли говорить о том, что у России в XVII веке были шансы изменить существующую систему и создать нечто похожее на конституционную монархию?

– В эпоху Смуты предпринимались попытки ее конституциализировать. Два раза были попытки ограничить самодержавие – при Шуйском в 1606 году и когда пригласили королевича Владислава. Воровская Боярская дума, оставшаяся от Лжедмитрия II в Тушинском лагере после того, как он оттуда удрал, частично первой начала переговоры. Часть думы вместе с ним не удрала, а поехала к Сигизмунду, который в это время уже начал наступать, и вступила с ним в переговоры на предмет конституции. А потом, когда гетман Жолкевский подошел к Москве, московская Боярская дума вступила с ним в переговоры, и подписали нечто вроде конституции, потому что без согласия Боярской думы, без согласия Земского собора самодержец был ограничен в своих действиях по многим направлениям. Это был шаг в сторону конституции.

Но к чему всякий раз приводило страну это стремление? К тому, что ситуация выходила из-под контроля. Россия в том виде, в котором она сложилась в своем развитии с ордынских времен, уже не могла переформатироваться в конституционную монархию, потому что в ней не было сословий. В ней были холопы разного уровня, которые не умели договариваться между собой, нарушали клятвы. Как могут договариваться люди, если у них нет корпоративной солидарности и представления о своих корпоративных правах, которые надо солидарно защищать, а также нет верности принятым на себя обязательствам? Без этого конституция не работает. Если люди не сохраняют верность принятым на себя обязательствам, то они не могут жить в условиях правового государства, они могут жить только в условиях деспотии. И Россия в муках Смуты породила деспотию.

Какая тут была альтернатива? Либо вообще отдаться на волю завоевателю, чтобы пришли поляки и установили свои порядки... Но поляки были плохими колонизаторами, они вели себя заносчиво, оскорбляли православную религию, в этом смысле оскорбляли московитов, и московиты довольно быстро возненавидели поляков. Шведы вели себя разумнее. Когда они пришли в Новгород, они повели себя так, что новгородцы находились с ними в более-менее конструктивных отношениях, и до 1617 года в Новгороде функционировало буферное государство.

Если бы вместо поляков, условно говоря, пришли шведы, то, может быть, тогда конституционное начало в Россию было бы привнесено извне. Изнутри оно зародиться не могло, потому что не было тех социальных сил, которые могли бы его обеспечить. Даже боярство не было единым сословием. Это была совокупность грызущихся между собой фамилий, которые ненавидели друг друга и ни о чем не могли договориться.

Никакой боярской думы как института в целом (как, например, английский парламент или Совет баронов при Иоанне Безземельном, который его контролировал с 1215 года) в России никогда не было. Не было даже внутрисословной солидарности, не говоря уж о межсословной. Какая же тут конституция? Только самодержавие.

Либо надо было отдаваться на какое-то время под владычество каких-то европейских колонизаторов, которые могли бы принести с собой конституционализм. Тогда бы не было современной России. Тут вопрос: радуемся мы, что у нас есть государство по имени "Россия", или не радуемся? Если радуемся, тогда надо радоваться итогам Смуты и возрождению самодержавия. Если не радуемся, тогда можно смотреть на них скептически и критически, – таково мнение Даниила Коцюбинского.

Вопрос Александру Скобову:

– Принятие анонсированного президентом закона о российской нации, по мнению некоторых экспертов, может вызвать негативную реакцию, с одной стороны, малых народов, которые решат, что их собираются лишить последней идентичности и растворить без остатка в новой общности под названием "российский народ". С другой стороны, он может вызвать негативную реакцию у русских националистов. Как вы думаете, есть такая угроза?

– Это наверняка обострит такие настроения. В отличие от большинства наших либеральных критиков режима, меня это обострение не огорчает и не пугает. А почему, собственно говоря, нас должно пугать обострение противостояния? Пусть оно пугает власть. Сейчас, когда идет вся эта мракобесная волна запретительства, они сами разжигают эти противостояния в обществе. Все эти оскорбленные в своих религиозных чувствах, в своих государственнических чувствах… И я могу только сказать: "Флаг в руки!", я готов поделиться с ними керосинчиком. Надо им противостоять, а не сокрушаться по поводу того, что в обществе нарастают противостояния, и это опасно и плохо.

– В последнее время мы были свидетелями различных действий властей, от установки памятника Ивану Грозному до оглашения идеи о принятии закона о российской нации – список большой. Чего можно ожидать? На очереди годовщина распада СССР, затем будут отмечать нечто, произошедшее в 1917 году: то ли конец династии Романовых, то ли февральскую демократическую революцию, то ли большевистский переворот. Будут ли использованы властями и эти юбилеи в том же пропагандистском направлении, которое мы наблюдаем сегодня?

– Думаю, что так оно и будет, ведь единственное, что можно противопоставить системе ценностей, основанной на свободе человеческого выбора, это система ценностей, основанная на свободе насилия над человеком. Культ Сталина, культ Грозного, все эти "игрушки", через которые и выражается утверждение этой системы ценностей…

Согласно этой логике, свобода – в том, чтобы совершать насилие над человеком. Иван Грозный был истинно свободен в этом, совершая свое насилие. Сталин был свободен, совершая свое насилие над человеком, над обществом. Вот это наша система ценностей, которая противопоставляется западной. Так оно и будет. А что еще есть у них за душой?

– Это подразумевает дальнейшее ужесточение внутреннего политического режима?

– А оно идет, медленно, но верно, уже много лет. И я не вижу ни одной причины, почему вектор развития путинской системы вдруг сменился бы. Он может совершать какие-то маневры, где-то отступать, где-то тормозить, но общий вектор развития все равно будет направлен в сторону ужесточения. Это его внутренняя природа. Сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит. Сколько ни маневрируй, а все равно хочется насиловать. И путинский режим все равно будет к этому склоняться. Другое дело, что он будет это делать осторожнее, чем предлагает оголтелое крыло сторонников власти: все запретить, всех посадить… Режиму не нужны резкие движения. Но уровень политического насилия в стране, безусловно, будет повышаться.

Я считаю, что к этому надо относиться так, как советские диссиденты, распространявшие запрещенную литературу, относились к советским законам, не разрешавшим им это делать. Они делали свое дело, распространяли эту литературу, потому что считали это своим кровным правом. Вот и все.

Я помню, как сквозь глушилки вылавливали передачи Радио Свобода. При втором моем аресте мне было предъявлены, в том числе, и распечатки магнитофонных записей передач Радио Свобода, которые я делал. Тогда мы вместе победили. И где теперь все люди, которые все это запрещали? С новыми запретителями будет то же самое!