Избранный президент Дональд Трамп обижен на американскую прессу. История рассказывает, что он не одинок в этом чувстве. Но пресса в США не раз доказывала, что ее не зря называют четвертой властью.
В свое время Владимир Путин "процитировал" Томаса Джефферсона:
Абсолютная свобода прессы – это несвобода для всех.
А потом повторил "цитату" в несколько ином варианте:
Там, где свобода прессы абсолютна, там нет свободы ни для кого.
Это было сказано в октябре 2000 года, когда Кремль занимался сменой собственника НТВ, досаждавшего президенту критикой и особенно программой "Куклы".
Ни одно правительство не должно обходиться без надзора, и там, где печать свободна, никакое правительство без него не останетсяТомас Джефферсон
Корреспонденты Радио Свобода попытались найти это высказывание в наследии третьего президента США, обращались с этой целью к специалистам, но те развели руками – ничего подобного Джефферсон не говорил и не писал. Более того. При ближайшем рассмотрении выясняется, что переводчик изменил смысл сказанного Джефферсоном на прямо противоположный.
Цитата взята из письма Томаса Джефферсона Джорджу Вашингтону от 9 сентября 1792 года.
"Ни одно правительство не может существовать без цензуры, ибо там, где печать свободна, не свободен никто". Так понял Джефферсона переводчик. Но все дело в контексте. Если переводить слово censor как "надзиратель", "строгий контролер", а местоимение no one – не как "никто", а как "никакой" и отнести к правительству, получается следующее:
Ни одно правительство не должно обходиться без надзора, и там, где печать свободна, никакое правительство без него не останется.
Именно так понимают эту фразу сами американцы. Неудивительно, что эксперты не могли припомнить ничего похожего, когда слышали "цитату" в обратном переводе с русского. Однако продолжим рассуждение Джефферсона:
Если оно (т. е. правительство. – В. А.) добродетельно, ему нет нужды бояться справедливой критики. Природа не дала человеку никакого иного средства установления истины, будь то религия, закон или политика. Полагаю, достойной позицией правительства будет не знать и не замечать ни сикофантов, ни критиков, ибо было бы непристойно и преступно лелеять первых и наказывать вторых.
Сикофант – это доносчик, сделавший из своего занятия средство обогащения.
Письмо Джефферсона, который тогда был Государственным секретарем США, говорит о том, что выпады прессы раздражали президента Вашингтона. И тому есть немало свидетельств. Газетчики находили стиль и манеры президента чересчур чопорными и величавыми, ставили под сомнение его приверженность принципам демократии. Ливрейные лакеи и вся обстановка его резиденции напоминали им о монархии.
Еще более резкой критике подвергалась экономическая политика министра финансов Александера Гамильтона и стремление федерального правительства получить больше полномочий, чем предусмотрено Конституцией. Вашингтон находил, что газеты заполнены "непристойным и бессмысленным краснобайством" вместо того, чтобы заниматься делом, например, публиковать отчеты о дебатах в Конгрессе. Одного из самых дерзких критиков правительства, издателя и редактора "Национальной газеты" Филипа Френо, обычно сдержанный Вашингтон однажды в порыве гнева назвал "негодяем" прямо на заседании кабинета.
Особенность ситуации состояла в том, что за спиной оппозиционной прессы стоял не кто иной, как Джефферсон. Он был противником расширения полномочий федеральной власти и регуляции экономики. Он и его единомышленники пришли в политику будучи крупными землевладельцами, на собственном опыте знающими, что такое колониальная администрация с ее мелочными правилами. "Получай мы из Вашингтона указания, когда сеять, а когда жать, мы скоро остались бы без хлеба", – говорил он. "Президент – сам по себе честный человек, но замороченный кознями и уловками тех, кто жаждет наделить исполнительную ветвь властью большей, нежели конституционная", – писал он Джеймсу Мэдисону.
Именно вокруг Джефферсона начала формироваться политическая оппозиция – "джефферсоновские республиканцы", противопоставлявшие представительную демократию "монархизму" Вашингтона. Их главным орудием была пресса. Детонатором самого мощного взрыва критики стала французская революция. Единомышленники Джефферсона видели в ней воплощение американских идеалов, поэтому их возмутила декларация о нейтралитете США в конфликте между Францией и Великобританией, изданная Вашингтоном в апреле 1793 года. Еще бóльшее негодование вызвал заключенный в 1794 году американо-британский договор Джея, неравноправный для США (Джефферсон к этому времени вышел в отставку, уступив пост Джону Джею). Разгул террора во Франции дал правительственной партии федералистов повод для ответных обвинений в том, что оппозиция хотела бы учинить кровавую расправу над своими оппонентами.
В этом фрагменте из сериала "Джон Адамс" (2008, режиссер Том Хупер), как в капле воды, отражена вся проблематика первого правительства США и суть спора Гамильтона и Джефферсона. Филадельфия (в то время – местопребывание федерального правительства). Члены кабинета за обеденным столом. Джефферсон только что вернулся из Франции, где он был послом.
Гамильтон (Руфус Сьюэлл): Вы, должно быть, нашли Филадельфию сильно изменившейся, г-н Джефферсон?
Джефферсон (Стивен Диллэйн): Более, нежели я мог вообразить, г-н Гамильтон. Не город сам по себе. Но я, как вам известно, был в революционной Франции, где улицы наполнены песнями о свободе и братстве и о свержении древней тирании во всей Европе. Вернуться сюда, в колыбель нашей революции, и застать за обедом разговор о деньгах, банках и полномочиях – вот что стало для меня неприятной неожиданностью.
Гамильтон: Неприятной, но, быть может, необходимой.
Джефферсон: Должен признаться, г-н Гамильтон, я в некотором недоумении относительно задач министерства финансов.
Гамильтон: Будущее процветание этой нации зависит главным образом от торговли. Торговля зависит, помимо прочего, от желания других государств ссужать нас деньгами. А как прикажете внушить им доверие? Прежде всего надлежит взять на себя ответственность за национальный долг. Чем больше долг, тем выше кредит. С этой целью я рекомендовал президенту, чтобы Конгресс посредством национального банка признал долги отдельных штатов, сделанные во время войны. Идея состоит в том, что если штаты в долгу перед Конгрессом, другие государства будут с большей охотой давать нам в долг. Коль скоро штаты в долгу перед центральным правительством, власть центрального правительства возрастает. Чем больше ответственность правительства, тем больше его власть.
Джефферсон: Финансы этой страны сосредоточены на севере – следовательно, богатство и власть неминуемо сконцентрируются в руках федерального правительства за счет юга. Боюсь, наша революция окажется тщетной, если вирджинский фермер станет заложником нью-йоркского биржевика, который, в свою очередь, будет заложником лондонского банкира...
Этот диалог прерывает президент Вашингтон (Дэвид Морс). Он приветствует Джефферсона на родной земле и объявляет о его назначении государственным секретарем. Затем он просит вице-президента Джона Адамса удалиться – кабинету необходимо обсудить государственные дела (вице-президент в то время не был членом кабинета). Выходя из комнаты, обиженный таким афронтом Адамс (Пол Джаматти) откланивается: "Г-н президент..." – "Г-н президент – и ничего более?" – удивленно вопрошает Вашингтон. Будучи генералом, он привык, чтобы к нему обращались "ваше превосходительство". Вопрос о титуловании президента был предметом острых дебатов в Конгрессе.
Второй президент Джон Адамс не стал церемониться с газетчиками. При нем Конгресс на фоне обострения американо-французских отношений принял пакет законов под общим названием "Акты об иностранцах и подстрекательстве к мятежу". Критика правительства объявлялась в них пособничеством врагу. Адамс подписал законы не без колебаний.
Еще один отрывок из сериала "Джон Адамс". Члены кабинета – министр финансов Оливер Уолкотт, военный министр Джеймс Макгенри и госсекретарь Джон Маршалл – представляют президенту принятые Конгрессом законопроекты.
Адамс (читает вслух): "Настоящим президент уполномочивается определять как враждебного иностранца любого гражданина или подданного неприятельского государства, находящегося на территории Соединенных Штатов, чье пребывание расценивается как опасное, и отдает распоряжения о его задержании, аресте или выдворении".
Маршалл: И нижняя палата, и Сенат уверены, что этого требует безопасность страны, сэр.
Макгенри: В одной только Филадельфии свыше 25 тысяч французов, г-н президент. Бежавшие сюда участники восстания рабов на Карибах. Мы должны предполагать, что они симпатизируют более Франции, нежели Америке.
Уолкотт: Если начнется война, мы не можем позволить укрываться здесь, среди нас, потенциальным шпионам.
Адамс (продолжает читать): "Следует считать преступлением произнесение или публикацию обвинений правительства Соединенных Штатов, имеющих целью оклеветать или опорочить его". Большинство в Конгрессе согласно с этим тоже?
Маршалл: Подавляющее большинство, сэр.
Уолкотт: Скандальные и злонамеренные сочинения, возбуждающие ненависть к нашей администрации, способны даже разжечь мятеж. Эти два билля необходимы для искоренения наших врагов, как внешних, так и внутренних.
Адамс: Но не тревожит ли вас, джентльмены, что эти акты лишь поощрят несогласных?
Маршалл: Народ этой страны требует войны, сэр. И мы должны отвечать ему.
Следующая сцена. Адамс и его жена Абигайль на диване.
Абигайль Адамс (читает газету): "До сих пор правление г-на Адамса было непрерывным буйством пагубных страстей. Как президент он открывает рот лишь для угроз или брани. Он отвратительный крохобор, величайший лицемер и один из самых безнадежных глупцов на всем континенте. Его отталкивающая двуполая натура не обладает ни силой и твердостью мужчины, ни мягкостью и чувствительностью женщины".
Адамс: Это ниже достоинства президента Соединенных Штатов – обращать внимание на грязные выпады.
Абигайль Адамс: В любой стране этой пакости давно был бы положен конец.
Адамс: Г-н Гамильтон получает свою долю оскорблений и терпит их, чтобы газеты федералистов были заполнены нападками на Томаса Джефферсона и его партию.
Адамс и Джефферсон наедине.
Джефферсон: Этими мерами некоторые члены вашей партии надеются заткнуть рот оппозиции.
Адамс: Я сам себе партия, Томас. Вам это хорошо известно.
Джефферсон: Зачем чернить свою и без того шаткую репутацию, покушаясь на свободы, за которые мы вместе боролись? Вы собираетесь вывезти из страны все французское население Соединенных Штатов вместе с другими, имевшими несчастье выражать собственное мнение?
Адамс: Ну если это собственное мнение – раскалывать нацию в то время, когда мы должны сплотиться, – тогда да, я сделаю именно это. В интересах безопасности страны, Томас.
Джефферсон: Вы не можете защитить страну нападая на право каждого человека говорить свободно и без страха. Вы топчете Конституцию.
Адамс: Этих законов потребовали представители народа. Вы хотите, чтобы я остался глух к голосу народа? Ведь вы председатель Сената, Томас. Конечно же, вы будете уважать решение большинства, как уважаю и я.
Джефферсон: Я не могу председательствовать в собрании ведьм.
За подстрекательство было арестовано несколько журналистов, особо ярых оппонентов администрации Адамса, в том числе внук Бенджамина Франклина Бенджамин Франклин Бах, издатель и редактор "Филадельфийской Авроры", и Джеймс Томас Каллендер – автор статьи, которую читала мужу Абигайль Адамс. Бах был освобожден из-под стражи до суда под залог и тотчас принялся критиковать Акты как противоречащие Первой поправке к Конституции. Суда он не дождался – его свела в могилу эпидемия желтой лихорадки. Ему было всего 29 лет. Каллендер был приговорен к 9 месяцам тюрьмы и 200 долларам штрафа.
Президенту Джефферсону тоже сполна пришлось вкусить газетной критики, поборником которой он был. Но надо отдать ему должное: он проявил выдержку и в полной мере следовал своей рекомендации не обращать внимания на нападки прессы, хотя и считал недопустимым злонамеренное распространение заведомо ложных фактов. Удалившись на покой, Джефферсон писал дипломату Уильяму Шорту, которого считал приемным сыном:
Изначально я решился превратить самого себя в объект, на котором может быть проверена неспособность свободной прессы в такой стране, как наша, повредить тем, кто ведет себя честно и не участвует ни в каких интригах. При этом я признаю, что ограничение прессы необходимостью публикации только правдивой информации, как это делают сейчас наши законы, есть единственный способ сделать ее полезной. Но я полагал необходимым проверить сначала, что она не может представлять опасность.
Отношения президента и прессы никогда не были безоблачными. Но самыми напряженными и даже враждебными они стали в Гражданскую войну.
На Севере хватало противников войны с Югом. Демократическая партия раскололась на две фракции, демократов военных и мирных. Самыми принципиальными из мирных были "медноголовые". Этим словом – copperhead – называется по-английски змея-медянка. В Северной Америке это ядовитая рептилия из семейства гадюковых – медноголовый, или мокасиновый, щитомордник. Она отличается крайней раздражительностью и часто нападает первой, при этом умеет отлично маскироваться.
"Медноголовые" контролировали целый ряд влиятельных газет и не стеснялись в выражениях, обличая Линкольна. Одна из них, к примеру, называла президента "худшим из тиранов и самым бесчеловечным палачом, когда-либо существовавшим со времен Нерона". В августе 1861 года жители города Хаверхилл в штате Массачусетс учинили самосуд над публиковавшим подобные статьи редактором местной газеты Амбруазом Кимбаллом. Толпа вымазала его дегтем, обваляла в перьях и пронесла по городу верхом на шесте.
Причиной столь резких нападок на Линкольна было его решение временно отменить habeas corpus – статьи Билля о правах, гарантирующие свободу слова, личную неприкосновенность и надлежащую судебную процедуру. Декрет вступил в силу 27 апреля 1861 года. А 25 мая в своем доме в Мэриленде был арестован Джон Мерриман, которому вменили подготовку диверсий против Севера, – этот агент южан будто бы руководил отрядом, взрывавшим мосты и разрушавшим телеграфные линии в штате с тем, чтобы затруднить сообщение и передвижение войск Севера.
Мэрриман оспорил свой арест в судебном порядке. Дело слушал председатель Верховного суда США Роджер Тони. Он постановил, что действия президента Линкольна противоречат Конституции – только Конгресс вправе приостанавливать действие habeas corpus.
Тем не менее аресты и казни по упрощенной процедуре продолжались. Исполнительная власть попросту игнорировала решение судьи Тони. Вскоре дошла очередь и до газет. "Если я расстреливаю за дезертирство солдата, почему я не должен пальцем коснуться коварного агитатора, подстрекавшего его к дезертирству?" – сказал Линкольн.
В марте 1863 года президент назначил генерала Амброуза Бернсайда военным комендантом Огайо. Генерал смотрел на вещи просто: всякая критика президента и правительства есть государственная измена, любое выражение симпатии к Югу – уголовное преступление. Издав такой приказ, генерал стал поджидать добычу. И она не заставила себя ждать. Один из предводителей "медноголовых", бывший конгрессмен Клемент Валландигэм, весьма популярный в штате политик, произнес речь, в которой назвал войну "порочной, жестокой и ненужной". По его мнению, "король Линкольн" развязал ее с единственной целью – "сокрушить нашу свободу и установить деспотизм". Валландигэм был противником рабства, однако считал, что у президента нет конституционного права заставлять штаты отказаться от него.
Спустя три дня после этой речи Валландигэм был арестован, а еще через двое суток осужден военно-полевым судом. Его приговорили к тюремному заключению до конца войны. Сразу после ареста его сторонники сожгли редакцию республиканской газеты Dayton Journal – главного оппонента "медноголовых". Расправа над Валландигэмом привела к акциям протеста в нескольких городах Севера. Открыто протестовали губернаторы Нью-Йорка и Нью-Джерси. Верховный суд вынес решение о неподсудности гражданских лиц военному трибуналу.
В конце концов Линкольн заменил тюремное заключение выдворением на территорию Конфедерации. Валландигэм был передан южанам, но и там не обрел свободы: президент КША Джефферсон Дэвис приказал держать его под строгим караулом как "враждебного иностранца". Валландигэму удалось бежать из-под стражи на Бермуды, а оттуда в Канаду.
Газеты "медноголовых" продолжали свою пропаганду. Но в середине мая 1864 года у Линкольна лопнуло терпение. Две нью-йоркские газеты опубликовали ложное сообщение о грядущем принудительном призыве в армию Союза 400 тысяч человек. Линкольн приказал закрыть обе газеты, арестовать их владельцев, а телеграфную компанию, сообщившую лживую информацию, передать под контроль военных властей.
Апогея своего могущества американская пресса достигла в 1972-1974 годах, в период расследования уотергейтского дела.
Когда журналисты Washington Post Боб Вудворд и Карл Бернстин начали докапываться до подробностей ночного ареста в столичном отеле, они не представляли, куда заведет их этот подкоп. Они расследовали скандальный, но мелкий эпизод, а раскрыли заговор против демократии. Президент Ричард Никсон создал в своем аппарате неподконтрольную Конгрессу спецслужбу и при этом считал себя в своем праве, ссылаясь на интересы национальной безопасности. Его клевреты вели настоящую тайную войну с политическими оппонентами: без всяких ордеров и законных поводов занимались слежкой и прослушкой, устраивали обыски в служебных кабинетах, фальсифицировали документы, а когда попались, стали с такой же наглостью заметать следы.
Вудворд и Бернстин разматывали дело два года. За это время у них, надо полагать, не раз опускались руки. Многого они так и не узнали. И даже расследование, которое учинил Конгресс в ответ на публикации Washington Post, не выявило всех деталей. В полной мере вся глубина морального падения Никсона стала ясна из магнитофонных пленок, которые он так не хотел отдавать Конгрессу, утверждая, что их не существует. Он действительно распорядился уничтожить записи, но этот приказ не был исполнен – его советники решили не усугублять вину.
Значение Уотергейта для США сравнимо со значением XX съезда, перечеркнувшего своими двумя крестами эпоху беззакония. Конечно, президентство Никсона ни в коей мере не напоминало кровавую оргию сталинизма. Это была медленная эрозия демократии; она, как ржа железо, подтачивала конституционные устои государства. Никсон совершал ползучий государственный переворот – к авторитарному или, по выражению историка Артура Шлезингера, "имперскому" президентству.
Но в конце концов система сработала, Конгресс и Верховный суд вспомнили о своей роли противовеса исполнительной власти, конструкция отцов-основателей оказалась прочной. И произошло это благодаря журналистам. Без их настойчивости Уотергейт остался бы уголовным инцидентом. О том, что под ним таится целый айсберг, угрожающий кораблю государства, никто бы не узнал, вернее, узнали бы по факту, когда переворот совершился бы.
Но как сам Никсон расценивал действия Washington Post, пытался ли что-то противопоставить ее разоблачениям?
Сегодня мы знаем из "пленок Никсона", что президент был в ярости. Однажды в порыве гнева он приказал пресс-секретарю Рону Зиглеру:
Я хочу чтобы это ясно усвоили раз и навсегда: ни одного репортера Washington Post в Белом доме. Не пускать их ни на церковную службу, ни на мероприятия с участием миссис Никсон. К фотографам это тоже относится. Это категорический приказ, и если для его исполнения понадобится, я уволю вас, понятно?
Тогдашняя владелица газеты Кэтрин Грэм в своих воспоминаниях писала, что приказ был исполнен. Сотрудники Белого дома бойкотировали корреспондентов Washington Post, не отвечали на их телефонные звонки. Репортер светской хроники Дороти Маккардл перестала получать приглашения на мероприятия в Белом доме. В ответ газета-конкурент Washington Star опубликовала редакционную статью, в которой заявила, что коль скоро не приглашают корреспондента Post, то и Star отказывается от приглашений. У двух принадлежащих газете телекомпаний пытались отобрать лицензии на вещание. Существовал также план попросту купить газету – с таким предложением обращались к лояльному Никсону бизнесмену. В узком кругу Никсон выражал мнение, что "полная евреев" Washington Post мстит ему за его политику на Ближнем Востоке.
Припертый к стене, президент был вынужден уйти в отставку – иначе его освободили бы от должности в принудительном порядке. От суда его помиловал преемник Джеральд Форд. Боб Вудворд считает, что Форд поступил совершенно правильно.
И все-таки он поступил мудро. Подумать только: Никсон под следствием, под судом, ему грозит тюремный срок, стране предстоит еще год, а то и два уотергейтских года. Нам необходимо было оставить все это позади, и Форд, к его чести, интуитивно понимал это.
Так высказался Вудворд в декабре 2006 года.
Когда в июне этого года Дональд Трамп объявил, что лишает Washington Post аккредитации на свои предвыборные мероприятия, многие вспомнили Никсона. Но еще до этого, в марте, он посетил редакцию газеты и дал коллективное интервью, в котором много жаловался на необъективность к себе.
Если Washington Post пишет обо мне плохо, а они пишут, они не пишут хорошее... не знаю, не думаю, что я... Я прочел несколько статей и говорю своим помощникам: "Зачем они вообще заставляют нас терять время? Такая ужасная ненависть..." Я не знаю, откуда она. Я хорошо делаю свою работу. У меня тысячи работников. Я усердно тружусь. Я не хочу зла нашей стране... Washington Post никогда не позвонит мне, не спросит: "Почему вы сделали то-то или то-то?" Как будто я какое-то чудовище. А я не чудовище.
Среди прочего издатель Washington Post Фредерик Райан спросил гостя, каким образом он собирается исполнить свою угрозу, многократно произнесенную на митингах, – привлекать прессу к ответственности за клевету в судебном порядке. Ведь согласно решению Верховного суда США от 1964 года, для того чтобы вчинить газете иск о клевете, необходимо доказать злой умысел. Президент Трамп изменит действующие законы?
"Я сделаю их более гибкими", – ответил Трамп. "Что это значит?" – изумилась журналистка Рут Маркус, к которой Трамп предъявил отдельные претензии. "Мои юристы расскажут вам", – сказал Трамп и не стал вдаваться в дальнейшие детали.
Учитывая, что президент Трамп вскоре получит возможность заполнить вакансию в Верховном суде, а подконтрольный республиканцам Сенат это назначение утвердит, дело может дойти и до отмены решения полувековой давности.
