Ссылки для упрощенного доступа

“Лишние” люди и грядущий XVII век


Кадр из кинофильма "Падение Лондона". Принесет ли будущее подобные катастрофы – или окажется более спокойным?
Кадр из кинофильма "Падение Лондона". Принесет ли будущее подобные катастрофы – или окажется более спокойным?

“Общество труда в своей последней стадии станет обществом держателей рабочих мест (jobholders), которое будет требовать лишь одного – автоматического выполнения своих функций. Настанет время смертельной, абсолютно стерильной пассивности. Работа и связанная с ней часть жизненного опыта будет исключена из сферы познания […] Если в обществе труда кончится труд, мы вернемся назад в своем развитии. Мы станем животными”.

Этот зловещий отрывок из одной из поздних статей Ханны Арендт цитирует современный немецкий социолог Матиас Греффрат, размышляя над перспективами общества, в котором роботизация и новые технологии приведут к небывалым изменениям на рынке труда, в социальной психологии, а значит, и в структуре общества, экономике и политике. Это будущее, по мнению Греффрата, уже рядом, и то, как человечеству удастся справиться с проблемами, которые принесут технологические изменения, в конечном итоге определит, удастся ли нашей цивилизации вообще пережить XXI век.

Если в обществе труда кончится труд, мы вернемся назад в своем развитии. Мы станем животными

Звучит мрачно? Увы, мы живем в эпоху, когда пессимистические прогнозы преобладают над оптимистическими. Прогрессистский оптимизм, во многом характерный для футурологии 20–30-летней давности, уступил место совсем иным настроениям. Почему? Не говорит ли это больше о нашем настоящем, чем о будущем? И насколько вообще будущее предсказуемо? Об этом в интервью Радио Свобода рассуждает футуролог и социолог, доктор технических наук Сергей Цирель, значительная часть научной деятельности которого посвящена прогнозированию социально-экономических процессов.

Сергей Цирель
Сергей Цирель

– Можно ли сказать, чтó именно нужно для того, чтобы сделать хотя бы относительно успешный футурологический прогноз? Каков аналог набора правильных ингредиентов для вкусного супа? И какие по срокам прогнозы наиболее надежны?

– Ну, если уж изъясняться практическим языком, то смотрите: мы ведь подбираем товар, не исходя исключительно из цены и не всегда исходя только из качества, а чаще всего – по соотношению “цена/качество”. В футурологии это соотношение во многом определяется сроком прогноза. Понятно, что у краткосрочных прогнозов больше всего шансов быть точными, но они и наименее интересны. Наоборот, очень долгосрочные прогнозы сбываются редко из-за слишком большого числа факторов, которые нужно учитывать. По моим наблюдениям, период, в рамках которого можно дать осмысленный и реалистичный прогноз, – от нескольких (3–10) лет до жизни одного-двух поколений.

– При составлении прогнозов часто используются математические методы и вообще подходы, характерные для точных наук. Разве тут нет изначального противоречия – как можно проверить алгеброй не гармонию, а скорее хаос – ведь общество состоит из людей с их индивидуальной психологией и зачастую иррациональным поведением?

– Я довольно давно занимаюсь клиодинамикой, но тем не менее не разделяю мнение тех моих коллег, которые в той или иной степени верят, что история может стать столь же точной наукой, как, скажем, физика. На мой взгляд, математические методы просто расширяют арсенал историков и социологов, но не дают гарантии точности прогнозов. Скажем, в литературоведении формальные методы появились в начале 20-го века, но от этого точной наукой оно не стало. Или экономика – здесь математизация очень значительная, но точность экономических прогнозов оставляет желать много лучшего.

Математические методы расширяют арсенал историков и социологов, но не дают гарантии точности прогнозов

– То есть найти некий баланс сложно – когда мы смогли бы сказать: вот тут еще можно и нужно попытаться прогнозировать, а здесь – бесполезно, “темна вода во облацех”?

– Мне кажется, тут надо рассуждать по-другому, а именно – важнее определить, в какой области надо прогнозировать прежде всего, что окажется важнее? Например, в ближайшем будущем какая тенденция будет иметь большее глобальное значение: роботизация экономики или, скажем, рост исламского фундаментализма? Нехватка ресурсов или всемирные изменения климата? И так далее.

– И как же это определить?

– Увы, однозначно это определить трудно, сколько книжек ни читай и расчетов ни делай. Этот важнейший первый шаг всегда будет во многом интуитивным. Это потом уже можно подключать математические или иные методы. Если посмотреть историю футурологии, начиная с 1960–70-х годов, то многие важнейшие тренды футурологи не угадали. В большинстве тогдашних прогнозов на несколько десятилетий вперед, то есть как раз до нынешнего времени, важную роль играло освоение космоса – этого не произошло. Также важную роль играла борьба за ресурсы – здесь прогнозисты оказались ближе к истине. Зато практически никто не угадал появления интернета. То есть о тех или иных сторонах развития новых глобальных средств коммуникации писали многие, но интернета как комплексного виртуального пространства не предвидел никто.

– А истории успеха были? Очень точные “попадания”?

– Я считаю, что было такое даже гораздо раньше, до того, как футурология оформилась как наука: это записка Петра Дурново, угадавшего оба “шага” революции 1917 года. Правда, метод его совершенно непонятен – скорее всего, это своего рода проекция событий 1905 года. К тому же есть сомнения относительно того, не был ли позднее подправлен тот текст меморандума Дурново, который мы читаем.

Репродукция картины М.Г. Соколова "Арест Временного правительства. Петроград, 26 октября 1917 года". Бывший царский министр Петр Дурново предсказал революционные события
Репродукция картины М.Г. Соколова "Арест Временного правительства. Петроград, 26 октября 1917 года". Бывший царский министр Петр Дурново предсказал революционные события

– Если переместиться ближе к нашему времени, то мы видим, что тот мейнстрим в прогнозировании основных тенденций глобального развития, который существовал лет 20–25 назад, оказался “выстрелом в молоко”. Это в первую очередь надежды на всемирную демократизацию – вплоть до теорий типа “конца истории” Фрэнсиса Фукуямы. На самом деле всё пошло совсем не так, а история и не думает заканчиваться. Что произошло – не были учтены какие-то важные объективные факторы или же вмешались неожиданные факторы субъективные?

– Без субъективных факторов никогда ничего не обходится. В то же время некоторые вещи были давно очевидны, но оказались недостаточно осмыслены. Например, еще в 80-е годы было ясно, что автоматизация и роботизация производства будут набирать темп, но казалось, что работы, тем не менее, всем хватит. Масштаб перемещения производств в страны с дешевой рабочей силой, особенно в Китай, предсказать не удалось. Да и сейчас, мне кажется, многие достаточно очевидные вещи выпадают из поля внимания футурологов.

– Например?

– Ну, тут я уже перехожу к своим собственным прогнозам. В странах Запада два процесса – автоматизация производства и его перемещение в “третий мир” – накладываются друг на друга и бьют как по “синим”, так уже и по “белым воротничкам”. Простейший пример: появление наклеек со штрих-кодами на товарах сократило более чем вдвое в некоторых странах занятость в сфере торговли. Другой пример – появление “ржавого пояса” в тех регионах США, где местное промышленное производство пришло в упадок. Эти процессы еще не достигли своего пика, но вопрос о том, чем будут заниматься в скором будущем миллионы людей в развитых странах, уже стоит. И на мой взгляд, в ближайшие десятилетия наиболее бурно будут развиваться те виды деятельности, которые связаны с разного рода контактами между людьми, а потому в меньшей степени поддаются автоматизации. Это медицинская помощь, уход за детьми, разного рода услуги по физической подготовке (фитнес, косметология и проч.), индивидуальные образовательные услуги, психологическая помощь, консультирование и даже сексуальные услуги. Это широкие сферы деятельности – например, доля медицины в экономике США за последние 50 лет выросла с 5 до 18%.

Наиболее бурно будут развиваться те виды деятельности, которые связаны с разного рода контактами между людьми

– То есть вы считаете, что, условно говоря, врачами и медсестрами, тренерами и репетиторами, психоаналитиками и проститутками (скажем корректнее – работниками сферы секс-услуг) устроятся все, кому будет нечего делать из-за того, что заводы закрываются, а, скажем, автомобили в скором времени перестанут нуждаться в водителях, оставив без работы миллионы таксистов, шоферов и курьеров?

– А вот тут уже сложнее. Потому что описанные сдвиги на рынке труда приведут к изменениям не только в экономической, но и в социально-психологической и гендерной структуре общества. Ведь не все люди в равной мере психологически приспособлены к таким видам деятельности. Интровертам заниматься ими сложнее, чем экстравертам. Кроме того, у женщин, традиционно шире представленных в сфере услуг, связанных с контактами между людьми, появятся определенные преимущества – женская занятость, возможно, будет шире, чем мужская.

В каком-то смысле это переворот, ведь до сих пор женщины и получают за одну и ту же работу меньше мужчин даже в большинстве развитых стран, и представлены менее широко в очень многих профессиях…

– Я в своих прогнозах – в частности, в недавно написанной статье “Экономика ближайшего будущего” – исхожу из того, что общество разделится по родам занятости на три неравные группы. Я их сейчас опишу, но оговорюсь, что речь не идет о возрождении сословий, эти группы не будут так жестко отделены друг от друга. Самый верхний слой – топ-менеджеры крупных компаний, политики, финансисты, успешные программисты и инженеры, научная элита и т.д., с членами семей это никак не более 10% общества – в ближайшие десятилетия останется сообществом с заметным преобладанием мужчин и распределением гендерных ролей, близким к сегодняшнему. Вторая группа, наиболее многочисленная – это основная масса работоспособного населения. Ее можно разделить на две подгруппы. Одна будет занята в отраслях с высокой степенью компьютеризации и современных технологий, и здесь основным внутренним конфликтом окажется возрастной: старшим поколениям сложнее приспособиться к быстрым технологическим переменам уже сегодня. Другая же подгруппа – это как раз та растущая сфера “контактных” услуг, о которой я говорил выше. И, наконец, нижний слой населения – по моим прикидкам, их будет около 40% в развитых странах Запада, – это люди, которым просто некуда деваться при таком разделении труда.

– “Лишние люди”? В таком количестве?

– Да. Интересно, что туда попадут многие представители “образцового” социально-психологического типа трудящегося индустриальной эпохи, 19-го – первой половины 20-го века. Это мужчина трудоспособного возраста, с навыками физического труда, нередко с “золотыми руками”, молчаливый интроверт, преданный своей семье и профессии. Вот он окажется в этой нижней группе, поскольку будет не нужен.

– Несмотря на “золотые руки”?

– А кому они нужны в эпоху всеобщей роботизации производства? В таких людях, возможно, сохранится потребность как в обслуживающем техническом персонале для этой самой робототехники, когда она будет ломаться, но, конечно, они не нужны будут в большом количестве.

Google car, автомобиль без водителя. Совсем скоро по дорогам будут ездить миллионы подобных машин
Google car, автомобиль без водителя. Совсем скоро по дорогам будут ездить миллионы подобных машин

– В целом описанная вами картина слегка напомнила мне некоторые антиутопии. Например, вот эти группы, о которых вы говорите, – это что-то похожее на элоев и морлоков из “Машины времени” Герберта Уэллса.

– В какой-то мере. Повторю, лишь в какой-то мере. Поскольку такое устройство общества не слишком стабильно и вряд ли продержится очень долго. Во-первых, в силу дальнейшего расширения роботизации и компьютеризации, возможного появления искусственного интеллекта. А во-вторых, из-за изменения самой генетической природы человека, что тоже не исключено, – это отдельная тема, очень важная, но пока в основном гипотетическая.

– Но пока (и если) такой “слоеный пирог”, который вы описали, будет существовать, этот период явно будет чреват множеством опасностей. Что, например, он сулит преобладающему в развитых странах демократическому устройству?

– Да, это может привести к ситуации, когда огромная часть электората будет склонна поддерживать силы, которые пообещают ей возвращение к прошлому – любой ценой. Мы уже это наблюдаем – взлет популистских партий и политиков, хотя та структура общества, которую я описал, еще не сформировалась. Кроме того, при усилении социального расслоения должна вырасти преступность. Развитый мир во многом от массовой "уличной" преступности отвык за последние пару десятков лет. Это следствие и роста уровня жизни, и, опять-таки, компьютеризации: компьютерные игры значительную часть агрессии загнали в виртуальный мир. Конечно, бывают и “выбросы” этой агрессии в мир реальный, но все же это не массовое явление. В связи с возможной массовой безработицей и неизбежным крушением социальных государств в том виде, в каком они возникли во второй половине 20-го века, новый всплеск преступности станет реальной опасностью.

– Но если ваш мрачный прогноз сбудется, то он будет иметь и другое следствие: коль скоро в развитых странах резко возрастет безработица, то неизбежно снизится поток мигрантов в эти страны из “третьего мира”, им просто нечего там будет искать, коль скоро работы не будет хватать даже “своим”, коренным жителям.

– Да, экономическая миграция может сильно сократиться. Особенно если учесть, что нынешний западный тренд – нарастающая враждебность по отношению к мигрантам – будет возрастать по мере роста безработицы.

Новый всплеск преступности в развитых странах станет реальной опасностью

– Но ведь и в странах третьего мира уютнее жить, наверное, не станет?

– Уже сейчас есть интересные тенденции. Если в ряде развитых стран социальное расслоение в последние годы растет (в США, к примеру, отмечен непрерывный рост коэффициента Джини с 1980 года), то в целом в мире оно снижается, прежде всего за счет относительного роста благосостояния в третьем мире, в странах Восточной Азии и Латинской Америки. Есть, конечно, так называемый четвертый мир, беднейшие страны Африки, но даже там, не в последнюю очередь за счет массивных инвестиций Китая в последние годы, ситуация стала несколько лучше.

– В целом этот завтрашний мир, каким вы его описываете, выглядит не очень уютным и спокойным. А какое место в нем будет занимать Россия, в чем будет ее специфика?

– Мне представляется, что Россию многие из процессов, о которых мы говорили, затронут в меньшей степени. Прежде всего, у нас иная структура экономики, довольно плохая организация труда, мало высокотехнологичных производств и, наоборот, по-прежнему высокая занятость. Скажем, в угольных шахтах, где у нас оборудование такое же, как в Соединенных Штатах, до самого последнего времени производительность труда была ниже в 5–7 раз. То есть тонну угля добывает в 5–7 раз больше людей. Сейчас этот разрыв немного сократился, но по-прежнему весьма велик. Другая сторона дела – особенности нашей занятости. Государство издает множество законов и распоряжений, в том числе бессмысленных или даже вредных, мешающих нормальной жизни. И при этом есть масса людей, помогающим гражданам обходить эти бессмысленные препятствия. Это юристы, посредники, способные “договориться с нужным человеком”, составители разного рода документов и т. д. Еще один аспект – это широко распространенное воровство и порча имущества, противостоять которым призвано невероятное количество сотрудников охранных структур.

Охранники, полицейские, сотрудники силовых структур: в России их количество исчисляется миллионами
Охранники, полицейские, сотрудники силовых структур: в России их количество исчисляется миллионами

– Мне попадалась на глаза цифра – около двух миллионов охранников в России.

– Я видел и еще более впечатляющие данные, под 3 миллиона. Охранник стал одной из самых массовых мужских профессий. А если прибавить к этому полицейских и сотрудников других государственных силовых структур – это ведь тоже в каком-то смысле “охрана”, – получатся многие миллионы людей. Это всё виды искусственного создания занятости. Плюс к тому, если говорить о российской экономической специфике, то это массово распространившаяся “гаражная экономика”.

– И какие перспективы это всё означает в контексте возможных глобальных изменений, о которых мы говорили?

– Общество, которое так выглядит, – конечно, не самое передовое. Но, как ни странно, оно за счет этого несколько более стабильно, потому что эти механизмы замедляют рост безработицы и распад традиционной структуры общества. Более того, такая консервативная модель может даже кого-то и притягивать.

Государство издает множество законов и распоряжений, в том числе бессмысленных или даже вредных

– Но такое общество живет как бы по инерции. Какая у него будет технологическая база, какое место в мировой экономике и разделении труда оно будет занимать?

– Прежде всего, потребность в ресурсах, которыми обладает самая крупная страна мира, никуда не денется. Возможно, структура российского экспорта в каких-то деталях будет меняться, но в целом поставщиком сырьевых ресурсов, возможно, пищевой продукции и т. д. Россия, безусловно, останется.

– Но это же тот самый “сырьевой придаток Запада”, которым много лет пугают патриотично настроенные экономисты!

– Да, эта роль во многом останется. Кроме того, несмотря на падение качества образования, Россия полностью не лишится высокотехнологичных производств, хотя их доля будет небольшой. То, что связано с ВПК, с космической отраслью, ну и некоторые программные продукты.

– Судя по недавним событиям вокруг президентской кампании в США, российские хакеры весьма конкурентоспособны…

– Да, наверное, это тоже может служить предметом экспорта. (Смеется.)

Что же это за картина, если обобщить: долгая стагнация, увядание, или нечто более пестрое – общий инерционный фон с какими-то прорывами на отдельных участках?

Нынешней России сложно производить новые культурные тренды. Скорее она склонна подхватывать и развивать любые консервативные тенденции

– Скорее вот этот последний вариант. Конечно, очень многое зависит от случайных факторов, но я не вижу неизбежности какой-то полной катастрофы и распада.

– Вы в одной из своих статей говорите об этой ситуации как о своего рода повторении на новом историческом уровне роли допетровской России – тоже страны не самой передовой и несколько отчужденной от Запада. Что ж, впереди – новый XVII век?

– В каком-то смысле да. Скажем, нынешней России, как и тогдашней, сложно производить какие-то новые культурные тренды. Скорее она склонна подхватывать и развивать любые консервативные тенденции – и, как видим, отчасти их экспортировать, если мы посмотрим на нынешние связи с популистскими силами Европы. А вот та возможная будущая структура общества, о которой я говорил, в России проявится в меньшей степени. То есть расслоение и у нас есть и будет – но оно иное, чем западное. У нас оно проявляется прежде всего в том, что правящий класс замыкается в себе, во многом приобретает сословные черты. Российское расслоение многопланово, оно будет и имущественным, и региональным – полагает футуролог и социолог Сергей Цирель.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG