- Восемь антифашистов жалуются на пытки и угрозы их близким со стороны Федеральной службы безопасности.
- Третий раз с последним словом: прокуратура Черкесска настаивает на обвинительном приговоре для бывшего начальника отделения полиции, в котором скончался задержанный.
- Ни живыми, ни мертвыми: каждый год в России бесследно исчезают полторы тысячи несовершеннолетних.
- В российских школах началась государственная итоговая аттестация. В пунктах приема экзаменов начинают работать общественные наблюдатели.
- До улицы в сибирском городке не доезжают ни врачи, ни пожарные, – и все это из-за ее названия.
Корреспондент Радио Свобода Елена Поляковская: Тема пыток в полиции и ФСБ объединила активистов самых разных оппозиционных движений, которые 20 мая вышли на митинг в Санкт-Петербурге. Поводом послужили заявления о пытках фигурантов так называемого "дела "Сети"".
Илья Шакруский, Дмитрий Пчелинцев, Андрей Чернов, Василий Куксов и Егор Зорин были арестованы в Пензе в октябре 2017 года. Через несколько месяцев в Петербурге задержали Виктора Филинкова, Игоря Шишкина и Юлия Боярышникова. Все они, по версии следствия, входили в подпольную террористическую организацию "Сеть". При этом, как выясняется, большинство задержанных вообще не были знакомы между собой.
Позже обвиняемые заявили о пытках и о том, что сотрудники ФСБ требовали от них признательных показаний. Защита считает, что такие методы косвенно свидетельствуют о том, что у следствия нет доказательств вины подозреваемых, с которыми можно было бы идти в суд.
Член Общественной наблюдательной комиссии Петербурга Екатерина Косаревская отмечает, что задержанные по этому делу в северной столице содержатся в пыточных условиях.
Екатерина Косаревская: ОНК Ленобласти посещала камеру, в которой живут 150 человек, а там только около ста кроватей. Юлий Бояршинов заявлял о том, что на него оказывали давление сокамерники, что его избивали при переводе в камеру. Никаких фактических подтверждений нет, но этот изолятор имеет в Санкт-Петербурге репутацию пыточного.
Елена Поляковская: Первым о пытках рассказал своему адвокату Дмитрий Пчелинцев. Через два дня он подробно описал их во время допроса в ФСБ города Пензы, а спустя неделю неожиданно отказался от своих слов и заявил, что пытки выдумал. Позже выяснилось, что Пчелинцева снова пытали.
Мать Пчелинцева Светлана говорит, что методы работы ФСБ заставляют вспомнить о процессах 30-х годов прошлого века.
Светлана Пчелинцева: Как говорил самый кровавый прокурор сталинских времен Вышинский: признание – царица доказательств. И если сотруднику ФСБ хочется строить карьеру, то он подбрасывает оружие, делает липовую характеристику, пытает током, угрожает семье, собирает папки самооговоров – и спокойно сажает.
Человеческая жизнь для этих людей ничего не стоит. Просто ужасает, насколько у них профессиональный подход к пыткам
Человеческая жизнь для этих людей ничего не стоит. Просто ужасает, насколько у них профессиональный подход к пыткам. Масштабы зверства и механизмы издевательств потрясают. Совершенно очевидно, что это люди с извращенным сознанием и явной склонностью к садизму. Наши дети находятся у них в руках уже в течение семи месяцев в ежедневном ожидании пыток, истязаний, сроков, а возможно – и смерти.
Елена Поляковская: Родители молодых людей продолжают борьбу за их освобождение. Для этого они объединились в Комитет "Родительская Сеть". Их поддерживают правозащитные организации.
Марьяна Торочешникова: Эта история уже заинтересовала, в частности, президента Франции Эммануэля Макрона. Накануне вечером с ним встречался член правления Международного "Мемориала" Александр Черкасов, по словам которого, такие истории не должны оставаться внутренним делом государства, потому что государство, грубо и массово нарушающее права человека внутри своих границ, рано или поздно становится угрозой миру и международной безопасности.
Ситуацию комментируют руководитель юридической практики по правам человека фонда "Общественный вердикт" Дмитрий Егошин и адвокат фонда Ирина Бирюкова.
Ирина, вас удивило известие о том, что теперь и в ФСБ начали пытать для получения признательных показаний?
Ирина Бирюкова: Нет, это было всегда, но не так открыто. А сейчас самое удивительное - то, что власть и не скрывает, что к ребятам действительно применялись пытки. Но они говорят, что это якобы было вызвано служебной необходимостью. Непонятно, что это за "служебная необходимость" и почему нужно было применять такие зверские методы.
Марьяна Торочешникова: А как следствие реагирует на все попытки добиться возбуждения уголовного дела по факту применения недозволенных методов к людям, которые проходят по "делу Сети"?
Ирина Бирюкова: Никак. Это было сделано сотрудниками ФСБ, которые имеют своеобразный "иммунитет" и поэтому делают все, что хотят, а следствие, получается, полностью зависит от них. "Дело Сети" находится под так называемым "сопровождением" со стороны ФСБ. Поэтому в данном случае никакие законные методы, которые мы применяем в попытке как-то повлиять на то, чтобы ребят не пытали, к сожалению, на национальном уровне не приносят результатов.
Марьяна Торочешникова: Дмитрий, а насколько сложно довести до суда дело о пытках с участием сотрудников ФСБ или обычных полицейских?
Дмитрий Егошин: Я в большей степени работаю с сотрудниками полиции, и это очень тяжело. Мы используем все возможные механизмы на национальном уровне, а итогом становится жалоба в Европейский суд. По статистике, только каждое десятое заявление имеет перспективу возбуждения уголовного дела. Но даже если уголовное дело и будет возбуждено, еще не факт, что оно попадет в суд: возможно его приостановление, прекращение. И даже после того, как дело попадает в суд, нет никакой гарантии, что сотрудник полиции, допустивший пытки, будет осужден.
Марьяна Торочешникова: Может быть, это корпоративная солидарность?
Дмитрий Егошин: В чем-то и корпоративная солидарность, ведь сотрудники следственных органов напрямую работают с оперативными службами, то есть после возбуждения уголовного дела идет оперативное сопровождение. И следователю, наверное, сложно переступить барьер, когда он будет привлекать своих коллег к уголовной ответственности, возбуждать в их отношении уголовное дело, допрашивать в качестве подозреваемых или обвиняемых.
Марьяна Торочешникова: А следователи заинтересованы в том, чтобы недозволенные методы применялись в то время, пока они рассматривают какое-то дело?
Дмитрий Егошин: По моему мнению – да. Ему надо раскрыть дело и получить явку с повинной, которая является царицей доказательств (в какой-то степени это облегчает работу), и дальше совершить необходимый комплекс следственных действий – формально допросить человека, формально назначить экспертизы, получить результаты, а потом свести все это в обвинительное заключение. Человек пришел и сказал в явке с повинной: "Да, я совершил преступление". А потом, когда дело поступает в суд, человек говорит: "Меня пытали, явку из меня выбили". Суды, как правило, уже не верят этим заявлениям.
Марьяна Торочешникова: А что должно произойти, чтобы дело ушло в суд? Сейчас в Нальчике рассматривают дело в отношении шестерых сотрудников местного Центра по противодействию экстремизму. Их обвиняют в убийстве, разбое, вымогательстве, в нескольких эпизодах превышения должностных полномочий с применением насилия. Что там сломалось, если дело все-таки попало в суд, и их теперь судят?
Дмитрий Егошин: Там совокупность тяжких преступлений. А в таких случаях: тяжкий вред здоровью, смерть потерпевшего, - следователю уже некуда деваться, он вынужден возбуждать уголовное дело. Скрыть эти факты было уже невозможно.
ВИНОВЕН ПО ОГОВОРУ
В Карачаево-Черкесии судят бывшего начальника отделения полиции Руслана Рахаева. На протяжении нескольких лет он заявляет о своей невиновности, и правозащитники ему верят.
Корреспондент: Дело бывшего замначальника ОВД Черкесска Руслана Рахаева тянется уже почти семь лет. 7 октября 2011 года в отделении полиции, где он работал, от побоев скончался задержанный Дахир Джанкезов: мужчине сломали десять ребер и отбили внутренние органы. Следствие обвинило в случившемся Руслана Рахаева. Против него возбудили дело о превышении полномочий и умышленном причинении вреда здоровью, повлекшем смерть человека.
Обвинение строится на показаниях бывших подчиненных Рахаева. Они утверждают, что их начальник в своем кабинете забил до смерти задержанного, а потом заставил оперативников унести тело в их комнату. Руслан Рахаев вину не признает и говорит, что видел погибшего Джанкезова всего несколько минут. Он считает, что бывшие коллеги оговорили его, поскольку сами виновны в смерти задержанного.
Сейчас близится к завершению третий процесс над Русланом Рахаевым. Первый раз дело рассматривали в 2013 году. Тогда суд приговорил его к 13 годам заключения. Этот приговор защите удалось отменить. В конце 2016 года, после полутора лет новых слушаний, суд отправил дело назад в прокуратуру. А весной 2017 года Черкесский суд приступил к рассмотрению "дела Руслана Рахаева" в третий раз. Оглашение приговора назначено на 7 июня.
Марьяна Торочешникова: Дмитрий, я знаю, что вы занимались делом Руслана Рахаева. Почему этот случай выделяется из ряда случаев обвинения полицейских в недозволенных методах? И почему правозащитники поверили: человека "подставляют"?
Дмитрий Егошин: Когда родственники Руслана обратились в фонд, они представили документы, в частности, судебно-медицинские экспертизы. Изучив их, мы поняли, что потерпевшего Джанкезова, который скончался в отделе, избивали задолго до того, как он встретился с Русланом Рахаевым. Мы решили, что этого человека надо спасать.
Марьяна Торочешникова: А разве руководитель отделения полиции не отвечал за то, что делают его сотрудники? После истории в ОВД "Дальний" в Татарстане, которая прогремела по всей стране, очень активно обсуждалась проблема, что если где-то пытают, то давайте наказывать не только тех, кто это делал, но и их начальников, тогда неповадно будет.
Дмитрий Егошин: Руслан проработал в этом отделе всего несколько дней. Около 20 дней он пробыл в должности руководителя отдела, принимал дела, знакомился с коллективом. Но, как заявляет Руслан, ему уже было известно о тех недозволенных методах, которые практиковались в отделе. И он жестко предупредил своих сотрудников о том, что будет с этим бороться, а некоторым сделал предупреждение, чтобы они либо писали рапорты об увольнении, либо переводились в другие отделы.
Марьяна Торочешникова: Тогда это выглядит как месть, желание избавиться от начальника, который слишком много выступает.
Сотрудники отдела "убили двух зайцев": отвели от себя подозрения и убрали начальника
Дмитрий Егошин: И им представился такой случай. Я не думаю, что они специально хотели убить Джанкезова. Применяя свою обычную практику, они его избили, но не рассчитали силы – и он скончался. И у них возник повод для того, чтобы оговорить своего руководителя. Таким образом, они "убили двух зайцев": отвели от себя подозрения и убрали начальника.
Марьяна Торочешникова: А насколько хорошо было проведено следствие по этому делу? Следователи были заинтересованы в том, чтобы привлечь к ответственности настоящих виновных?
Дмитрий Егошин: Я сомневаюсь, что они были в этом заинтересованы. Они просто назначили виновным Рахаева. Дело настолько отвратительное, что сейчас в одном из университетов оно приводится студентам юридического факультета в качестве примера: насколько неэффективно может быть следствие. Там были многочисленные нарушения. В ряде следственных действий участвовал в качестве понятого родственник следователя. Руслана якобы знакомили с материалами дела, но отсутствуют его подписи.
Марьяна Торочешникова: "Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию", - так написано в 21-й статье Конституции России. Вот что о ней думают обычные люди...
НАЙТИ ДЕТЕЙ
25 мая – Международный День памяти пропавших детей. В России эту дату впервые отметили в 2012 году. Сегодня и завтра в десятках городов страны проходят акции в память о детях, не вернувшихся домой. По данным Еврокомиссии, в странах Евросоюза ежегодно заявляют о пропаже 250 тысяч детей. В России таких обращений значительно меньше.
Корреспондент Радио Свобода Иван Воронин: По данным Национального центра помощи пропавшим и пострадавшим детям, ежегодно в России ищут около 45 тысяч несовершеннолетних. Центр помощи сотрудничает с Детской больницей имени Башляевой в Москве. Сюда привозят найденных детей, которым требуется медицинская помощь (например, после обезвоживания), а также жертв домашнего насилия.
Валерий Солянин, директор "Национального центра помощи пропавшим и пострадавшим детям": Где-то порядка 85-90% - это самовольные уходы. Дети убегают из детских домов, убегают дети на почве домашнего конфликта, домашнего насилия или просто повздорив с родителями. И 10-15% - это те, кто действительно потерялся в природной или городской среде.
Иван Воронин: Центр работает с полицией, МЧС и поисково-спасательными отрядами. Таких, помимо известного "Лиза Алерт", в стране более 120. Поиски в основном ведут волонтеры, особенно в небольших городах, где не хватает полиции и спасателей. Но, по словам координаторов поисковых отрядов, от неподготовленных добровольцев пользы не так много.
Дмитрий Захаров, куратор спецпроектов "Национального центра помощи пропавшим и пострадавшим детям": Лес в Хабаровске (а это глухая тайга) и лес в Подмосковье – это очень разные леса. И получается, что для каждого региона необходимо разрабатывать какие-то специфические программы, основанные на местной специфике. Сейчас в Чечне, в Университете русского спецназа будет открыта обучающая площадка, куда будут привозить волонтеров со всей страны и обучать профессиональному поиску пропавших людей.
Иван Воронин: В прошлом году в Национальный центр помощи пропавшим и пострадавшим детям поступило около 35 тысяч обращений: большинство детей найдены, но почти 1,5 тысячи из них до конца года разыскать так и не удалось.
Марьяна Торочешникова: О поисках детей в России рассказывает волонтер поисково-спасательного отряда "Лиза Алерт" Ирина Воробьева.
Ирина, что касается статистики, звучат разные цифры. Я говорила о 250 тысячах в Европе, а в России 35 тысяч, как сообщили нашему корреспонденту. Средняя цифра – насколько я понимаю, в России ежегодно пропадают около 50 тысяч детей, 1,5 тысячи из них не находят. В США в среднем регистрируется 800 тысяч обращений и заявлений о пропавших детях, при этом не находят из них 150-170 человек. Что не так с поисками в России? И если пропадает относительно немного детей, то почему же их всех не найти?
Ирина Воробьева: Скорее, здесь надо ставить вопрос: что не так с российской статистикой? Очень хочется обрадоваться и сказать, что у нас пропадает в десятки раз меньше детей, чем в США и даже в Европе, но это не так. Вопрос в том, как считать. Если мы будем регистрировать каждое обращение родителей на телефон 112 или в полицию и МЧС, то цифры будут очень похожими. Скорее всего, считают по заведенным розыскным делам, и поэтому такие цифры.
А что касается детей, которые не найдены, действительно, здесь у нас цифры очень сильно разнятся с цифрами в других странах. Мы сейчас находимся на той стадии, на которой другие страны находились 10-20 лет назад.
В России в 2010 году появился отряд "Лиза Алерт" - после гибели Лизы Фомкиной в Орехово-Зуеве. Но восемь лет назад никто не знал, как искать. Сейчас я не могу представить себе ситуацию, при которой в Московской области ребенок замерз бы в октябре насмерть на десятый день. Сейчас уже научились искать, научили людей, что нужно очень быстро обращаться за помощью.
Марьяна Торочешникова: Правда ли, что в России правоохранительные органы и спасатели до сих пор начинают как-то шевелиться только тогда, когда к ним придут родители потерявшегося ребенка и скажут: "Нашего ребенка нет дома три-четыре дня"? А если они придут в тот же день, то никто не будет обращать на них внимание, кроме волонтеров поисково-спасательных отрядов.
Ирина Воробьева: Нет, это неправда. И это большое счастье, что ситуация очень сильно изменилась, в том числе и в законодательном смысле. Существует межведомственное соглашение между МВД, Следственным комитетом и МЧС, которое предполагает, что ребенка начинают искать сразу. И на практике это действительно так. Если пропадает маленький ребенок, я не помню в последнее время таких случаев, чтобы в полиции ждали сколько-то дней. После десяти лет – уже сложнее: "Ну, давайте еще подождем...". Но заявление примут, начнут что-то делать.
Марьяна Торочешникова: А когда так называемые "бегунки" возвращаются домой или их находят и возвращают, с семьями потом кто-то работает, им помогают переломить ситуацию?
Ирина Воробьева: Нет, конечно. У нас нет такой культуры. Когда ребенок убегает, для этого должна быть какая-то причина. Со всей семьей должна работать какая-то служба. А у нас обычно: "Мы отведем ребенка к психологу". Но это бессмысленно, к психологу должна идти вся семья и прорабатывать это. А делают ли это родители – большой вопрос.
Марьяна Торочешникова: Далеко не у всех есть на это деньги.
Ирина Воробьева: Во многих городах, в том числе и в Москве, есть бесплатная психологическая служба. Идите к школьному психологу, если вам совсем некуда пойти. Конечно, у нас нет психологической поддержки таких семей. К ним может прийти опека, но, скорей всего, только испортит им жизнь.
Бывали случаи, когда нам очень не хотелось возвращать ребенка в семью
Бывали случаи, когда нам очень не хотелось возвращать ребенка в семью. Бывало, что мы находим ребенка, а он впадает в ужасную панику от того, что его сейчас отправят домой, и неизвестно – потому, что он просто боится, что его будут ругать, или там что-то похуже. Но мы не имеем права решать такие вопросы. Наша задача – найти его, передать в полицию или в Комиссию по делам несовершеннолетних, и они уже будут что-то решать.
Марьяна Торочешникова: А после того, как прошел на экранах фильм Андрея Звягинцева "Нелюбовь", много ли людей пришли работать волонтерами в поисково-спасательные отряды? И изменилось ли у взрослых людей отношение к пропавшим детям?
Ирина Воробьева: Конечно, реакция изменилась. Пришли взрослые, которые очень многое понимают. Да и всегда приходит много людей, у которых маленькие дети: они понимают, что это может случиться с каждым. Надо сказать большое спасибо всей команде людей, которые делали фильм "Нелюбовь". Он максимально приближен к реальности.
Марьяна Торочешникова: В смысле организации поисков?
Ирина Воробьева: Да, и в смысле причин пропажи. И множество взрослых людей, в том числе и больших чиновников, приходили ко мне и говорили: "Я не подозревал, что все так, не понимал, что ребенка могут не найти никогда". А это то, о чем мы говорим каждое 25 мая: самое страшное – это когда ребенка не находят вообще. Если ребенок погиб, это большая трагедия, но ты хотя бы можешь попрощаться с ним, пережить эту травму. А когда ребенок вообще не найден, семья оказывается в вакууме, не понимает: прекращать поиски, или нельзя терять надежду и надо делать что-то еще. Эта история никогда не заканчивается, и это самое страшное.
"УЖАСЫ" ЕГЭ
У девятиклассников и выпускников российских школ начался экзаменационный марафон. По данным Рособрнадзора, в этом году ЕГЭ будут сдавать примерно 730 тысяч человек. Экзамены пройдут в пяти с половиной тысячах пунктов по всей России и за рубежом.
И каждый год в конце мая - июне в соцсетях появляются рассказы о недопустимых действиях взрослых на экзаменационных пунктах: то кого-то обыщут, то несправедливо удалят с экзамена.
Наблюдатели, видеокамеры, металлоискатели и блокираторы сигнала - списать во время ЕГЭ и остаться незамеченным кажется миссией невыполнимой и к тому же крайне опасной: если заметят шпаргалку, работу аннулируют, а пересдать экзамен можно будет только через год.
Сегодня первыми основной государственный экзамен в России сдавали девятиклассники. Москвичка Татьяна Калинина в этом году впервые пришла в пункт приема экзаменов в качестве общественного наблюдателя.
Татьяна Калинина: Мой старший сын оканчивает 9-й класс, и он в этом году сдает экзамены – это так называемая ГИА-9. Весь год мы готовились, детей всячески запугивали учителя. В апреле, перед пробным экзаменом по русскому, у нас было родительское собрание. Мы обсуждали какие-то общие моменты, а потом директор говорит: "А вы приходите наблюдателями в нашу школу – посмотрите, как и что происходит".
Регистрироваться можно прямо в школе. Можно это сделать даже самому – через Департамент образования, там даже есть ссылочки для наблюдателей. Пришло уведомление, в какой школе я буду наблюдателем. Нужно было взять удостоверение на Семеновской площади, в одном из подразделений Департамента образования. Дали брошюрку с кратким содержанием – права, обязанности, функционал того, что я там должна делать.
Марьяна Торочешникова: А на что вы в первую очередь обратили внимание?
Татьяна Калинина: На то, что может наблюдатель. Например, приятное исключение: все учителя, организаторы экзамена не могут иметь мобильных телефонов, они оставляют их в специально отведенной комнате, а вот наблюдатели имеют такое право. Если вы видите нарушение, то можете сразу позвонить на "горячую линию", в департамент – куда угодно.
Марьяна Торочешникова: Каждый год можно слышать истории о том, что детей досматривают на входе, отбирают у них воду, сумки, телефоны...
Татьяна Калинина: Сегодня я работала в школе номер 7 на юго-западе Москвы, на улице Кравченко. Никто не отбирал воду. Дети брали воду, они имеют право ее брать. А поскольку это все-таки ГИА-9 (9-й класс), в школе даже не было рамок, металлоискателей.
Марьяна Торочешникова: А обыски?
Татьяна Калинина: Сегодня никаких обысков не было, все предельно корректно. В методичке, которую мне дали как наблюдателю, написано, что к ребенку никто не имеет права даже прикасаться. У вас есть металлоискатель – вот аккуратненько посмотрели: 5-10 сантиметров от тела ребеночка. Никто не имеет права, как в аэропорту, прикасаться к ребенку. И четко прописано: если металлоискатель пищит, ребенку предлагается сдать эту вещь. Если он ее сдает, то он идет и участвует в экзамене. Если он отказывается, тогда организатор имеет право не допустить его до экзамена. Но устраивать обыск в сумке они не имеют права - это четко прописано в правилах.
Марьяна Торочешникова: А детям объясняют их права?
Татьяна Калинина: Конечно! Их просто пугают. Экзамен – это просто какой-то фильм ужасов!
Марьяна Торочешникова: У вас сегодня было много наблюдателей?
Татьяна Калинина: Я была одна. И, насколько я понимаю, это вообще был первый наблюдатель в истории этого пункта. К сожалению, это не массовое явление. Там работают учителя из других школ. И первый вопрос мне был: "А вас обязали?". Я говорю: "Нет, я пришла добровольно".
ДИКИЙ АДРЕС
В завершение выпуска – история из Бердска, небольшого городка Новосибирской области, жители которого вместо адреса из 138 знаков сами дали названия своим улицам и развесили таблички. Уже три года люди пытаются добиться официального переименования труднопроизносимого названия "Территория, изъятая из земель подсобного хозяйства Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов для организации крестьянского хозяйства" - так называется улица. Но местные власти не торопятся решать проблему. Поэтому до сих пор в поселок не приезжает "скорая помощь", его жители не могут поехать в отпуск за границу, а некоторые - даже голосовать на выборах. Рассказывает Павел Афонасьев.
