"Мы не отказываемся от Беларуси. Я верю, что мы обязательно вернёмся в свою страну". "Бровар" – парамедик из полка имени Кастуся Калиновского. После начала российского полномасштабного вторжения он решил отправиться в Украину и оказывать людям первую помощь, поскольку уже занимался этим во время протестов 2020 года. Как гражданского медика "Бровара" не взяли. Тогда он вступил в полк имени Калиновского боевым парамедиком.
Корреспондент Радио Свобода поговорил с "Броваром" о трудностях работы парамедика, потере боевых товарищей и возможном освобождении Беларуси.
О жизни в Беларуси "Бровар" упоминает лишь вскользь. "Из соображений безопасности", – пояснил он. "Бровар" родился под Минском, учился в белорусскоязычной школе, потом поступил в один из минских университетов, работал там же – в Минске.
– Вы сказали, что учились в белорусскоязычной школе. А в жизни вы на каком языке общаетесь?
– Я свободно владею и белорусским языком, и русским. В зависимости от ситуации я могу переключаться.
Это наше наследие, часть нашего этноса, нашей нации
– Должны ли белорусы полностью перейти на белорусский язык?
– Я думаю, что белорусский язык однозначно нужно возрождать. Это наше наследие, часть нашего этноса, нашей нации. Конечно, без языка нам будет трудно сохранить свою идентичность. Да, его нужно возрождать, внедрять, но делать это нужно постепенно, максимально неконфликтно, потому что сложилась ситуация, когда подавляющее большинство населения говорит на русском языке, и просто взять и запретить – не выход. Необходимо постепенно увеличивать количество белорусских школ. Необходимо просвещать людей. Людям надо рассказывать о том, что белорусский язык – это часть нашей культуры, что владеть им – это обязанность гражданина Беларуси.
Нужно учить языку детей с раннего возраста, постепенно внедрять его не только в быт, но и в документацию, законы должны быть на белорусском. Лекции надо читать на белорусском языке, и постепенно мы язык, конечно, вернём, но делать это придётся очень-очень долго.
– Всегда ли вы были в оппозиции?
– Пожалуй, что да. Начиная со своего первого голосования. Это был 2010 год. Я голосовал за кого угодно, но не за Лукашенко.
– Каково это – жить в Беларуси, будучи несогласным с системой? Возникали ли у вас из-за этого проблемы?
– Вы знаете, хоть я и занимаю активную гражданскую позицию, но у меня никогда не возникало на этой почве конфликтов. Меня никогда не репрессировали, и даже после протестов 2020 года, на которых я оказывал первую помощь, со мной ничего не произошло. Хотя это странно, поскольку меня точно снимали на камеру. Белорусские СМИ даже показывали видео с протестов, на котором был и я. Это, конечно, хорошо, что ничего не произошло, но эта мысль, что за тобой могут прийти, всегда держала в напряжении. Я никогда не скрывал своих взглядов. Я всегда был в оппозиции по отношению к Лукашенко, но никаких репрессий не было.
Было предвкушение ветра перемен, который вот-вот должен был задуть
– Что же касается протестов, что вам из тех дней сильнее всего запомнилось?
– Было сильное воодушевление, было предвкушение ветра перемен, который вот-вот должен был задуть. Все верили, что наша страна наконец-то изменится. Я верил, что моя деятельность скоро принесёт свои плоды. Затем, когда всё начало сворачиваться, это, конечно, сильно повлияло на меня. Я был подавлен, развивалась апатия. Мне не хотелось оставаться в этой стране, я уже начинал задумываться о переезде. Я уже даже получил польскую визу.
– Какие травмы были у людей, которым вы оказывали помощь во время протестов? Может быть, вам запомнилась история одного из этих людей?
– Чаще всего у людей были травмы глаз и дыхательных путей от слезоточивого газа. Также были травмы от ударов тупыми предметами – чаще всего резиновыми дубинками. Были и случаи, когда омоновцы отбрасывали щитами протестующих и они получали травмы при падении. Это многочисленные травмы опорно-двигательного аппарата из-за того, что люди в панике бежали куда и как могли. Соответственно, это были переломы ног, вывихи, разрывы связок. Были и осколочные травмы от светошумовых гранат. Граната имеет корпус, который разрывается, и лежащие рядом с гранатой предметы, например мелкие камушки, становятся шрапнелью.
Конечно, многочисленные психологические травмы. Плюс у людей обострялись хронические заболевание: гипертонические кризы, был один случай эпилепсии. В один из дней был митинг и люди собирались идти в Дрозды (район Минска, где расположена резиденция Александра Лукашенко и многих белорусских политиков. – РС) к дому Ермошиной (Лидия Ермошина – председатель ЦИК Беларуси с 1996 по 2021 год. – РС). Их заблокировали. Человек вышел из торгового центра "Арена", увидел огромное количество омоновцев, и у него случился эпилептический припадок. С ножевыми ранениями я не видел людей, с пулевыми – тоже. В моей практике этого не было.
– Почему же протест захлебнулся?
– По моему мнению, сыграли два фактора: чрезмерная мягкость белорусов, нежелание большой крови, смертей и конфронтации с властью. Второй – распыление лидеров протеста. Не было единого лидера, который бы повёл за собой протест, потому как наши лидеры, к сожалению, стремились не допустить эскалации, крови и смертей. Их можно понять. Конечно, это благородно и каждая жизнь действительно бесценна, но всё-таки так добиться ничего не удалось.
Мы можем бороться, мы умеем это делать
– Означает ли это, что белорусы не способны ничего изменить?
– Абсолютно нет. История нас учит обратному. Мы знаем, что белорусы не один раз вставали в нашей истории и добивались своего. Например, партизанское движение во время Великой Отечественной войны. К концу войны оно парализовало всю логистику гитлеровцев на территории Беларуси.
Мы можем бороться, мы умеем это делать. Ну попробовали по-другому, попробовали мягко и без насилия – не получилось.
– Когда вы покинули Беларусь?
– С началом войны.
– Вы можете вспомнить день 24 февраля?
– Когда началась война, у меня перед глазами была красная пелена, в ушах стучала кровь. Я ничего не мог делать. Я просто не понимал, как это возможно и как это произошло. Я до конца не верил, что война начнётся.
Буквально через пару бессонных ночей я решил, что пойду в Украину помогать людям – пережить весь этот кошмар
Мне стало стыдно за мою страну, потому что наступление пошло через Беларусь, полетели ракеты и самолёты через границу республики. Буквально через пару бессонных ночей я решил, что поеду в Украину помогать людям – пережить весь этот кошмар. У меня уже был опыт оказания первой помощи, и я надеялся, что мои навыки помогут людям.
Изначально я планировал работать в гражданской медицине катастроф, тогда ведь и не было никакой белорусской группы военных: тогда были только первые призывы к формированию такой группы, только-только начинало работать варшавское объединение белорусов, которое отправляло людей в Украину. Они договаривались с украинскими властями, чтобы люди могли пересечь границу, поскольку белорусов самостоятельно не пропускали. Мы представители недружественной страны, с нашим паспортом вход в Украину был закрыт. Я решил приехать в Украину через варшавский центр. Я уволился с тогдашней работы, разорвал контракт о найме жилья и уехал помогать.
Уже в Варшаве я понял, что, скорее всего, меня не допустят к работе в гражданской медицине, потому что не было никаких отлаженных механизмов, по которым я бы мог оформить документы и работать в Украине как гражданский медик. Зато я мог приехать как доброволец. Я как раз попал в группу белорусских добровольцев, которые ехали воевать. Я взвесил все плюсы и минусы и решил остаться парамедиком, но в составе военного подразделения.
– Вы также сказали, что оказывали первую помощь во время протестов, сейчас вы тоже оказываете помощь раненым бойцам. У вас есть медицинское образование?
– Нет, парамедики этим зачастую и отличаются от медиков. Это обычные люди, которые работают по строгим протоколам оказания медпомощи. Чем более квалифицирован парамедик, тем шире его фронт работы. То есть у него больше инструментов, больше навыков и способов, каким образом он может оказывать помощь.
Когда мы приехали, никто толком ничего не знал о военной медицине. Хорошо, если у кого-то за плечами была армия: было, например, несколько людей, которые учились в военных учреждениях Беларуси, но с реальной войной белорусы не имели дела уже очень давно. Мы, естественно, не владели медициной катастроф и реанимации раненых, потому что это строго военное направление, которого обычные врачи и не знают. На первых этапах нас обучали украинские специалисты, а также белорусские инструкторы, воющие в Украине с 2014 года. У нас было что-то вроде курса молодого бойца: основы тактики, основы стрелкового боя, медицины и физподготовка.
Когда я туда прибыл, не было даже роты Калиновского, весь личный состав – несколько взводов. Первый взвод был боевым – туда попадали только люди с опытом боевых действий. Были люди, которые служили во французском Иностранном легионе; были люди, которые раньше воевали в Украине. Были и люди с ценными боевыми навыками – сапёры, например. Я попал во второй боевой взвод, в который брали по принципу "физически крепкий, но пока необученный". Мы учились, а командиры оценивали – готовы мы идти в бой или нет. Никто пушечным мясом нас не отправлял: на фронт я попал только в апреле.
Постепенно мы развивались: из пары взводов мы переросли в роту, затем были сформированы три роты: первая боевая, вторая – резервная боевая и третья – учебная. Я попал во вторую. Мы стали батальоном, а в мае сформировался полк, который до сих пор увеличивается. Конечно, численность людей в полку изменяется – сначала ехали самые мотивированные, затем поток увеличивался или изменялся из-за ситуации на фронте, ситуации в Беларуси. В конце концов, каждого человека необходимо проверить – не является ли он диверсантом – это тоже отнимает время.
Чуть позже в Украине структурировалась система подготовки парамедиков, и для них начали проводить курсы подготовки строго по стандартам НАТО. Мы уже работаем и обучаемся строго по ним. Постоянно идёт совершенствование своих навыков. Парамедики приходят в полк, получают базовые навыки, а затем эти навыки расширяются, после чего их ставят уже в медэкипажи. У нас сейчас в планах обучить экипаж реанимобиля для эвакуации. Мы растём.
– Вы можете вспомнить своё первое задание? У вас был опыт оказания помощи, но в совершенно других условиях. Когда вы оказались уже непосредственно в бою, как это было?
– Это было на николаевском направлении. Там шли оборонительные бои под Николаевом. Я пошёл ускоренно. Со своей второй резервной роты я пошёл первым, поскольку парамедики из первой роты проходили лечение после ранений. К тому моменту я ещё проходил обучение, но оно уже подходило к концу.
Всё бахало, стреляло, грохотало
Медик, конечно, не должен участвовать в бою. Боевой медик участвует в бою только тогда, когда нет раненых. Тогда он работает как обычный боец. Когда есть раненые, парамедик работает с ними. Так вышло, что на первом боевом задании я не вступил в бой: у меня была задача – дежурить и ждать, если вдруг поступят раненые. Раненые, слава Богу, не поступали. Я дежурил в относительно безопасном месте – за несколько километров от боестолкновений. Конечно, всё бахало, стреляло, грохотало. Высунуться было нельзя. Я почувствовал себя в самой гуще боевых действий. Думаю, мне повезло, что я сразу не попал в пекло. Это позволило подготовиться к следующим боям. Я мог оценить, что я делаю правильно, что – нет.
Первый стрелковый бой был в начале мая на штурмовой операции. Я шёл бойцом-парамедиком штурмовой группы. Это была первая ударная группа. Вот там я уже применил оружие. Там уже было большое количество раненых. Мне удалось задействовать все свои навыки и умения, которые у меня были на тот момент.
– Насколько я понимаю, сейчас вы работаете на бахмутском направлении. Не могли бы вы вкратце рассказать о положении дел? Сообщается, что "ЧВК Вагнера" совместно с мобилизованными имеют успехи на юге; кто-то же говорит, что ситуация контролируемая. Как бы вы оценили обстановку?
– Могу сказать, что правы все. В тот момент времени, когда поступает информация, она правдивая, но она меняется буквально в течение получаса. Там идут постоянные штурмовые бои: то штурмует российская армия, то ВСУ. Идут постоянные артиллерийские и танковые дуэли.
Действительно, бои очень сложные, насыщенные. Техника приносит очень много ущерба. У нас был недавно случай, когда украинские бойцы не соблюдали дистанцию при перемещении, и одним ударом из танка мы получили четырёх тяжелораненых бойцов, которые уже никогда не вернутся на службу. К сожалению, они утратили своё здоровье буквально за секунду.
Концентрация техники очень высокая. Ситуация похожа на Северодонецк, но Бахмут в этом плане намного более удобен для обороны, поэтому силы ВСУ удерживают город.
– Кто сражается против вас под Бахмутом?
– Там собрались все: спецназ, ЧВК, мобилизованные, регулярная армия.
– Что касается потерь в рядах ВСУ на бахмутском направлении, каждый день поступает разная информация: некоторые источники утверждают, что речь идёт о сотнях раненых. Насколько эта информация близка к реальности?
Целых домов там практически нет
– Цифры меняются. Если идёт большая штурмовая операция, то потери бойцов, к сожалению, растут. Раненых много – десятки в день.
Воды в городе нет, канализации нет, электричества нет. Город полностью лишён всех коммуникаций. Всё работает только на генераторах и буржуйках. В городе остаются мирные жители, которые отказываются его покидать. Я не знаю, на что они рассчитывают, потому что город планомерно разрушают по мере медленного, но продвижения. Артиллерия всё глубже и глубже достреливает до центральных районов. Те части города, которые прилегают к зоне боевых действий – южная и восточная, разрушены – целых домов там практически нет. На севере и западе чуть получше, там тоже встречаются разрушенные дома, но город более-менее цел.
– До интервью вы сказали, что пару дней назад вы были на задании. В чём оно заключалось, если не секрет?
– Вообще, это единый формат всей медицинской службы. Это дежурство в точке эвакуации, приём раненых и убитых. Задания практически всегда одинаковые, пусть и немного в разных вариациях. Мы не лезем глубоко в задачи, которые выполняют боевые подразделения. Мы работаем на своём участке этой задачи. Мы запрашиваем информацию о задаче только тогда, когда она касается перемещения медэкипажа наших боевых подразделений.
– Не могли бы вы описать быт военнослужащего? Как проходит ваш день на фронте?
– Быт можно разделить на две совершенно разные реальности. Первая – нахождение на тыловой базе, вторая – нахождение на дежурстве во время выполнения боевой задачи.
Тыловая база – это надёжное сооружение. Чем крепче, тем лучше. Там располагаются средства связи, командный пункт и все спальни, бытовые помещения. Если же мы находимся на позициях, это совсем другой разговор. Точка эвакуации обычно разная, но может и повторяться на разных боевых задачах, если она пригодна для этого. Там уже, конечно, условия спартанские. Мы можем ночевать в самой машине эвакуации, можем ночевать в каких-то подвалах. Как придётся. Главное – найти надёжное укрытие. Оно определяется командиром медэкипажа.
Что касается бойцов, там похожая история. Они занимают здания, подвалы, укреплённые сооружения, где можно выставить удобные пункты наблюдения, охрану.
– Часто обстреливают?
– Работаем мы в основном в прифронтовой зоне. Мы всегда в зоне досягаемости бронетехники и артиллерии. Бывает, что и в зоне досягаемости стрелкового оружия. Мы первое звено медицинской эвакуации.
Вы не видите человека, которого вы ранили или убили
– Есть ли какие-то психологические барьеры, через которые вам было тяжелее всего переступить? Например, осознание того, что вы будете вынуждены стрелять в людей, или же то, что стрелять будут в вас.
– Конечно, тяжёлые моменты и барьеры есть, но они не связаны с противником: в современной войне ты не видишь своего противника, это какая-то мелькающая фигурка в пределах видимости. Вы не видите человека, которого вы ранили или убили. Это психологически легче.
А вот то, что у меня на руках погибли два моих командира – "Волат" (Павел "Волат" – командир роты полка Калиновского. Погиб в мае 2022 года. – РС) и "Брест" (Иван "Брест" Марчук – боец полка Калиновского. Командир батальона "Волат". Погиб 26 июня 2022 года. – РС). Я просто не мог ничего сделать, и это меня очень сильно подкосило. Моя группа оказывала помощь "Волату", мы пытались его вытащить, везли его в больницу и откачивали. То же самое касается и "Бреста". Об обстоятельствах его смерти говорить не могу: наши ребята находятся в плену.
Он был всем нам братом
– Вы служите в батальоне "Волат", названном в честь Павла. Каким человеком он был?
– Он был бойцом до мозга костей. Он жил боем. Это именно тот тип людей, которые сейчас пируют в Вальхалле ("Небесный чертог" в германо-скандинавской мифологии, куда попадают павшие воины. – РС). Это воин с большой буквы. У меня к Павлу бесконечное уважение. Это был наш самый сильный боевой командир за всё время существования нашего подразделения. Он был всем нам братом, а его смерть ударила по всем бойцам.
– Что самое сложное в работе парамедика?
– Самое сложное – когда ты сделал всё и немножко больше, но всё это бесполезно. Это ещё сложнее, когда это близкие тебе люди. Это твои побратимы, с которыми ты идёшь плечо в плечо, которым ты прикрываешь спину. Когда они умирают, это тяжелее всего.
Мы чувствуем, что мы черствеем
– Как вас изменили эти 10 месяцев?
– Я и до этого был человеком непростым, а теперь и подавно: я вспыльчивый, это зачастую мешает в моей работе. Я стараюсь сдерживаться, но не всегда получается. Наверное, стал более ответственным. Наверное, стал более злым, чёрствым и циничным, потому как сохранять в себе человека в таких условиях не всегда удаётся. Известно, что медики не видят в своих пациентах личность, которой мир может лишиться навсегда. Если так думать о каждом человеке, которому ты не смог помочь, то просто поедет крыша. Мы чувствуем, что мы черствеем.
– Не разочаровались после этого всего в жизни?
– Нет. Даже если бы я знал, что всё вот так повернётся, я бы сюда всё равно поехал.
– Президент России Владимир Путин впервые за три года посетил Беларусь. Аналитики считают, что он пытается склонить президента Лукашенко вступить в войну. Как вы думаете, насколько такой вариант реален?
– Украинцы мне часто задают этот вопрос, мы же общаемся со смежными подразделениями, да и с друзьями, которых мы нашли в Украине. Они говорят "Вот как ты думаешь, пойдут ли белорусы на Киев, Львов, Ровно?" Мне очень понравилось, как на это ответил секретарь СНБО Алексей Данилов. Он сказал: "Такая вероятность всегда есть, но в данный момент наша разведка оценивает её как низкую". Я согласен, вероятность удара есть, но на данный момент она ещё низкая.
– По другой версии, Путин хочет присоединить Беларусь и склоняет Лукашенко ускорить интеграционные процессы. Как вы считаете, хочет ли белорусский народ стать частью России?
– Я думаю, нет. Тут всё очень зависит от регионов. Те регионы, которые граничат с Россией, – там бóльшая часть населения ездит на заработки в Россию – они, наверное, за присоединение. Более западные регионы видят, какой может быть другая жизнь. Конечно же, они не хотят вступать ни в какую Россию. Я думаю, что бóльшая часть белорусов всё-таки против.
Какой конкретный этнос в Российской Федерации является нам братьями?
– Я также довольно часто слышу слова о "братских" народах. Действительно ли Беларусь и Россия – братские народы?
– У меня вопрос уточняющий – а что есть россияне? Какой конкретный этнос в Российской Федерации является нам братьями? В любом случае, граждане Российской Федерации не являются нам братским народом.
– Полк имени Калиновского, исходя из заявлений командиров, имеет две цели – победа Украины и освобождение Беларуси. С первой всё достаточно понятно – выход на границы до 2014 года, а как быть с освобождением Беларуси? Каким образом полк собирается это сделать? Есть ли у вас план?
– Понимание того, как мы можем это сделать, есть, но, конечно, мы об этом говорить сейчас не станем.
– Возможно ли это с вашей точки зрения?
– Я бы даже сказал, что это реально.
– Ранее стало известно, что от полка Калиновского отделился батальон "Террор". Также есть информация, что на территории Украины есть ещё одна группа белорусских добровольцев – "Пагоня". Насколько я понимаю, никаких взаимодействий на сегодняшний момент между этими тремя подразделениями нет. Как вы считаете, могут ли они в таком случае объединиться для выполнения одной задачи?
– У нас просто нет выбора, потому что если мы не объединимся, то нечего даже начинать.
– Почему между формированиями сложились такие отношения?
– Потому что в формированиях все являются добровольцами, и это всё живые люди. Возникает недопонимание, возникают расхождения во взгляде на будущее. Это всё не добавляет прочности и стойкости. Приходится договариваться, строить совместные подразделения или же, наоборот, отделяться. К сожалению, это происходит на фоне разного видения командирами будущего своих подразделений. Когда станет нужно, я уверен, что белорусские подразделения начнут работать для выполнения общей цели. Возможно, сейчас это не очень нужно: работает "Террор" – отлично, "Пагоня" выполняет задачи ВСУ – это тоже плюс.
Мы не отказываемся от Беларуси. Я верю, что мы обязательно вернёмся в свою страну
– Какой вы видите Беларусь будущего?
– Я вижу её демократической, развитой и образованной страной, которая имеет свой язык и чтит свою историю. Она не строит заборы со своими соседями, она дорожит ими: других у нас не будет. Беларусь будущего является частью большой европейской семьи – не обязательно Евросоюза, но европейской цивилизации.
От себя я бы хотел пожелать всем белорусам постараться сохранить себя, не потеряться в потоке бесконечных чёрных новостей, искать оптимизм в самых простых вещах, потому что Беларусь без людей – это просто пустое пространство. Наши люди – это наше величайшее сокровище. Наши люди должны даже в таких сложных и абсурдных условиях стараться двигать страну вперёд, несмотря ни на что. Мы не отказываемся от Беларуси. Я верю, что мы обязательно вернёмся в свою страну.
