Сергей Демин – один из самых дорогих рижских художников. Но, чтобы держать ценовую планку знаменитой лондонской галереи Saatchi Gallery, благодаря которой начался в 2010 году его неожиданный взлет, нужно уметь ждать покупателя, и поэтому Сергей работает в государственном архиве.
Демин трижды выходил в финал виртуального конкурса Saatchi Showdown, организуемого онлайн-галереей Saatchi Art. Это интернет-платформа для продажи произведений искусства и одновременно социальная сеть для художников, дилеров и покупателей с числом ежедневных посещений в полтора миллиона. Дважды победу в конкурсе Сергею приносили изображения обезьян, стилизованные под православные иконы. Таких картин у него несколько, названия говорят за себя: "Борис и Глеб", "Николай", "Богоматерь”. Художник рассказывает Радио Свобода:
– Изначально конкурс был связан с Saatchi Gallery, которой и принадлежала онлайн-платформа. Потом ее перекупили американцы откуда-то из Флориды. Там зарегистрировано несколько десятков тысяч художников. Раньше конкурсы проходили раз в четыре месяца, теперь реже. На сайте появляется объявление, ты выбираешь свою самую замечательную работу и номинируешь. Потом в Лондоне организуют выставку финалистов. Но "Синяя обезьяна" на нее не попала, потому что я ее быстро продал.
– А почему вы выбрали "Синюю обезьяну"?
– Подобная работа с двумя обезьянами под названием "Борис и Глеб", которая была нарисована еще в 2001 году, в 2010 году получила очень много позитивных отзывов и победила. В 2014 году я нарисовал "Синюю обезьяну" и подумал, что будет логично ее тоже выставить.
– То есть вы просчитали хитовый формат?
– Наверное, можно и так сказать. Все три раза я побеждал с очень странными работами. Во второй раз вышла в финал картина "Зингер-машин", на которой человек просто шил. Логику просчитать трудно, но обезьяны прокатывают.
– Обезьяны или иконы?
– Это, конечно, обезьяны, но написанные в иконописной манере. У меня дома лежал набор открыток с иконами, я оттуда выбрал как образец одну, кажется, XVI века. Специально даже не искал, взял ту, которая мне больше других понравилась, и срисовал.
– Вы верующий?
– Нет, я атеист.
– Для вас канон не имеет никакого значения, вы его не читаете?
– Ну, нет, я понимаю, что такое канон и все эти нюансы, но, честно говоря, когда я использую иконописные мотивы, я не вкладываю в это никакого смысла. Я не имею намерения кого-то оскорбить, мне просто нравится иконописный стиль: это красиво, хорошие краски, статичные фигуры и так далее. Некоторые видят в этом чистое оскорбление, некоторые – соединение древности с современной жизнью, эклектику, смесь православия и буддизма, индуизма. Если же искать действительную причину, которая заставляет меня так рисовать, наверное, это ирония отчасти. Обезьяны мне вообще с детства нравятся. Передачи по Discovery о них всегда вдохновляли, интересно было, как они себя ведут, между собой общаются. Мы от них произошли, это сто процентов, наши гены очень близки.
– Вы просто взяли две любимые вещи, которые оказались под рукой, иконопись и обезьян, и соединили без особого философствования?
– Философский смысл пусть критики ищут. Когда что-то рисуешь, работа идет на подсознательном уровне. Я не придумываю сложную схему, которую можно записать на бумажке.
– Ничего антиклерикального в ваших картинах нет?
– Я, во всяком случае, ничего такого в них не вкладывал. Православных специально обидеть не собирался. Если мне очень захочется, я возьму католическую икону. Это просто игра образов. С таким же успехом греки могут претензии предъявить за то, что мы эксплуатируем их живописную традицию.
– У вас одна работа была связана с исламом.
– Think Green. Эта картина посвящена не столько исламу, сколько "Гринпису". Это отчасти тоже тоталитарное движение, поэтому на картине совмещение и зеленого цвета, и экологии, и ислама. Персонажи в одеждах смертников на велосипедах едут, потому что об экологии думают.
– У них над головой сура из Корана?
– Там никакой суры нет, на растяжке написано по-арабски "думай по-зеленому". Может быть, это экологи мусульманские, которые за охрану окружающей среды борются своим способом, катаясь на велосипедах, но могут и взорвать за идею. Там можно массу подтекстов найти, в основном, социальных. Религиозный из них последний.
– И композиция, напоминающая "Троицу", тоже не имеет отношения к Троице?
– Там три сапера сидят. Есть известная икона "Моление о чаше", а у меня "Моление о фугасе". Терроризм, взрывы в городах, разминирование – очень острая социальная тема. Трудная и опасная работа. Саперы гибнут. Отчасти то, что они делают, это богоугодное дело – спасение жизней. Я к ним с большим уважением отношусь, и это правда, безо всякой иронии.
– А как вы относитесь к возможности оскорбить чувства верующих? Вы уважаете чувства мусульман, христиан?
Эти так называемые иконы у меня покупают в основном русские
– Если эти чувства глубоки, они не могут быть оскорблены. Если ты веришь, тебе какое-то изображение, фильм, что угодно визуальное должно быть абсолютно безразлично. У тебя есть свой путь, и ты по нему движешься, не обращая внимания на внешние раздражители. Они тебя не могут поколебать. Я атеист, но я не против верующих, я их понимаю. Кроме моих картин в мире есть столько вещей, событий, людей, которые оскорбляют на более серьезном уровне, что верующий должен только сидеть весь день и реагировать. Хотя у него не та задача.
– А ваши "Всадники" – это Георгий Победоносец?
– Нет. Была одна работа, которая называлась "Гигиена гегемонов", я нарисовал ее в 2009 году. Идея состояла в том, что произойдет большая зачистка в верхах, то есть все мировые лидеры постепенно будут сменяться. И на заднем плане были красивые всадники с оторванными головами как символ управляемых народных восстаний, социальных движений. Теперь, когда я хочу кому-нибудь сделать подарок, я рисую всадника без головы с автоматом: он скачет и стреляет, куда скажут.
– Вы поклонник конспирологии? Считаете, что миром правят 300 семейств?
– Нет. Есть некоторое число людей, которые обладают большинством ресурсов на нашей планете, но вряд ли они чем-то могут управлять. Все происходит по банальной схеме: кто-то хочет заработать, кто-то не хочет потерять. Счеты как в любой семье. Просто нам недостает информации об этом.
– Вы не считаете, что народные движения могут изменить общество к лучшему?
– Сейчас ничего нельзя сказать. Ну, свергли они, к примеру, правительство. Что из этого выйдет, непонятно. Результат мы увидим лет через пятьдесят. Поколение как минимум должно смениться.
– Одна из ваших последних работ называется "Предчувствие войны": над рижским городским пейзажем висят дирижабли. Насколько это для вас реально – военные действия над нашими улицами?
– Все вероятно, конечно. Но в этой работе я иронично обыграл педалирование темы российской агрессии в латвийской прессе. Мы как бы под зонтиком сидим. Это не дирижабли, это стратостаты с радаром, их поднимают в небо на тросе на несколько километров, и радар фиксирует ракеты быстрее, чем радиолокационная станция с земли. Я представил себе, как бы это выглядело, если бы война. Хотя реальная ситуация такова, что ничего не происходит, а если произойдет, то так быстро, что мы не успеем отреагировать.
– Подготовиться невозможно, бесполезно даже пытаться?
– Ну, что тут Латвия может? За какое время истребитель пролетает от одного ее края до другого? Входим мы в состав НАТО или ЕС, не входим, с точки зрения простого человека нет никакой разницы. Или в состав России. Мне, например, все равно. Мне лично важно, чтобы работать меньше нужно было и можно было больше рисовать, неважно в составе чего.
– Синюю обезьяну в облачении православного епископа в нынешней России вам вряд ли удастся выставить.
– Я не стремлюсь, чтобы меня показывали по Первому каналу, но эти так называемые иконы у меня покупают в основном русские. С рук или через интернет.
– Какое образование у вас?
– Я окончил историко-философский в независимой Латвии. История меня очень раздражала уже на втором курсе, хотя я, сцепив зубы, честно получил бакалавра. Потом поучился на ювелира немного, и уже потом поступил в академию художеств. Скажи мне кто-нибудь во время учебы в университете, что я поступлю в академию, я бы не поверил. Рисование до того меня не интересовало.
– Чем история раздражала?
– Когда читаешь сам о том, о чем хочешь, это кажется интересным. А от ежедневных лекций тошнит.
– Что тогда интересно? Выбирать какие-то куски знаний, немного истории, немного биологии, философии, искусствоведения и играть ими?
– Да, наверное, ближе всего к этому. Но это так или иначе происходит, мы же ни по одному предмету не получаем исчерпывающей информации. Изо всех прочитанных текстов, пересмотренных картин запоминаются совсем немногие. А что до картин, я в них идеи не закладываю. Они появляются сами по себе, более или менее сложные в зависимости от багажа знаний и жизненного опыта художника. В живописи все происходит довольно банально и просто. Для меня, во всяком случае.
– То есть художник – ребенок, который может жонглировать знаниями, опытом, ощущениями, образами независимо от того, что эти образы значат в мировоззрении других людей?
– Скорее всего, так оно и есть.
