Яков Кротов: Этот выпуск программы посвящен встрече со священником Русской православной церкви, писателем, отцом Георгием Эдельштейном, настоятелем храма в Карабаново Костромской области, который отец Георгий восстанавливал.

Конечно, я был бы счастлив организовать эту программу 20 лет назад, но, поскольку отец Георгий вечно у себя на приходе, впервые за 20 лет удалось соединиться, за что огромное спасибо. Непосредственный повод – выход очередной книги отца Георгия под названием "Право на правду".

Что это значит – «право на правду»? Разве право – это не обязанность? Из вашей книги я так понял, что вы говорите о ваших собратьях-священниках, что многие из них за десятилетия церковного служения не нашли времени сказать правду о положении дел в Церкви. Это обязанность – говорить, искать правду, или это право?

​Георгий Эдельштейн: Знаете, отец Яков, в 1988 году вышел сборник статей - по-моему, это был один из первых сборников, где под одной обложкой были собраны и атеисты, и люди сомневающиеся, и агностики, и архиереи, и священники. И там было интервью архиепископа Кирилла Гундяева, ныне здравствующего патриарха, и он говорил, что каждый из нас имеет и обязан иметь право на правду. Я - священник Московской патриархии, мне очень понравились слова архиепископа Смоленского Кирилла, я взял его слова как заглавие, как мотив. Это ведь, собственно, не книга, а сборник статей, и к нему, я думаю, самое правильное – слова святейшего патриарха.

Яков Кротов: Но вы ведь не родились в верующей семье, вы пришли к вере в Бога, причем, как я понимаю, в годы активных гонений на Церковь. Как же это получилось, что в неверующей семье вы узнали о Боге?

Георгий Эдельштейн: В книге "Записки сельского священника" я предлагаю несколько гипотез и предлагаю читателям самим ответить на вопрос, какая из них правильная. Я вообще скептически отношусь к рассказам о том, «как я пришел в Церковь, как я пришел ко Христу». Мне много раз приходилось слышать лекции и доклады на эту тему католиков и протестантов разных деноминаций. Мне кажется, любой православный христианин, скорее, скажет: "как Христос нашел меня". Он взял меня за шиворот и привел в свою Церковь.

Яков Кротов: Ваш отец неверующий, мать - тоже, ваш сын, как я понимаю, не пошел по вашему религиозному пути. Почему одного благодать берет за шкирку, а других не берет?

Георгий Эдельштейн: Это вопрос к Господу Богу. Одна из гипотез: мама мне рассказывала, что ее бабушка Каролина была очень опытной практикующей католичкой, и она мечтала, чтобы хотя бы кто-то из ее внуков стал ксендзом. У сыновей не получилось, у внуков - тоже, получилось у правнука.

Когда в детстве я болел (а болел я часто, потому что с утра до вечера кувыркался в снегу), мама что-то пела по-польски, и когда мне исполнилось лет 10-12, я понял, что это католические гимны, обращения к Богородице. Не знаю: может быть, это привело меня в Церковь…

Но однажды в Ленинграде, на Смоленском кладбище я сидел на могиле, готовился к экзамену и, услышав пение, подошел поближе. Смоленская церковь, август, приближается день престольного праздника в храме... Мне очень понравилось, как там пели. Я пришел на второй день, а потом подошел вечером к какому-то старичку-священнику (это был протоиерей Владимир Смирнов) и говорю: "Батюшка, я хочу креститься". – "А что ты знаешь о Христе?" Я сказал: "Ничего не знаю". – "Ты Евангелие читал?" – "Нет, не читал, у меня нет Евангелия". – "Приходи завтра утром в шесть часов, я тебя крещу". Я пришел, он спрашивает: "А почему у тебя рубашка не белая?" Я говорю: "Вы мне, батюшка, не сказали". – "Ну, ладно, буду крестить в синей". Вот и все.

Яков Кротов: А как совместить это с популярными сегодня рассказами о гонениях на веру, о том, что требовали паспорта, что вас сразу отчислили бы из студентов и так далее?

Георгий Эдельштейн: Паспорта не требовали никогда и ни у кого. Честные священники никогда не разрешали в своих храмах предъявлять паспорта, потому что паспорт может требовать только официальный представитель государства. Если на улице ко мне подойдет какой-то человек и попросит паспорт, я, естественно, спрошу у него: "А ты кто такой?" И точно так же в любом храме, где я служил, я очень настойчиво просил всех прихожан никогда не предъявлять паспорт ни старосте, ни казначею, ни помощнику старосты, ни священнику, потому что они - не представители власти. Если человек принес крестить ребенка, то он может назвать свое имя, фамилию, и все. А паспорт – зачем?

Яков Кротов: Но, по-моему, большинство священников в большинстве приходов спрашивали паспорта и записывали, а часто и доносили.

Георгий Эдельштейн: Нет, священники не могли. Регистрировали все церковные требы члены церковного совета.

Яков Кротов: Но настоятель все равно остается ответственным за то, что делается в храме.

Георгий Эдельштейн: Ни в коем случае! По закону 1929 года, священник мог быть членом исполнительного органа. В 1961 года, в День преподобного Сергия, 18 июля по гражданскому календарю, было архиерейское совещание в Троице-Сергиевой Лавре, которое приняло решение, что священник не может быть членом церковно-приходского совета. Поэтому никакой административной деятельностью он в Церкви с 1961 года не занимался, он был наемным рабочим, которого брал на работу церковный совет, и к регистрации он не имел никакого отношения. А сельсовету или райисполкому сведения, кто приходил крестить детей, давали члены церковного совета.

Яков Кротов: И все-таки это вопрос доверия к священнику и к Церкви. Приходит человек крестить ребенка, и он ничего не знает ни про инструкцию 1929 года… Кстати, я знаю случаи, когда человека обвиняли в том, что он имеет эту инструкцию. Она была издана только для служебного пользования, и само ее размножение рассматривалось как антисоветский поступок.

Кстати, отец Александр Мень говорил, что Собор 1961 года не изменил атмосферу в Церкви. До него диктатором в приходе был священник, после него – староста, но сама советская атмосфера в приходе, когда кто-то – диктатор, была и после собора. Отец Александр Мень многих крестил без регистрации, и это рассматривалось как нарушение, может быть, не бумажного формального установления, но духа, который господствовал в тогдашней Церкви.

Вы считаете, что каждый священник сам отвечал и отвечает за то, насколько он следует правде в своем поведении? Или это определяется инструкцией?

​Георгий Эдельштейн: В любом магазине юридической книги вы могли купить книжечку – коммунистическая партия, классики марксизма-ленинизма о Церкви.

Яков Кротов: Но инструкции 1929 года там не было!

Георгий Эдельштейн: Всегда была! У меня всегда в кармане подрясника было законодательство о религии и Церкви. И я десятки раз обсуждал с любым чиновником, что можно и чего нельзя. Советская власть очень и очень помогала священнику. Предположим, ко мне в церковь пришли крестить восемь-десять детей. Помощник старосты или казначей говорит: "Вам с регистрацией или без?" Они говорят: "Если можно, без регистрации, а то мы стоим в очереди на квартиру, а документы попадут в райисполком…" – "Хорошо. С регистрацией – 10 рублей, без регистрации – 25". – "А почему такая разница?" – "Так ведь батюшка рискует. Советская власть может уволить его из Церкви".

Яков Кротов: Но почему вы рискуете, если закон не требует регистрации?

Георгий Эдельштейн: Спросите у церковных старост.

Яков Кротов: А вы знаете случаи, когда священников увольняли?

Георгий Эдельштейн: Меня не увольняли. Так вот, "батюшка рискует, и мы положим 10 рублей в церковную кассу, а 15 пойдут батюшке". На самом деле батюшке шел червончик, а пятерка – этой тете, которая здесь за батюшку что-то говорила, и все стороны были довольны. Но когда разрешили крестить без регистрации (где-то в 1989 году), многие священники очень опечалились – их лишили крупного дохода.

Яков Кротов: Но как могли в 1989-м разрешить крестить без регистрации, если и раньше это не было запрещено?

Георгий Эдельштейн: Это же были устные законы уполномоченных. Советская власть не очень беспокоилась об исполнении закона, и если вы будете читать книгу, то в предисловии там первое – открытое письмо Его святейшеству, патриарху Кириллу, где обсуждается именно этот вопрос. Когда письмо было написано, я отправил электронный вариант в отдел Московской патриархии по связям с общественностью до того, как опубликовал его письмо на сайте нашего храма.

Так вот, церковный совет требовал, чтобы все требы регистрировались. И мне церковный совет выдавал квитанцию, что треба зарегистрирована. В законе советской власти было написано: богослужение на дому разрешается только по просьбе тяжелобольных и умирающих. Так как закон был один для всех без исключения религий, там нельзя было указать – «исповедовать», «причащать», «соборовать» или «крестить»... Они не могли указать, что крестить можно, а обрезать нельзя, или наоборот.

Я тогда служил в Вологодской области. Верующие рассказали, что ко мне в церковь везли парализованного человека. Он был врачом то ли в тюрьме, то ли в лагере. Какой-то зэк не хотел идти на работу, а врач отказался давать ему справку: "Ты здоров, иди и вкалывай". И ему сунули нож в спину, очень умело, профессионально, и его парализовало. Его папа и мама везли в корыте ко мне в храм по снегу. Церковь на горке, пожилые люди дотащили его до середины горки – и выбились из сил, отвезли его домой. Мне прихожане рассказали об этом, и я сказал: "Так я пойду и окрещу его дома!" Окрестил дома и с удовольствием рассказал об этом двум-трем своим собратьям, связанным с соответствующими органами.

Через день меня вызывает уполномоченный Совета по делам религий: "Вы крестили на дому?" – "Да, крестил". – "Кладите на стол регистрацию. Вы будете лишены права служить в Церкви". Я достаю из кармана законодательство – "по просьбе тяжело больных и умирающих"… "Этот человек тяжело болен, я его крестил на дому, вот разрешение церковного совета на требу. Уполномоченный при мне позвонил в Совет по делам религий, и ему сказали: да, священник прав, отстаньте от него.

Яков Кротов: Но все-таки, само такое поведение, когда человек носит в кармане закон, мне кажется, с точки зрения советской России, являлось антисоветским. Это называется – «правозащитная деятельность». Вы ведь были членом Хельсинкской группы.

Георгий Эдельштейн: И был, и остаюсь. Но я никогда не был правозащитником.

Яков Кротов: Вы антисоветчик?

Георгий Эдельштейн: Если вам кажется, что священник может быть антисоветчиком, то мы здесь с вами два антисоветчика.

​Яков Кротов: Не всякий священник – антисоветчик, а священник, который носит в кармане советский закон и утирает этим законом советского чиновника, вот это антисоветчик.

Георгий Эдельштейн: Нет, антисоветчик - любой священник, который выходит на амвон и говорит: "Во имя Отца и Сына, и Святого Духа…".

Яков Кротов: А если он потом служит панихиду по усопшему рабу Божьему Иосифу?

Георгий Эдельштейн: Ну, и что? Пусть он служит панихиду, но любую молитву Господь слышит или нет, не так ли? Вы молитесь, но разве у вас есть гарантия, что Господь немедленно исполнит то, о чем вы просите? Вы говорите: "Да будет воля твоя, Господи!"

Яков Кротов: Мне вспоминается рассказ великого атеиста Марка Твена "Письмо ангела-хранителя", где тот объясняет, что на небесах удовлетворяют молитвы сердца, а не молитвы уст. Молитвы уст, например, чтобы была хорошая погода, засчитываются - десять тысяч за одну молитву сердца. То есть торговец углем десять тысяч раз говорит о хорошей погоде, а один раз в сердце просит холода, чтобы продавать больше угля: засчитывается последняя молитва, и холодает. Когда святейший патриарх Алексий I (Симанский) служил панихиду по Иосифу Сталину, когда молились об упокоении или о здравии Леонида Ильича, Никиты Сергеевича и так далее, это молитва уст или молитва сердца?

Георгий Эдельштейн: Ну, во-первых, давайте реабилитируем Сэмюэла Клеменса, который писал под псевдонимом «Марк Твен». В первую очередь он был зубоскал, и ему важно было развеселись почтеннейшую публику. Он веселил таким образом. Очень верующим он, наверное, не был, но я бы предложил вам отдельно поговорить о том, что такое вера и что такое атеизм.

Яков Кротов: Сэмюэл Клеменс страшно боялся, что он потеряет заработок, поэтому часть своего архива он завещал вскрыть только через сто лет после своей смерти. Эти сто лет истекли примерно пятнадцать лет назад, и выяснилось, что Марк Твен, конечно, был атеистом, скрытым, но довольно твердым. Поэтому некоторые его сочинения - это не просто зубоскальство, не только борьба с ханжеством, но и попытка сказать всему миру, что жизнь проще, чем рисуют ее верующие люди. Он не был храбрым человеком, а вы - храбрый человек, но ведь у каждого свой путь. Вы осуждаете тех священников, которые не решались крестить без регистрации?

Георгий Эдельштейн: А зачем я буду их осуждать?

​Яков Кротов: А вы говорите – «право на правду»... Люди, не подписывавшие открытые письма, которые подписывали вы, не входили в Хельсинкскую группу… А в этой книге, по-моему есть момент осуждения. Разве нет?

Георгий Эдельштейн: Я по складу своего характера не трибун и ни в коем случае не миссионер. Мы с отцом Александром Менем много раз не то чтобы спорили: с ним трудно было спорить, у него было очень хорошее чувство юмора. Я мог на полном серьезе что-то говорить, а он тут же хихикнет и ответит так, что ты тоже улыбнешься. Спорить с ним было практически невозможно. Для него главной была миссия. Вы помните его кликуху в КГБ?

Яков Кротов: «Миссионер»!

Георгий Эдельштейн: Да. А мою?

Яков Кротов: Нет.

Георгий Эдельштейн: «Клерикал». Понимаете, там сидели (да и сидят) умные люди.

Яков Кротов: Они не сидят, они работают, а сидят совсем другие люди по плодам их работы!

Георгий Эдельштейн: Правильно. Для отца Александра миссия – это было главное дело его жизни, и он его делал максимально успешно. Трудно сосчитать число людей, которых отец Александр привел в Церковь.

Яков Кротов: Тогда уж скажем по-церковному, что он был "труба многовещанная". Это византийский стих, сравнивающий миссионера, апостола с трубой органа, которые широко использовались в Византии.

Георгий Эдельштейн: Мне это никогда не было интересно. Для меня главное – "верую, Господи, и исповедую" (то есть вслух свидетельствую). Если я буду молчать, то это грех, за который человек обязан ответить. "Молчанием предается Бог" – эти слова Григория Богослова, великого капподакийца, должен помнить всякий христианин. Молчать нельзя!

Яков Кротов: Маленькая справка: капподакиец – это житель региона, сейчас находящегося на севере Турции, а в византийские времена известного своими богословами, монастырями и храмами.

​Георгий Эдельштейн: Да, и в Грузии были опубликованы книги, в которых утверждается, что грузины – это и есть капподакийцы.

Яков Кротов: «А Сталин - не грузин, он какой-то чуть-чуть другой национальности… Все хорошее – грузинское, все плохое – не грузинское». Я не возражаю, Сталин – такой же интернациональный подлец, как и Иуда, это всечеловеческое явление, но хорошо ли было служить по нему панихиду? Вот сколько людей отец Александр привел к Церкви, а сколько людей даже не приближаются к Церкви, к книгам отца Александра Меня. Ну, как можно было служить панихиду по усатому?!

Георгий Эдельштейн: Дорогой отец Яков, его святейшество патриарх Алексий II, говорил, что нужно бы Владимира Ильича Ленина вынести из мавзолея и похоронить по христианскому обряду. Покажите мне священника, который будет отпевать Ленина…

Яков Кротов: А почему по христианскому обряду? Осиновый кол и… Или просто вынести и похоронить на Волковом кладбище рядом с мамой. Зачем крайности?

Георгий Эдельштейн: Я не думаю, что мы вправе решать вопрос о возможности захоронения Владимира Ильича на христианском кладбище. Я бы не благословил хоронить Владимира Ильича или Иосифа Виссарионовича на кладбище во дворе нашего храма.

Яков Кротов: А панихиду?

Георгий Эдельштейн: Корней Иванович Чуковский до революции в одной из своих статей писал о ребятишках, которые решили пошутить, пошли в храм и заказали панихиду по болярине Каине и рабе Божьем Иуде.

Яков Кротов: Имя «Иуда» было в святцах и в ходу в быту еще XIX веке. Это к тому, что патриарх Алексий не согрешил? Вы же в своей книге цитируете благодарственные письма патриарха Алексия Симанского Иосифу Виссарионовичу за то, что ему подарили правительственную машину…

Георгий Эдельштейн: Не только патриарх, но и Собор принимал благодарственные послания.

Представим себе: Иуда пришел на Голгофу, упал у креста и просит у распятого прощения. Два варианта: "Пошел вон, собака!" или "Прощаю".

​Яков Кротов: Спаситель с креста простил всех.

Георгий Эдельштейн: В том числе, и распинавших его.

Яков Кротов: Он не простил, он взмолился Отцу.

Георгий Эдельштейн: "Прости, Господи, не ведают бо, что творят".

Яков Кротов: Патриарх Алексий ведал, что творит?

Георгий Эдельштейн: Да, ведал. Он грешен, как любой человек.

Яков Кротов: Это случайно не мораль горьковского Луки, что все "серенькие"?

Георгий Эдельштейн: Нет! "Господа, если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой". Почему-то долгое время "На дне" печатали без эпиграфа, а ведь это главная мысль Горького. И Лука долгое время понимался как положительный герой. Понимаете, он соврал, а когда выяснилась правда, актер пошел и удавился...

Яков Кротов: Вы не боитесь, что кто-то из верующих православных людей, прочтя вашу книгу с обличениями правительственных машин, правительственной охраны, коррупции, пойдет и удавится?

Георгий Эдельштейн: Я не обличаю, это не моя задача, мне это неинтересно.

Яков Кротов: А как это называется? Перечисление отдельных недостатков у отдельных архиереев?

Георгий Эдельштейн: Я к вам подойду и скажу: "Отец Яков…". Или когда я говорю с патриархом, я скажу: "Покайтесь, Ваше святейшество!" Больше ничего. Давайте начнем с главного для нас. Пришел Иоанн Креститель, Предтеча - что он говорил: "Давайте умножим число свитков Священного Писания, давайте строить новые синагоги"? Нет! Его проповедь была об одном – покайтесь! Остальное неважно.

Спаситель пошел на проповедь. Давайте спросим баптистов, евангелистов, католиков, кого угодно, какие были первые слова Спасителя. "Покайтесь!" Апостолы пошли на проповедь, и первым словом было: "Покайтесь!" Другого возрождения, другого пути исправления христианство не знает. И в то же время, христианство не знает ни одного кающегося грешника, который не был бы прощен. Я не читал такого в Священном Писании.

Яков Кротов: Да еще даже ведь и хуже. Как сказано: "С креста Господь взмолился: "Отче, прости"…" Он не сказал: "Прости тех, кто покается", а вообще – "прости". Мы все прощеные.

Георгий Эдельштейн: Нет, не мы прощеные, а Господь просит отца…

Яков Кротов: Неужели тот не удовлетворит его просьбу?

Георгий Эдельштейн: Не знаю, не знаю…

Яков Кротов: Предсмертные слова ребенка с креста…

Георгий Эдельштейн: Очень-очень сомневаюсь.

Яков Кротов: А я очень и очень надеюсь! А как не простить? Бог милосерден!

Георгий Эдельштейн: Прощен был разбойник, который покаялся на кресте. Всю жизнь был разбойником – и покаялся. Он тут же был прощен!

Яков Кротов: Он, кстати, не очень и покаялся. Он сказал: "Чего ты его ругаешь? Он невинный, а мы виноватые". Это не покаяние.

Георгий Эдельштейн: Он обратился по вере, уверовал, и ему было дано по вере его.

Яков Кротов: И все-таки, отец Георгий, вы принадлежите к старшей части совершенно неформального священнического союза... Вы с 1932 года, отец Александр Мень – с 1935-го, отец Глеб Якунин – с 1936-го, отец Николай Эшлиман – с 1929-го. Он вместе с отцом Глебом подписывал письмо 1965 года против гонений на Церковь с просьбой к архиереям выступить в защиту Церкви, сказать правду. Вот это ваше неформальное братство достигло того, о чем вы вместе мечтали в начале 60-х годов?

​Георгий Эдельштейн: Да, несомненно. И нет, абсолютно точно нет. О чем вообще могут мечтать священнослужители? Одни мечтают о том, чтобы была чисто внешняя свобода Церкви. Мы ее получили в 1989-м, 1990-м, 1991-м.

Здание нашей Церкви было без окон, без дверей, без крыши… Одна бабка, когда я первый раз приехал туда, не хотела со мной входить в храм. Она говорит: "Батюшка, а ты там был?" Я говорю: "Не был". – "Ну, зайди. Три-четыре раза зайдешь – и сапоги развалятся" (там раньше была тракторная мастерская, а потом - склад минеральных удобрений). Крыши нет, в сводах огромные проломы, снег и дождь на удобрения, все это раскисло, такая вонючая жижа… Это была мечта советских атеистов – превратить все храмы в такое вонючее болото.

А потом нам разрешили - конечно, на деньги прихожан… То есть брать у этих балок последние копейки, но все-таки восстанавливать крышу, окна и двери, что я и сделал. Я считаю, что возрождения Русской православной церкви за последние сто лет не было, нет и вряд ли в ближайшее время будет.

Яков Кротов: Что за пессимизм?

Георгий Эдельштейн: Возрождение начинается с покаяния, а покаяния среди нашего так называемого священноначалия… Я не люблю этот термин. В Церкви не бывает начальников. Зачем Христос умывал ноги апостолам? Он хотел показать, что начальства у нас нет и быть не может. Возрождение может начаться только с покаяния, причем соборного, потому что митрополит Сергий говорил от лица Русской православной церкви (тогда она называлась по-иному – «Православная российская»).

Яков Кротов: В своей книге вы нарушаете табу, запрет. Но вы первый произнесли сейчас слово "деньги". Вы здесь даете разблюдовку бюджета своего прихода, общины. Получается, что приход в месяц имеет пожертвования в воскресенье – 1200 рублей или 2400… В общем, за месяц набегает тысяч десять. Это понятно, потому что у людей в деревне пенсия – три-четыре тысячи, и кормятся они в основном от огорода...

​Георгий Эдельштейн: Сейчас уже шесть-семь тысяч.

Яков Кротов: Ну, народ просто разбогател, нет слов… А почему вы еще живы, на какие деньги вы живете?

Георгий Эдельштейн: А я пенсионер.

Яков Кротов: И вот на эти 12 тысяч в месяц восстановлен храм?

Георгий Эдельштейн: У пенсия со всеми добавками – 19600. Понимаете, в Церкви полезна любая без исключения специальность. Если вы электрик, то это очень полезно. А я филолог, я 21 год преподавал на специальных факультетах английский язык, и моя жена тоже преподавала в инъязе, и 20 лет мы больше говорили по-английски, чем по-русски.

В 1988 году мне первый раз разрешили поехать за рубеж. Священник Виктор Потапов, настоятель храма Усекновения главы Иоанна Предтечи в Вашингтоне сделал мне там рекламу, и меня стали приглашать в один, другой, пятый университет читать лекции. В то время было очень модно интересоваться Советским Союзом, спрашивать о нем. Вот меня приглашали в университеты, и я читал лекции, а потом - в конвертике зелененькие…

В 1991 году, когда мне удалось восстановить Ильинский храм в селе Яковлевское недалеко от Костромы, я приехал к своему правящему архиерею и говорю: "Ваше преосвященство, переведите меня в какой-нибудь храм, который нуждается в восстановлении". Он человек с хорошим чувством юмора, и он пододвинул мне список: "Пожалуйста, отец Георгий, здесь 54 - выбирайте любой!" Я очень обрадовался и сказал: "Если можно, Кадыйский район, вот храм, где жили отец и сын, сын – режиссер Андрей, а отец – поэт…" Вы понимаете, кто это.

Яков Кротов: Тарковские.

Георгий Эдельштейн: Да. Я не такой поклонник сына, Андрея, но очень люблю стихи Арсения Тарковского.

Он спрашивает: "А как вы будете привозить туда материалы для реставрации? Подумайте, отец Георгий, и позвоните мне завтра или послезавтра". Я посоветовался со своими приятелями, они говорят: "Дурак, ведь сейчас назначили и.о. премьера Егора Гайдара, и ни в одном магазине, ни на одной базе ничего нет! Как ты будешь восстанавливать этот храм?" Ну, тогда я попросился вот в этот храм в 20 километрах от Костромы.

Яков Кротов: Общего покаяния нет, но вы же продолжаете свою священническую деятельность. Вы сохраняете надежду на то, что внутри огромной не покаявшейся Церкви возможно маленькое, но подлинное возрождение?

Георгий Эдельштейн: Не может быть маленького и подлинного.

Яков Кротов: А ваш приход – это настоящая христианская Церковь?

Георгий Эдельштейн: И ваш приход, и любой московский приход – это настоящая Церковь! Я служу Господу Богу, а не епископу. Я думаю, что и вы тоже.

Яков Кротов: Но епископ, если он не мое начало, то в каком-то смысле он мой конец…

Георгий Эдельштейн: А если он вор, то что, христианство не истинно?

Яков Кротов: А что, епископ обязательно должен быть святым?

Георгий Эдельштейн: Да ни в коем случае! Меня это не интересует.