- Пациенты российских наркологических центров жалуются на издевательства, избиения и незаконное удержание.
- Супругов Проказовых хотят лишить родительских прав за то, что они взяли с собой годовалого ребенка на акцию за честные выборы.
В наркологическом центре во Владивостоке скончались два пациента. Еще 30 заявили, что их избивали и незаконно удерживали. Деятельностью центра заинтересовались Приморское управление ФСБ, полиции и краевого Следственного комитета. По их версии, в реабилитационном центре для алкоголиков и наркоманов силой удерживали людей и издевались над ними: пострадавших били, связывали, подавляли им психику – в результате люди прыгали из окон и ломали ноги при попытке к бегству. Но уголовное дело возбудили по статье, предусматривающей ответственность за оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности.
Видеоверсия программы
В июле в Омской области возбудили дело о незаконном лишении свободы пациентов реабилитационного центра "Очаг". Его сотрудники насильно удерживали зависимых от употребления алкоголя и наркотиков, приковывая наручниками к кроватям, привязывая к ногам гири. В случае неповиновения людей жестоко избивали, запрещая звонить родственникам. За такие "услуги" близкие пострадавших платили от 15 до 20 тысяч рублей в месяц. Потерпевшими по делу сейчас признаны восемь человек.
О том, как в России лечат наркозависимых и алкоголиков и что не так в этой системе, рассказывает координатор социальной работы Фонда содействия защите здоровья и социальной справедливости имени Андрея Рылькова Максим Малышев.
Максим Малышев: Прежде всего, это какая-то общая дегуманизация зависимых людей. Это мировой тренд, но особенно он виден в российском обществе: что это не совсем люди, у них нет всех прав, с ними можно что-то делать помимо их воли, потому что с ними что-то не так.
Марьяна Торочешникова: В прошлом году ВЦИОМ опубликовал опрос населения. Пару лет назад 48% россиян считали, что нарко- и алкозависимые люди – больные, их надо лечить, им надо помогать, а уже в прошлом году этот процент снизился, и обычные граждане рассматривали это не как болезнь, а как распущенность.
Максим Малышев: Мне кажется, это одна из фундаментальных причин, почему возможны такие случаи. Вторая причина – это непонимание родными, а часто и самими пациентами природы заболевания, зависимости. Родные искренне верят в то, что если они куда-то поместят своего родственника, то это поможет. И часто это происходит помимо его воли. Приезжают физически крепкие люди и увозят пациента или обманом, или силой. Родственники, а часто и сами пациенты верят в то, что есть какой-то способ, за который можно отдать какую-то сумму денег, и это гарантированно принесет им избавление от зависимости. Родственники часто берут какие-то кредиты, платят безумные деньги...
Марьяна Торочешникова: В Москве есть центры, которые берут по 130 тысяч.
Приезжают физически крепкие люди и увозят пациента или обманом, или силой
Максим Малышев: И родственники платят эти деньги. Но никто не хочет задуматься над тем, что причина намного глубже, что деньгами и каким-то волшебным реабилитационным центром так быстро это не поменять.
Третья причина в том, что это стало огромным бизнесом. И зависимые люди не рассматриваются как люди: это источник дохода. И в большинстве случаев платят не сами зависимые люди, а их родители, близкие, родственники, а им говорят: "Еще рано... Это опасно! Нужно ему еще месяц-два-три..."
Марьяна Торочешникова: То есть им не интересно, чтобы человек как можно быстрее реабилитировался, им интересно держать его как можно дольше.
Максим Малышев: Следующая причина – это отсутствие других парадигм поведения у самих зависимых. Они попадают под какую-то самостигматизацию, думают, что они плохие, не такие... И очень часто сами люди считают: "Да, с нами надо построже. Мы это заслужили". Они как бы внутренне готовы к этому. Они испытывают огромное чувство вины перед родственниками, перед собой и не знают, что можно по-другому.
И последняя причина – отсутствие вообще какого-либо выбора. Дело в том, что в России, если человек собирается что-то предпринять со своей зависимостью, у него, кроме 12-шаговых программ полной абстиненции, в основном ничего нет (я сам в свое время был зависимым, но уже больше десяти лет не употребляю). Это хорошие программы, но они помогают далеко не всем. А альтернативы нет. Нет программ, основанных на когнитивно-поведенческой терапии, нет программы лечения зависимости, допустим, психоделиками. Нет программ не полной абстиненции, а контроля над употреблением.
Марьяна Торочешникова: Не говоря уже о заместительной терапии, которой в России нет.
Я попыталась выяснить, сколько в России реабилитационных центров, зашла на сайт Минздрава – и ничего там не нашла. Нашла только какие-то заверения, что они хотят создать реестр, и сообщение: Вероника Скворцова на каком-то круглом столе сказала, что, по данным на конец 2017 года, в России были созданы 20 государственных реабилитационных центров и 118 реабилитационных отделений для наркозависимых. Насколько я понимаю, Минздрав отвечает только за медицинскую реабилитацию – это когда лечат медикаментозно.
А еще, по оценке президента Независимой наркологической гильдии Руслана Исаева, в России работает от 500 до 1,5 тысячи частных реабилитационных центров, но они, как правило, не могут оказывать медицинскую помощь. Это какие-то "клубы по интересам". В некоторых из них бывает иногда какой-нибудь приходящий врач-нарколог или врач-психолог. А в четверти таких центров, по данным президента гильдии, людей всегда удерживают насильно, к ним применяют физические методы воздействия, их морят голодом, бьют, и это считается средством реабилитации. Почему государство это не контролирует?
Максим Малышев: Это достаточно сложный вопрос. Вы сказали, что Вероника Скворцова говорила о каких-то 20 реабилитационных центрах, но мне о них ничего не известно. Мы занимаемся уличной социальной работой, и очень часто зависимые хотят поменять что-то в своей жизни, попробовать пройти реабилитацию. Проблема в том, что у многих зависимых нет необходимых денежных ресурсов. В то же время есть дефицит государственной бесплатной реабилитации.
Марьяна Торочешникова: Но закон вроде гарантирует людям, которые являются наркозависимыми, что их должны поставить на учет и обеспечить им реабилитационную программу.
Максим Малышев: В Москве есть два реабилитационных центра – это Ступино и Федеральный центр. Но люди, несмотря на желание пройти реабилитацию, боятся туда идти, потому что не хотят вставать на наркоучет, так как при этом они лишаются некоторых своих прав: не смогут в течение как минимум трех лет получить водительские права, устроиться на нормальную работу. Ведь во многих фирмах есть служба безопасности, которая имеет доступ ко всем базам.
Марьяна Торочешникова: А пока они не встанут на учет, государство не будет оказывать им помощь?
Максим Малышев: Да. А если они встанут на учет, то поражаются в правах. Это какой-то замкнутый круг. И, конечно же, пока есть зависимые, которые боятся наркоучета, пока есть ситуация, когда родственники думают, что они могут решить эту проблему деньгами, отправить человека туда насильно, чтобы ему, как многие говорят, "вправили мозг", всегда будет рождаться предложение. И от 500 до 1,5 тысячи частных реабилитационных центров – это будет всегда.
Марьяна Торочешникова: Но кто-то контролирует их работу? Существуют какие-то правила, что они могут, а что не могут делать?
Максим Малышев: К сожалению, нет. С одной стороны, это не медицинская услуга...
Марьяна Торочешникова: А какая это услуга? Досуговый центр, что ли? Что у них написано в документах?
Максим Малышев: Психологическая или, скажем, духовная программа реабилитации зависимых. Бывают случаи, когда людям нужна медицинская помощь, а ее там просто нет. Эти центры не могут получить медицинскую лицензию, это сложно.
А жестокое обращение там процветает потому, что 90% этих центров открывают сами зависимые, которые живут в этой же парадигме, они тоже очень самостигматизированы. Им кажется: "Мне это помогло, поможет и другому, с нами надо пожестче". Конечно, нужно как-то регулировать эту деятельность.
Марьяна Торочешникова: В прошлом году был большой скандал, связанный с незаконным удержанием людей в этих реабилитационных центрах в нескольких регионах. В Казани была история с изнасилованием девушек, которые проходили реабилитацию в этом центре. И тогда Минздрав сказал: "Мы разработаем новые стандарты, которые все должны будут исполнять, и тогда такие случаи не повторятся". Насколько я понимаю, до сих пор никаких стандартов не принято, нового приказа нет, и все как работали, так и работают.
Максим Малышев: Нужно понимать, что это бизнес. И понятно, что люди ходят продолжать свой бизнес. Это первое. Второе: насколько я знаю, эти стандарты выработаны, но сейчас они не обязательны. Это как бы добровольная сертификация. Центры могут позвать к себе специалистов из Минздрава, и те могут определить, грубо говоря: нормальный это центр или не нормальный.
Но сильное урегулирование этого рынка тоже может иметь печальные последствия. Мы знаем, допустим, что у Минздрава какой-то свой взгляд на профилактику ВИЧ-инфекции среди уязвимых групп – например, всем перестать употреблять наркотики. Это хорошая цель, но статистика такова, что 80% продолжают это делать. То же самое касается и метода предохранения среди мужчин и женщин, среди гей-сообщества – это воздержание, верность, духовность. Все это не работает. Есть новость: собираются принять закон о том, что некоммерческие организации, занимающиеся профилактикой ВИЧ, должны согласовывать свою деятельность с Минздравом и с Минюстом, те должны давать разрешение.
Марьяна Торочешникова: Вы опасаетесь, что то же самое может произойти и здесь?
Максим Малышев: Да, конечно, потому что людям будет очень сложно получить разрешение на реабилитацию. Во-первых, нужно, чтобы был выбор, во-вторых, чтобы была конкуренция. Если мы оставим только государственные реабилитационные центры с наркологическим учетом и, может быть, пройдут еще какие-то сильно коммерциализированные центры, у которых действительно есть на это ресурсы, то есть опасение, что мы потеряем какое-то среднее звено людей, которым в этих центрах действительно помогают.
Четверть детей в России живут за чертой бедности – такие данные на этой неделе привел Росстат. Особенно остро эта проблема стоит в сельской местности, где в малоимущих семьях вырастают более 45% детей. Но, похоже, прокуратуру и органы опеки эта ситуация не слишком тревожит. Во всяком случае, в последнее время не сообщалось о каких-либо действиях с их стороны, которые побудили бы чиновников изменить ситуацию к лучшему.
Ежегодно суды лишают родительских прав больше трех тысяч россиян – за жестокое обращение с детьми, за хронический алкоголизм и наркоманию, за умышленное преступление против жизни своего ребенка. А вот случай супругов Проказовых в этом плане уникален: их хотят лишить родительских прав за то, что они взяли годовалого ребенка на акцию за честные выборы.
Эту историю комментирует адвокат, специалист по семейному и ювенальному праву Антон Жаров.
Такое избирательное применение права – это инструмент давления на людей, которые почему-то не нравятся тем людям, которые на них давят
Антон Жаров: Понятно, что такое избирательное применение права – это инструмент давления на людей, которые почему-то не нравятся тем людям, которые на них давят. Я не готов обсуждать, хорошо или плохо брать ребенка на массовые мероприятия. Лично я своего ребенка ни за что не взял бы даже на праздник шашлыка, где, как известно, в тот же день побывали "две Москвы". Мы сейчас не обсуждаем, умные эти родители или не очень. Но даже если они полные идиоты, нельзя лишать их за это родительских прав. Ничего ужасающего они еще не сделали, и лишать их родительских прав не за что, нет даже оснований ставить вопрос об этом. Есть 69-я статья Семейного кодекса, и там приведен исчерпывающий перечень того, по каким основаниям можно лишить родительских прав. И конечно же, люди с высшим юридическим образованием, прокуроры в курсе, что это за основания.
Марьяна Торочешникова: Тогда что происходит?
Антон Жаров: Это, как говорится, натяжка совы на глобус. Берется основание: якобы какому-то прокурору показалось... Ну, кажется – можно креститься, а можно подавать в суд. Тем не менее кому-то показалось, что жизнь и здоровье ребенка в этот момент были подвергнуты угрозе, и вот на этом основании подают в суд. Ну, сказать-то об этом можно, но никаких объективных сведений об этом нет.
Марьяна Торочешникова: Самое смешное: тогда, по логике правоохранительных органов, получается, что ребенок был подвергнут опасности со стороны этих же правоохранительных органов, потому что главные люди, которые мешали проходу граждан и проявляли агрессию, – это сами полицейские.
Антон Жаров: Там много "прекрасного". Сначала объявили, что их будут лишать родительских прав, и на сайте прокуратуры появилось сообщение о том, что они угрожали жизни и здоровью ребенка. Потом кусочек про жизнь и здоровье тихонечко стыдливо убрали, то есть у кого-то в прокуратуре сработало: "Что-то мы говорим не то..."
Бывают такие родители, которых надо лишать родительских прав: например, если родитель пьет или бьет ребенка. Разумеется, это исключительные обстоятельства. И разумеется, как неоднократно говорил Верховный суд, это мера ответственности родителей, которым уже ничего не помогает.
Марьяна Торочешникова: А почему органы опеки не обращали внимания на семью Хачатурян? Никто даже не пытался лишить родительских прав их отца!
Антон Жаров: Сестры Хачатурян – отдельный случай, который с этим никак не вяжется.
А здесь ведомство Александра Бастрыкина тут же, следом за прокуратурой, возбудило уголовное дело по признакам статьи 125-й "Оставление в опасности" и "Неисполнение родительских обязанностей". Если вы идете в поход, и ваш приятель сломал ногу, а вы бросили его в лесу и ушли – вот это "оставление в опасности". Должна быть реальная опасность. Но в ситуации, когда вы просто идете с ребенком по улице... Кстати, по этой улице можно было ходить, по ней не было запрета прохождения, и никто не сказал, что эти люди, например, не послушались объявлений, которые обычно делаются в мегафон: "Граждане, разойдитесь!"
Марьяна Торочешникова: Просто этот человек попал в кадры федеральных каналов. Было два сюжета – в воскресенье в "Вестях" и на Первом канале. И везде была эта история с ребенком: нужно было показать что-то.
Антон Жаров: Это кампанейщина, которая, к сожалению, свойственна нашей стране. Если уж мы начинаем что-нибудь делать, то делаем это до конца, до бессмысленности и беспощадности.
Марьяна Торочешникова: Легко ли в России лишить людей родительских прав?
Антон Жаров: Я не знаю, как будет в этом случае, ведь здесь все особенное, но вообще история с лишением родительских прав крайне непростая. Это всегда очень большой сбор доказательств, сложности. И почти всегда прокуратура произносит слова типа: "Давайте дадим родителям еще один шанс", – и орган опеки, год-два собиравший доказательства, оказывается в странной позиции. Это я говорю про маргиналов, алкоголиков, про сложные ситуации, и даже в этом случае прокуратура права: действительно, нужно давать еще шансы, разбираться с этим вопросом. Лишать родительских прав – это крайняя мера.
Но эта ситуация, когда два человека, может быть, пришедшие на этот несанкционированный митинг или начавшие гулять не в том месте и не в то время, имевшие в родственниках не того товарища, не того двоюродного брата... Это же история про то, что у нас дети начинают отвечать за отцов. Вот, допустим, даже родители поступили плохо, но ведь отъем ребенка принесет вред в первую очередь самому ребенку, и он будет страдать из-за поведения родителей. Но даже Владимир Путин на разные вопросы журналистов, прокуроров и прочих по поводу детей неоднократно отвечал, что у нас дети за отца не отвечают. Ну, так давайте руководствоваться этим!
Марьяна Торочешникова: Он говорит много всяких вещей, но такое ощущение, что он, возможно, подает под столом какие-то сигналы чиновникам, потому что он говорит одно, а они делают ровно наоборот.
Антон Жаров: Он абсолютно искренне говорил: "Ребенок не должен отвечать за отца". И тут такая же ситуация.
Марьяна Торочешникова: Как и в каких случаях фабрикуют дела о лишении родительских прав? Для чего? Чтобы устранить конкурентов?
Антон Жаров: Сфабриковать дело о лишении родительских прав простому гражданину невозможно. Это может быть либо месть со стороны каких-то конкретных лиц, например, в органе опеки... Все-таки это разбирает суд. Что бы ни говорили про судебную процедуру, но в семейных делах все-таки пока мы еще имеем конкурентное правосудие, противоборство сторон, где есть истец и ответчик, у них есть представители и адвокаты, которые представляют доказательства. И никого нельзя лишить родительских прав просто так, сказав: "Мне не нравится ваше лицо", – этого все-таки недостаточно. Должны обязательно быть определенные пункты: жестоко обращаются с детьми, злоупотребляют родительскими правами, причем уже описано, что это такое: например, вовлечение в проституцию, приобщение к алкоголизму и тому подобное. И разумеется, посещение даже запрещенного митинга не может стоять в этом ряду.
Если сегодня это пройдет, то все мы и все наши дети под угрозой
Кстати, по поводу несанкционированного митинга: мы придумали какой-то эрзац. Здесь не должно быть санкции – одна сторона уведомляет, вторая получает уведомление, может только не согласиться и поспорить с местом, временем проведения или с чем-то еще. Именно так написано в законе.
Марьяна Торочешникова: Чиновники, наверное, как-то по-другому читают законы.
Глава Совета при президенте по правам человека Михаил Федотов назвал попытку отъема ребенка у Проказовых "опасным прецедентом", который может лишить покоя всех родителей. Ведь если сейчас это дело доведут до суда и их действительно лишат прав в первой инстанции, то с таким же успехом можно будет лишать родительских прав вообще кого угодно.
Антон Жаров: А чем административное правонарушение – участие в несанкционированном митинге – лучше (или хуже), например, перехода улицы на красный свет? Перешел родитель на красный свет, причем при ребенке – все, лишить родительских прав: подверг опасности. Ну, так мы дойдем и до того, что нельзя будет няне давать ребенка, няню Минюст с Минздравом будут сертифицировать. Мы дойдем до маразма! И это может случиться довольно быстро, как мы быстро свалились в маразм с интернетом: начинали с того, что "давайте запретим показывать несовершеннолетним порнографию или рассказывать о том, как собрать бомбу", а закончили уже совсем абсурдом... То же самое и здесь. Это все будет очень быстро.
Но началось это не вчера. Лет восемь назад двоих детей забрали из семьи Агеевых, а закончилось-то пшиком: отец был признан невиновным, его оправдали, хотя матери и вменили определенную уголовную статью, но все равно там не было достаточно оснований для лишения родительских прав.
Марьяна Торочешникова: Детей в эту семью так и не вернули?
Антон Жаров: Нет, даже несмотря на решение Европейского суда по правам человека. Там есть юридические препятствия. Ну, детям скоро будет 18 лет, они скоро и так появятся в этой семье, потому что родители все эти долгие годы навещают детей. Но вот это издевательство осталось безнаказанным. Общество посчитало, что оно не должно возмутиться. Но у меня есть надежда, что сегодня каждый примерит эту кольчужку на себя. Если мы сейчас откроем этот краник, у нас после любого административного правонарушения будет вставать вопрос: "Давайте-ка лишим его родительских прав".
Марьяна Торочешникова: А кому это может понадобиться?
Антон Жаров: Евгения Чирикова сейчас живет, по-моему, в Эстонии.
Марьяна Торочешникова: Она отстаивала Химкинский лес в Подмосковье, чтобы там не строили скоростную трассу.
Антон Жаров: И там довольно быстро возникли органы опеки, которые начали рассказывать, что она не очень хорошо заботится о своих детях. Тогда это все сошло на нет. Но вот сегодня мы дошли до того, что у нас прокуратура подает, а органы опеки – парадоксальная ситуация – молчат. И если московские органы опеки поступят по-другому, я удивлюсь, потому что никакому органу опеки не хочется никого лишать родительских прав: это долго, муторно, трудно, и потом этих детей надо будет куда-то устраивать, а это огромная работа. И если тут есть интересанты, то они не в органах опеки.
Каждый из нас, кто является родителем, а особенно несовершеннолетних детей, должен задуматься: если сегодня это пройдет, то все мы и все наши дети под угрозой.
Марьяна Торочешникова: И что же делать?
Антон Жаров: Конкретной семье – судиться, рассчитывать на правосудие, требовать от судей, чтобы они слышали, приглашать адвокатов, выступать в свою защиту. Средствам массовой информации – держать фокус внимания на этой ситуации. А людям... Я являюсь противником подписания коллективных писем. Можно обращаться индивидуально, можно задать вопрос депутатам: "Почему так? Давайте что-то изменим".
Марьяна Торочешникова: Прокуратура или Следственный комитет еще могут отыграть назад?
Антон Жаров: У меня на это большая надежда. Ну, такого не бывает, так нельзя! Это совсем неправильное прочтение Семейного кодекса. Владимир Ильич говорил: "По сути – верно, по существу – издевательство". А это издевательство: и по сути, и по существу.
