26 июня – Международный день в поддержку жертв пыток. 26 июня 1987 года вступила в силу Конвенция ООН против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания, принятая странами – участницами организации тремя годами ранее. Страны, ставшие участниками Конвенции, обязуются не только соглашаться с запретом на умышленное причинение боли или страданий (как физических, так и нравственных), но и не признавать в качестве оправдания пыток исключительные обстоятельства, такие как война, политическая нестабильность или чрезвычайное положение. Советский Союз ратифицировал Конвенцию в январе 1987-го, однако, по словам правозащитников, сегодня российские власти не только не стремятся добросовестно исполнять взятые на себя в связи с этим обязательства, но и фактически провоцируют всплеск пыток и насилия, в частности, в пенитенциарных учреждениях.

В конце мая в Государственную думу России был внесен законопроект о применении силы и спецсредств в отношении заключенных. Правозащитники уже окрестили этот документ "законом садистов", поскольку он разрешает применять физическую силу и спецсредства (включая дубинки и электрошокеры) к заключенным не только в случаях угрозы физической безопасности сотрудникам или другим лицам, как это было раньше, а и вообще в любых случаях нарушения тюремного распорядка, то есть буквально по любому поводу.

Об отношении к этому закону, о противодействии пыткам в российских колониях, тюрьмах и полицейских участках Радио Свобода рассказали член президентского Совета по правам человека, председатель Комитета "За гражданские права" Андрей Бабушкин, член Общественной наблюдательной комиссии Москвы, журналист Ева Меркачева и руководитель проекта "Гулагу.нет" Владимир Осечкин.

В середине июня в Совете по правам человека обсудили законопроект о применении силы и оружия в следственных изоляторах, колониях и тюрьмах. Выяснилось, что документ фактически подменили. То есть в Думе теперь не тот законопроект, что был согласован с правозащитниками, а тот, что больше нравится ФСБ и МВД. Как такое вообще может быть? Ева присутствовала на том заседании Совета по правам человека. Как это выяснилось?

​Ева Меркачева: На этом совете председатель СПЧ Михаил Федотов задал вопрос представителю Минюста: "Скажите, а как это произошло? Это ведь другой документ! Правильно?" И тот тихо ответил: "Да, это другой вариант документа". Это показатель того, что на мнение правозащитников многим становится плевать, и идея того, что правозащитное сообщество должно как-то изучать документы, вносить свои рекомендации, которые должны учитываться, все это – профанация и пшик. Как случилось, что никто этого не заметил, сложно сказать, потому что, по словам Федотова, сверенный с правозащитниками вариант они отправили в феврале, а в мае появился вот этот новый документ, который совершенно всех потряс. Прошло три-четыре месяца, и как за это время смогли убедить и правительство (ведь вначале документ вносился в правительство, а затем оттуда он попал в Госдуму), тоже непонятно. Мне кажется, нужно это обсудить и вообще в дальнейшем исключить подобные вещи.

Марьяна Торочешникова: Для начала хочется понимать, насколько страшны те предложения, которые сейчас лежат в виде законопроекта в Госдуме. Андрей, можете объяснить людям, которые не связаны с правозащитной деятельностью, почему этот закон должен так беспокоить всех российских граждан? "Ну, будут применять какие-то спецсредства к уголовникам, и ладно", – скажут вам, возможно, обыватели...

​Андрей Бабушкин: Нас, слава богу, это не касается, если у нас там нет знакомых, друзей, родственников, и если мы сами твердо знаем, что никогда не попадем в эти места. Но с учетом того, что десятки тысяч людей – это жертвы судебных ошибок, совершенно добропорядочные люди, которые по чьей-то злой воле либо по воле случая оказались в местах лишения свободы, иногда на полгода-год, а иногда и на огромные сроки, это может затронуть интересы и судьбу любого человека.

Закон содержит около 15 серьезных дефектов, назову основные из них. Законопроект предусматривает, что в случае применения оружия, а также если в случае применения оружия и спецсредств наступила смерть человека, вышестоящие руководители и прокурор информируются не позднее, чем в течение 24 часов. Эта норма была понятна 25 лет тому назад, когда не было ни факсов, ни мобильной связи, ни электронной почты, но на сегодняшний день, когда такое уведомление можно сделать в течение десятка минут, наверное, подобного рода норма может объясняться только одним – стремлением определенной части недобросовестных сотрудников за это время скрыть следы совершенных правонарушений и сделать так, чтобы прокурорская или ведомственная проверка не позволила понять, что же произошло, почему к человеку были применены спецсредства.

Марьяна Торочешникова: Здесь, наверное, можно вспомнить происходившее в одной из копейских колоний...

Андрей Бабушкин: Да, в копейской колонии №1. Прибывает новый этап, и их там безжалостно бьют, четверым становится плохо, их кладут на пол в коридоре, и они умирают. Об этом сообщают начальнику ГУФСИН, он приезжает и вместо того, чтобы потребовать взятия под стражу тех людей, по вине которых погибли заключенные, начинает фальсифицировать доказательства, делать так, чтобы вывести их из-под удара. Понятно, что, если бы немедленно был уведомлен прокурор и Следственный комитет, подобного рода действия стали бы либо полностью невозможны, либо более чем опасны. И таких примеров, к сожалению, много.

Второй, еще более важный дефект: такие спецсредства, как резиновые палки, электрошокеры, наручники, собаки, могут быть применены не только к лицам, которые посягают на физическую неприкосновенность сотрудников, пытаются совершить побег, но и в отношении лиц, которые просто нарушают порядок отбытия наказания, то есть курят в неположенном месте, бирки нет у них на груди, из столовой вышли без строя, хлеб из столовой вынесли...

​Марьяна Торочешникова: …не поздоровались вовремя с сотрудником колонии и прочее. Я просто вспоминаю достаточно известные дела, когда людям отказывали в условно-досрочном освобождении, ссылаясь на то, что у них много всяких нарушений внутреннего распорядка.

Андрей Бабушкин: Да, дисциплинарная практика – вещь очень коварная. Я недавно посетил совершенно фантастическое место – СИЗО №10 Можайска, у них там четыре камеры карцера, и я спрашиваю начальника СИЗО: "Сколько у вас людей в карцере?" Он говорит: "Ни одного". И выясняется, что там за десятилетие, когда он был начальником, людей сажали в карцер довольно-таки редко. Разное отношение к этому 10-му СИЗО, но очень важно, что там не злоупотребляют такого рода методом дисциплинарного воздействия! Мы видим, что, имея дубинку, можно ею размахивать направо и налево, а можно держать ее на боку, чтобы она просто напоминала заключенным, что есть такой метод воздействия.

Этот закон – провоцирование молодых сотрудников, еще незрелых, у которых еще не сформировалась профессиональная гордость, в сложных ситуациях на применение спецсредств, чтобы они добивались результата не при помощи слова, личного примера и апелляций к нравственным и духовным ценностям, а самым простым путем – при помощи собаки, наручников, дубинки. Мы можем представить себе тысячи разных ситуаций, когда такого рода закон, дающий безбрежное право на применение спецсредств, физической силы и оружия, просто будет провоцировать новые конфликтные ситуации.

Но здесь еще одна опасность. Использование спецсредств и физической силы – это альтернатива и социальным методам работы.

Марьяна Торочешникова: Колонии в России пока еще называются исправительными, так что теоретически людей там должны воспитывать и исправлять, а не лупить.

Андрей Бабушкин: Я думаю, что и исправляют, потому что рецидив не превышает 20 процентов, и я могу много положительного сказать про наши колонии. Но тот положительный опыт, который сегодня накоплен, к сожалению, может быть перечеркнут новой практикой, которая возникнет в случае принятия этого неумного, непродуманного и очень далекого от наших пенитенциарных реалий закона. Никакой необходимости, никакой угрозы, которая давала бы основания для расширенного применения спецсредств или физической силы, сегодня нет, так что это просто способ дестабилизировать обстановку в наших учреждениях уголовно-исполнительной системы и, наверное, подставить руководство ФСИН.

Марьяна Торочешникова: Владимир, с вашей точки зрения, для чего нужно сейчас достаточно быстро, как настаивают представители силовых структур, принимать вот такие поправки к действующему законодательству и давать практически безграничные возможности для применения насилия по отношению к заключенным?

​Владимир Осечкин: Давате начнем с самого главного. К сожалению, во времена НКВД СССР, во времена ГУЛАГа и в настоящий момент сама российская тюремная система выстроена очень порочно; власть тюремщиков, надзирателей и их безопасность, благополучие основываются, в первую очередь, на угрозе применения физической силы. Без нее российские тюрьмы и колонии не могут работать – так выстроена система.

Марьяна Торочешникова: Но если она уже выстроена и работает таким образом, то зачем ее усиливать?

​Владимир Осечкин: Дело в том, что за последние несколько лет действительно начал развиваться журналистский и общественный контроль за местами лишения свободы. Правозащитники, члены ОНК, журналисты несколько лет назад получили доступ к посещению СИЗО и тюрем. Они приходят, фиксируют, принимают жалобы. Известен целый ряд громких скандалов, связанных с возбуждением уголовных дел в отношении руководителей исправительных учреждений и недобросовестных начальников СИЗО, с привлечением их к уголовной ответственности, и в том числе с осуждением на реальные сроки лишения свободы за превышение должностных полномочий с применением насилия и за убийство заключенных. Самый очевидный пример, о котором много говорили в СМИ, – убийство Артема Сотникова весной 2012 года в саратовской колонии №13 и фактически вступивший в законную силу в прошлом году приговор, вынесенный саратовским областным судом, согласно которому пять тюремщиков получили 52 года лишения свободы на пятерых за убийство одного заключенного.

Судя по информации, которая стекается к нам на "горячую линию" "Гулагу.нет" и от заключенных, и от бывших заключенных, и от сотрудников и бывших сотрудников ФСИН, речь идет о принципиальном изменении сознания. Например, свозят 20, 30, 40 сотрудников из разных учреждений в какое-то учреждение, чтобы провести акцию устрашения или тренировку, так называемое "маски-шоу". Начальник регионального главка, начальник СИЗО или колонии говорит сотрудникам ФСИН: бей, надевай маски. И если раньше сотрудники без проблем надевали маски, заходили, один начинал бить, другие инстинктивно к этому подключались (массовое сознание садистов), то в последние несколько лет те же самые сотрудники на своих смартфонах, компьютерах читают новости, в том числе на "Гулагу.нет", и видят, что их коллеги получают реальные сроки лишения свободы за то, что раньше они свободно делали в отношении заключенных. Теперь они видят: а) реакцию общества, б) реакцию власти, в) реакцию журналистов, которые начинают усиленно освещать эту тему...

Марьяна Торочешникова: А насильничать им нравится по-прежнему... Я просто хочу понять, для чего ужесточать закон, если и так, в принципе, у них все не так уж и плохо?

Владимир Осечкин: Если раньше сотрудники безропотно выполняли незаконные приказы своих руководителей и подчинялись общему правилу применения насилия по отношению к заключенному как норме пенитенциарной системы, то в последнее время, особенно молодые люди, которые читают интернет, говорят: "Нет, я не буду бить людей, я не хочу сидеть за ваш незаконный приказ". И фактически в целом ряде регионов генералы начали докладывать в Москву, что есть угроза, риск потери управления СИЗО и колониями. Они не могут дальше управлять спецконтингентом, потому что система выстроена порочно, на основе власти насилия.

Более того, к сожалению, во многих регионах до сих пор процветает коррупция. Несмотря на то что новое руководство ФСИН пытается переломить ситуацию, во многих регионах процветают хищения бюджетных средств. Средства, которые выделяются из Москвы, не доходят до колоний и СИЗО, не на что делать ремонт, потому что эти деньги расхищаются по реймеровской схеме с электронными браслетами и со всем остальным – стройматериалами, госзакупками и так далее. И именно на основе насилия и угрозы применения насилия сегодня в регионах учреждения собирают деньги с родственников осужденных, чтобы восполнить то, что ранее было похищено высокопоставленными чиновниками, и чтобы заключенные, именно боясь применения вот этого насилия и безнаказанности со стороны тюремщиков, несли многие миллионы рублей на восполнение того, что похищено.

Марьяна Торочешникова: То есть, по вашей версии, таким образом менять законодательство нужно для того, чтобы вот эта машина насилия, созданная в колониях, продолжала работать, а недобросовестные начальники и сотрудники колоний могли спокойно на этом зарабатывать, не опасаясь угрозы разоблачения.

Владимир Осечкин: Да, в двух словах – это мощное коррупционное лобби.

Марьяна Торочешникова: Ева, Андрей Бабушкин сказал, что у него впечатление, будто кто-то хочет подставить новое руководство ФСИН. У вас есть такое ощущение? И что они говорили, когда приходили за заседание Совета по правам человека, объясняя необходимость такого закона?

Ева Меркачева: Они согласились, что поправки нужны, и это уже хорошо. Но у них была такая позиция, что поправки – это мелочь, самое главное – принять в принципе этот закон, а поправки можно будет вносить уже по ходу. С этим мы принципиально не согласны, потому что в этих поправках – вся соль. Все эти так называемые мелочи как раз либо разрешают бить, либо не разрешают, либо сажают тюремщика за то, что он убил заключенного, либо оставляют его на свободе.

Буквально на днях в "Матросской тишине" мы нашли одного парня. Ему 20 лет, он сирота, пришел пешком из Красноярского края в Москву. Парень совершенно удивительный, простой, как ребенок, не умеет врать, у него есть психические отклонения, но очень легкие, и из-за этого он как раз принципиально честный. В "Матросскую тишину" он попал за кражу какой-то шубы (ну, были плохие времена), и, как выяснилось, в День независимости, 12 июня его очень сильно избил, по его словам, пьяный сотрудник "Матросской тишины". У него раны были видны даже спустя две недели: и на лице, и спина ужасно разбита. Он говорил, что у него отказывают ноги, и он по утрам должен массировать их несколько минут, чтобы они зашевелились. Пришел сотрудник, скорее всего, пьяный в этот праздник, а этот парень по наивности своей что-то у него попросил. А тот сразу же стал его бить: ногами, руками, а потом взял веревку и стал его душить. И у парня на шее эта борозда. И вот они в какой-то момент, видимо, поняли, что придется объяснять, откуда все это, если парня в какой-то момент найдут правозащитники. Они сначала изложили правозащитникам версию, что якобы он уговорил сокамерника, чтобы тот его избил, чтобы подставить администрацию. Бредовая версия! Мы в нее не поверили. Тогда они придумали новую: что он оказывал им какое-то сопротивление, и они вынуждены были его скрутить. В эту версию тоже не очень поверили, потому что характер повреждения этому не соответствовал. Потом они высказали третью версию – что он пытался покончить с собой. Но как же спина и все остальное? В итоге парня отправили в психбольницу: наверное, думали, что там невозможно будет снимать с него показания. Но парень оказался очень правдивым, он пишет везде жалобы: и прокурору отправил, и в Следственный комитет, и, видимо, будет серьезное разбирательство.

А что произойдет, если примут этот законопроект? Сотрудники, избивая заключенных, вообще не будут переживать по поводу того, как это все объяснять. Они всегда скажут, что это было в рамках приказа, или что он нарушил распорядок. В этом законопроекте есть даже такой пункт, против которого мы принципиально выступили, где сказано, что если сотрудник выполнял приказ или действовал в рамках этого законопроекта, то он вообще освобождается от какой-либо ответственности.

Марьяна Торочешникова: Даже если заключенный умрет?

​Ева Меркачева: Он освобождается вообще от любой ответственности. Мы сказали: как же так, это же противоречит логике, морали и разуму! Мы предложили внести туда поправки. Вроде бы, ФСИН и Минюст сейчас соглашаются с этими поправками, но пытаются подать так, что это мелочи. Но это самое основное! При той ситуации, которая у нас есть в СИЗО, в колониях, принимать этот законопроект преступно. Будет много крови, боли и горя.

Марьяна Торочешникова: Андрей Владимирович, почему авторы этого законопроекта не хотят слышать аргументы?

Андрей Бабушкин: Версия Владимира многое объясняет, но у меня сложилось впечатление, что здесь есть и техническая ошибка. Минюст, согласовав с правозащитниками, со ФСИН новую редакцию этого законопроекта, просто не отследил, что было внесено. С нами работает один заместитель министра – Алу Алханов, честный, порядочный и компетентный человек, а вносит все это в правительство другой человек – статс-секретарь Минюста, который в этих вопросах, по-моему, не разбирается. Первый зам директора ФСИН прочел этот законопроект только накануне, то есть он шел не через его руки.

Если говорить о том, есть ли сила, которой выгодна такого рода безбрежная возможность применения насилия и спецсредств, я бы такую силу все-таки назвал – это Следственный комитет России. СК от нас не скрывал, что к ним за прошлый год поступило около 300 заявлений о неправильном применении спецсредств. Они якобы проводили проверку и возбудили по этим обращениям 5 уголовных дел. Только мне известно десятка три ситуаций, когда при применении спецсредств исчезали видеозаписи – уже этот факт мог бы насторожить Следственный комитет.

Сегодня СК пытается отмахнуться, как от назойливых мух, от заявителей, от правозащитников, может быть, и от ФСИНа, когда ФСИН сам ставит вопрос о привлечении к ответственности их сотрудников. Пять уголовных дел по факту незаконного применения спецсредств – это просто оплеуха гражданскому обществу, это оплеуха юстиции как таковой. Вот Следственному комитету, видимо, подобного рода закон нужен, чтобы не проводить глубокие проверки. То ли человеку за то, что он неправильно посмотрел, дубинкой руку сломали, то ли ребро, то ли голову отбили... Все это будет легально и законно в рамках этого неправового закона.

Если говорить о ситуации более широко, то мы должны понимать: нет ничего такого, что, существуя в тюремном мире, потом не пришло бы к нам, на свободу. Если мы допустим, чтобы в уголовно-исполнительной системе существовали такие широкие рамки для применения физической силы и спецсредств, то рано или поздно все это придет в практику деятельности и других правоохранительных органов.

​Владимир Осечкин: Я отслеживал историю этого законопроекта с сентября прошлого года. "Гулагу.нет" первым поднял эту проблему. Мы присутствовали в конце сентября в Совете Федерации, где этот законопроект представлял на тот момент временно исполняющий полномочия заместителя директора ФСИН РФ генерал Гнездилов. Это как раз экс-начальник саратовского ГУФСИН, в бытность которого в саратовских учреждениях убивали Артема Сотникова, Алексея Степанова, Федора Воловика. Его не утвердил президент в должности замдиректора ФСИН, он вернулся в Саратов и по-прежнему возглавляет тамошний ГУФСИН. Вот именно тогда они презентовали эту идею. И ни тогда, ни сейчас Следственный комитет России не принимал никакого участия в продвижении данного законопроекта. СК здесь, конечно же, ни при чем. Этот законопроект рождался в недрах ФСИН и Министерства юстиции, это их профиль, именно Минюст внес данный законопроект в Госдуму.

Сейчас надо вести речь не о поправках, а о том, чтобы называть вещи своими именами. Это кровавый законопроект! Если, не дай бог, он будет принят и станет законом, то через год-два российские тюрьмы реально утонут в крови, будет гора трупов, и все это будет на совести тех людей, кто вносил этот законопроект и за него голосовал. У тех людей, которые отдадут свои голоса за принятие этого закона, руки будут по локоть в крови, потому что этот закон разрешает применять, в том числе, электрошокеры под лозунгом "XXI век – пора отказываться от резиновых палок". Мы последние четыре года занимаемся противодействием пыткам, вскрываем факты пыток, в том числе спустя год и более. Рассматривая фотографии трупов в морге, можно установить следы избиений от резиновой палки, характерные гематомы, которые остаются на теле человека, а от применения электрошокера практически не остается никаких визуальных следов. И если опытный тюремщик будет применять электрошокер, не прижигая в одном месте, а плавно нанося удары по телу с разницей в 5-10 сантиметров, то это рано или поздно вызовет остановку сердца. В нашей тюремной системе никакой диагностики сердечных заболеваний не происходит, осужденных и заключенных диагностируют на предмет наличия туберкулеза, гепатита, ВИЧ, но и у кого не снимают кардиограммы. Если сегодня электрошокер применять к заключенному, который имеет аритмию, миокардит, другие сложные сердечно-сосудистые заболевания, то это будет вызывать моментальную остановку сердца, смерть, и будет просто всплеск смертей от так называемой сердечной недостаточности.

Если правительство и Минюст не собираются лукавить и ухудшать ситуацию во ФСИН, а действительно хотят исправить ситуацию, то им просто нужно отозвать данный законопроект. А сказки некоторых недобросовестных и безответственных персонажей, которые говорят, что давайте мы примем в первом чтении, а потом кто-нибудь будет вносить изменения... Абсолютно непонятно, кто будет вносить эти изменения. Сам Минюст и правительство в свой собственный законопроект никогда не будут вносить поправок, потому что это нонсенс: они внесли законопроект и тут же собираются его менять. Они не будут расписываться в своей собственной глупости, а если распишутся, то, соответственно, надо увольнять всех тех людей, кто это принимал. У нас правительство возглавляет Дмитрий Медведев, одновременно являющийся лидером политической партии "Единая Россия", которая контролирует большинство голосов в Госдуме, и я уверен, что эта партия не пойдет против премьер-министра и правительства.

Вопрос в том, каким образом этот законопроект был внесен в Госдуму от имени Медведева, условно говоря, либерала, человека, который собирался гуманизировать пенитенциарную систему и потратил на это десятки миллиардов рублей… Но ФСБ, Следственный комитет, какие-то другие органы не имеют отношения к истории этого законопроекта.

А вот позиция правительства, Минюста и ФСИНа должна быть, на мой взгляд, однозначна: этот кровавый законопроект нужно отзывать! Ведь в нем предлагаются страшные вещи. Если сегодня сотрудник применил спецсредства, резиновую палку, ударил кого-то, они обязаны сообщать об этом в прокуратуру. В этом законопроекте страшнейшая вещь: если они не убивают и не ранят человека, но он просто весь в синяках и гематомах, то они теперь даже в прокуратуру не собираются об этом сообщать. И прокурор не будет знать, что кого-то избили, и не сможет проверить, насколько законно к нему применяли спецсредства.

Марьяна Торочешникова: Если вдруг случайно туда не придут члены ОНК и не застанут этого человека. А им, как Ева уже предположила, расскажут, что "он нарушал режим, и мы, соответственно, его успокаивали".

Владимир Осечкин: Мы с вами помним, что в копейской колонии №6 существовали специальные помещения за пожарными щитами, куда прятали избитых и запытанных осужденных, с тем чтобы ОНК и правозащитники не могли их найти. Законопроект – кровавый! Ни о каких поправках говорить не нужно, а нужно ставить вопрос ребром, если правительство не хочет завтра мощного всплеска социальных протестов и массовых волнений не только в местах лишения свободы, но и на свободе, потому что по всей стране тысячи и миллионы родственников заключенных, и они не будут мириться с тем, что их близких там просто убивают. Если они хотят завтра на улицах увидеть массовые акции протеста, ну, наверное, тогда им надо дать зеленый свет этому законопроекту. Но если они всерьез ответственны за судьбу страны и думают наперед, что будет через год или два, то, конечно, их задача – моментально отзывать этот кровавый законопроект, перерабатывать его, повторно обсуждать в Общественной палате и СПЧ и потом уже ответственно вносить нормальный законопроект!

Марьяна Торочешникова: Являясь участником Конвенции против пыток, Россия обязана раз в четыре года отчитываться перед профильным комитетом Организации Объединенных Наций. Каждый раз после такого отчета Комитет ООН составляет рекомендации, обращая внимание на то, что необходимо улучшить. И уже на протяжении 16 лет Комитет против пыток ООН первым пунктом своих рекомендаций указывает России на необходимость ввести в Уголовный кодекс такой состав преступления, как "пытка". Не "истязание", как это есть сейчас в УК РФ, с пояснением, что считать пытками, а именно статью, предусматривающую ответственность за пытки. При этом Комитет ООН подчеркивает, что под "пытками" понимаются действия, которые применяет человек, наделенный властью, по отношению к другим лицам.

Андрей Владимирович, когда правительство РФ созреет для того, чтобы не заниматься усилением полномочий сотрудников ФСИН, а оградить граждан от возможности применения к ним пыток, в том числе внести соответствующие изменения в Уголовный кодекс?

​Андрей Бабушкин: Сложно сказать. Я помню отчет перед Комитетом ООН 2002 года, в котором я принимал участие. Уже тогда ставился этот вопрос. Здесь должна быть политическая воля. Заступаясь за правительство, я хотел бы сказать, что на сегодняшний день большая часть пыток охватывается действующим законодательством: это и 117-я статья, и 286-я, а в случае наступления смерти это часть 4-я статьи 111-ой и статья 105-я. Но охватываются не все ситуации. По версии Конвенции ООН, пытки – это не только причинение физических страданий лицом, действующим в специальном качестве, но и причинение нравственных страданий с целью того, чтобы человек дал какие-то показания, либо с целью его дискриминации, а также применение насилия лицом, не являющимся официальным, но действующим по указанию или с молчаливого согласия официального лица. Мы видим, что ооновская Конвенция против пыток содержит целый ряд ситуаций, которые она рассматривает в качестве пыток, а российское законодательство все эти ситуации, к сожалению, не охватывает. Это возможно только при наличии политической воли.

Но не только здесь нам нужно подтянуться к международному законодательству, есть еще одна проблема – это проблема факультативного протокола Конвенции против пыток. Этот протокол предусматривает создание национального превентивного механизма по предупреждению пыток, и наша страна до сих пор этот протокол не ратифицировала. Нам говорят: у нас есть ОНК, общественный совет и уполномоченный, и они являются таким национальным превентивным механизмом. Но если мы с вами посмотрим Конвенцию и посмотрим, как работают эти три института, то увидим, что даже в совокупности они, к сожалению, не дотягивают до этого национального превентивного механизма.

Володя защитил от меня уважаемый Следственный комитет. Но я не говорил о том, что СК стоит за этим законопроектом. Я обратил внимание на то, что их интересы, к сожалению, объективно совпадают с положениями этого законопроекта.

Если касаться опасностей, которые вскрывает этот законопроект, то их, к сожалению, великое множество. Некоторые из них мы сейчас рассмотрели, и Совет при президенте согласен с тем, что очень тяжело все это исправить в действующей редакции (говорить, что невозможно, я бы не стал, но тяжело). Любой процесс обсуждения законов – это столкновение интересов. И технически было бы наиболее просто, как предлагал наш Совет, отозвать внесенную редакцию, произвести техническую замену не согласованной редакции на согласованную, и начинать уже работать с согласованной редакцией законопроекта, с тем чтобы действительно этот закон не принес больше вреда, чем пользы.

Марьяна Торочешникова: А почему этот законопроект не выставили на общественное обсуждение, как это делалось, например, с законом о полиции? Ведь это затрагивает большое количество граждан – десятки тысяч. Тюремное население сейчас составляет около 700 тысяч человек. При этом обсуждения нет нигде, кроме как в Совете при президенте по правам человека, в правозащитном сообществе.

Ева Меркачева: И даже обсуждение в Совете по правам человека началось после того, как мы стали писать статьи, пришли в Госдуму с плакатами, к Думе пришли мэтры правозащиты – Людмила Алексеева, Лев Пономарев – они пытались объяснить, что нельзя рассматривать этот законопроект.

И я еще хотела сказать по поводу внесения изменений и добавления отдельной статьи по пыткам. Приведу конкретный пример. В одном из СИЗО Москвы работает оперативник Костя, фамилия его известна, мы писали о нем во ФСИН, он не бьет, но то, что он делает, как раз относилось бы к этой статье. Он пытает морально, приходит в камеры и начинает издеваться над заключенными. Если они у него что-то просят, например, ручку и бумагу, чтобы написать заявление, то он говорит: "А вы... (и выражается матерно) сделайте мне вот это". Даже неприятно это повторять. Или говорит: "Вы относитесь к категории опущенных". Он использует сленг, словечки, которые поддерживают криминальную субкультуру, унижает людей. При этом тех, кто пытается что-то сказать ему в ответ, он сажает в карцер. Мы нескольких людей недавно вытащили из карцера. Все равно это пытки, пусть и моральные, он причиняет людям нравственные страдания. Вот такого человека, как я считаю, нужно было бы как раз и привлекать по этой статье. А сейчас его нельзя привлечь ни за что, наш закон не охватывает такие преступления со стороны действующих сотрудников.

Так что, вы правильно сказали, нужно решать эти вопросы, тем более что ООН об этом говорит, нам нужно буквально в ближайшее время принять поправки и дополнить эту статью.

​Владимир Осечкин: У нас есть правительство, которое возглавляет господин Медведев, у нас есть министр юстиции Коновалов. Именно эти двое ответственны за внесение в Госдуму от имени правительства РФ 26 мая этого года данного кровавого законопроекта. И если кто-то из их сотрудников якобы по ошибке что-то сделал, то они обязаны были после всего этого резонанса тут же это отозвать как ошибочное. Этого не сделали. Значит, существует определенная политическая воля, существует согласованность с депутатами Госдумы, которые уже агитируют правозащитников помолчать немножко и дать возможность принять этот законопроект в первом чтении. Ведь депутаты, которые были от "Единой России" на этом заседании СПЧ, говорили: "давайте примем в первом чтении, а потом что-то исправим". Правозащитников, журналистов, общество пытаются, как дурачков, обвести вокруг пальца: не будет никаких исправлений! Жесткая политическая воля направлена на закручивание гаек в тюремной системе.

Тут два варианта. Либо все это – некие реверансы с правозащитниками, чтобы мы заткнулись, закрыли глаза и дали возможность принять этот кровавый законопроект. Либо вторая ситуация: те люди, которые это осуществили в аппарате правительства и Минюста, попросту хотят дестабилизировать ситуацию в стране в целом и настроить население, общество, правозащитников, журналистов против нынешней власти. Здесь, как минимум, следует Дмитрию Медведеву разобраться в этой ситуации лично. Я думаю, в ближайшее время мы с целым рядом депутатов направим соответствующие заявления директору ФСБ России, потому что люди, которые внесли данный законопроект, поступили безответственно, они действительно хотят добиться всплеска насилия...

Марьяна Торочешникова: И влияют на государственную безопасность?

​Владимир Осечкин: Да, посягают на государственную безопасность и создают реальную угрозу конституционному строю страны.

Марьяна Торочешникова: Правильно ли я понимаю, что Дума еще не успела рассмотреть этот законопроект ни в каком чтении?

Ева Меркачева: Нет, его еще не рассмотрели. Более того, некоторые депутаты, которых я опрашивала, категорически против, они понимают, что за ним стоит и что он может вызвать. А сейчас он находится в профильном комитете, и насколько я знаю, следить за судьбой этого законопроекта поручено депутату Александру Хинштейну. Он был на заседании СПЧ и говорил, что обязательно проконтролирует, чтобы были внесены изменения, чтобы все это не вызвало всплеска насилия. Как будет на самом деле, мы не знаем. Нам остается только наблюдать за этой ситуацией.

Марьяна Торочешникова: Андрей Владимирович, что, вероятнее всего, произойдет? Удастся ли добиться отзыва этого документа из Госдумы, замены его на совершенно другой? Или, скорее, пройдет та история, о которой говорили на заседании Совета по правам человека представители правительства, – будут внесены какие-то поправки, тем не менее, закон все равно будет принят, потому что он нужен?

Андрей Бабушкин: Я убежден, что здравый смысл победит, что самоубийц среди наших депутатов, политиков, тюремных руководителей нет. То ли будет замена одного внесенного варианта на другой, то ли он будет возвращен в правительство, то ли он будет радикально переработан после первого чтения, но в любом случае это не будет тот неразумный и нерациональный законопроект, который есть на сегодняшний день.

Работая в рабочей группе при Минюсте над изменением этого законопроекта, мы очень тщательно анализировали каждую его норму. Среди нас было много людей, которые не один десяток лет отработали в уголовно-исполнительной системе, и мы нашли общий язык. Я убежден, что таким же образом удастся найти общий язык и тем, кто будет перерабатывать этот закон. Я думаю, рано или поздно этот закон придет в нормальное состояние, и те положительные стороны, которые в нем действительно есть, сохранятся. Например, там есть запрет на части тела, по которым можно наносить удары резиновой палкой. Там есть ограничения по применению физической силы и спецсредств, оружия в отношении определенных категорий лиц – например, несовершеннолетних. Я надеюсь, что все-таки совместными усилиями нам удастся обуздать тех, кто лоббирует этот закон, кем бы они ни являлись: просто недалекими людьми со слабыми профессиональными познаниями или сознательными провокаторами.

​Марьяна Торочешникова: Меня больше всего удивило то, что в пояснительной записке, помимо прочего, говорится, что этот законопроект принимается в рамках реформы пенитенциарной системы, которая, как я понимаю, вообще в России затевалась как раз в связи с историями Магнитского, Трифоновой, скончавшимися в страшных обстоятельствах в российских следственных изоляторах. После многих-многих решений Европейского суда по правам человека, который признал условия содержания в СИЗО и в колониях пыточными и предписал России как-то навести порядок, полтора или два года назад была принята целая программа "Юстиция", в рамках которой должны были проводиться какие-то реформы системы, направленные на ее гуманизацию. А получается, что одним из наиболее ярких законопроектов, связанных с реформой пенитенциарной системы в РФ, является законопроект о насилии.

Владимир Осечкин: О легализации пыток.

Марьяна Торочешникова: И как к этому относиться?

Владимир Осечкин: При всем моем уважении к Андрею Владимировичу Бабушкину, я бы не разделял его оптимизма. Я достаточно давно наблюдаю за ходом развития данного законопроекта и в целом за тем, что сегодня происходит с системой исполнения наказаний в России. Около года назад на депутатов оказалось мощнейшее давление, был вброс лживого компромата, и по сути дела, наша рабочая группа по защите прав заключенных, которая действовала на протяжении двух лет в Госдуме, прекратила свое существование. После этого в Совете Федерации и в Госдуме уже начали готовиться к принятия данного законопроекта. Потом, когда мы подняли шум, и Элла Памфилова заявила свою принципиальную позицию по нему, направив соответствующие письма руководству правительства, она потребовала его не вносить, – тогда все это дело заморозилось. Тем не менее, это сделали тихой сапой: с нами, правозащитниками, обсудили некий закон, мы все выговорились, а потом внесли совершенно другой.

Все эти байки про то, что "мы здесь напильничком подработаем, тут немножко подрежем, тут пару фраз зачеркнем фломастером", – все это идет к тому, чтобы не было резкого всплеска социального протеста, в том числе среди правозащитников и журналистов, чтобы тихонечко осенью, когда все это уляжется, принять этот закон. Да, формально два-три каких-то слабеньких предложения правозащитников, малозначительных, не меняющих кардинально суть этого законопроекта, могут быть внесены во втором чтении. Но в целом вся эта история – это разворот нашей страны на 180 градусов обратно в сторону ГУЛАГа и НКВД. Речь идет о будущей легализации пыток, о фактическом сокращении прокурорского надзора за сотрудниками ФСИН и об их полной бесконтрольности. Речь идет о разрешении применения насилия за малейшее правонарушение в отношении осужденных. И я боюсь, что Андрей Бабушкин здесь ошибается. Я боюсь, что этот законопроект будет принят, и все это приведет к резкому повышению уровня смертности в местах лишения свободы. Да, пройдет несколько лет, что-то кардинально поменяется в стране, наверное, власть или изменится, или одумается, и когда-то наши правители и депутаты, наверное, поймут, что они очень круто ошиблись, но будет поздно. Тысячи людей, которые находятся в российских тюрьмах, погибнут из-за этих грубейших ошибок и просчетов.

Марьяна Торочешникова: Но если происходит откат к прошлому, к ГУЛАГу, то, может быть, наверху что-то знают и к чему-то готовятся, заранее готовят людей, чтобы легче было обрабатывать несогласных?

Ева Меркачева: Я не думаю, что там, наверху думают что-то конкретное по этому поводу. Скорее всего, действительно, это либо непрофессионализм, либо какая-то подстава. Но очень многие люди, которые лоббировали этот законопроект, забыли главное. За последние годы произошли кардинальные изменения в нашей криминальной и политической ситуации. Посмотрите, кто сейчас сидит за решеткой? Главный тюремщик страны, Александр Реймер. Когда такое было? Никогда! И кто знает, может быть, в дальнейшем и те самые люди, которые сейчас в Думе будут голосовать за этот законопроект, и те самые чиновники, которые разрабатывали и вносили эти ужасные поправки, окажутся за решеткой. И что тогда? Что они потом скажут?

Марьяна Торочешникова: Это из серии "не плюй в колодец". Каждый раз, когда российские депутаты принимают законы, им нужно призадумываться об этом.

Ева Меркачева: Да, нужно призадуматься: что будет со мной, если в итоге я окажусь на месте тех людей, против которых направлен этот законопроект.