Эксперты – о протестных настроениях российских рабочих

Митинг в Междуреченске 14 мая 2010 г

Трагедия на шахте "Распадская" в Кемеровской области вызвала волну общественного протеста: акции солидарности с шахтерами прошли в российских городах, в том числе, в Москве и Петербурге. По оценкам социологов, протестные настроения среди самих российских рабочих довольно сильны, но редко приводят к организованным действиям.

О причинах и последствиях событий на "Распадской" говорят эксперты: Светлана Климова, ведущий научный сотрудник Института социологии РАН, гражданка Франции Карин Клеман, социолог, директор Института "Коллективное действие", и Илья Будрайтскис, историк рабочего движения, активист социалистического движения "Вперед!".

Светлана Климова: У людей нет понимания того, кто же является субъектами трудовых отношений. И кто за что отвечает. Вменение правительству, вменение президенту конкретных беспорядков у конкретных хозяев – это, я считаю, большая проблема. Это проблема еще и потому, что сам премьер-министр принимает эту ответственность. Почему он выступает и начинает объяснять, что там происходило, вместо того чтобы это происходило автоматически. Понятно, кто отвечает за технику безопасности, понятно, кто отвечает за организацию труда, понятно, кто должен возбуждать уголовные дела. И вот это смешение в головах, эта путаница, к сожалению, у рабочих шахты проявилась в том, что они вышли на рельсы вместо того, чтобы устраивать забастовку.

– Насколько сильны протестные настроения среди рабочих, по вашим оценкам?

Светлана Климова: Смотря что называть протестным потенциалом. Если готовность выйти на улицу и участвовать в акциях протеста, то он достаточно высок, он достигает где-то 40 процентов. Если говорить о готовности организовывать и участвовать в забастовках, ее уровень категорически низок, он гораздо ниже, чем это, по идее, должно было бы быть, в соответствии с тем положением рабочих, в котором они сейчас находятся.
Если говорить о готовности организовывать и участвовать в забастовках, ее уровень категорически низок, он гораздо ниже, чем это, по идее, должно было бы быть

– Карин, почему, на ваш взгляд, продолжают происходить такие трагедии на российских шахтах?

Карин Клеман: Из-за слабой организованности рабочего класса, из-за того, что профсоюзы такие слабые, из-за того, что так слабо рабочее движение, что там мало протестных акций, в первую очередь, забастовок, – так плохо развита солидарность между наемными работниками. Понимаете, решить вопрос очень просто. На самом деле, надо было бы на шахте и на многих других предприятиях отменить сдельную зарплату. В большинстве западных стран такого просто нет. Люди знают, сколько они будут получать в конце месяца, что бы ни случилось, и они не вынуждены, как эти бедные шахтеры, рисковать своей жизнью ради того, чтобы получить нормальную зарплату. Как этого добиться? Понятно – это сильное протестное движение, давление на работодателей и, в том числе, на правительство, потому что тут нужен закон.

– События на шахте "Распадская" вызвали не только протесты шахтеров, акции солидарности с ними прошли и в других российских городах, включая Москву и Петербург. Можно ли говорить, на ваш взгляд, о новом подъеме рабочего движения в стране?

Илья Будрайтскис: Мне кажется, говорить о новом подъеме нельзя. Низок уровень солидарности в российском обществе, причем солидарности не просто с тем, что пострадали люди или что кому-то кого-то жалко, а солидарности на уровне осознания того, что и большинство отвечавших на этих вопросы респондентов, и шахтеры принадлежат к одному классу, к одной социальной группе. И те, и другие являются наемными работниками. И какими бы различными ни были условия труда и условия жизни, они находятся на одной стороне. Вот этого понимания сегодня как не было, так и нет в российском обществе.

Мне кажется, что у страха перед выступлением, перед открытой защитой своих прав есть еще одна причина: требуется очень большое личное мужество, гораздо большее, чем простая декларация того, что нужно брать власть рабочим в свои руки, чтобы действительно выступить открыто против собственника. И, мне кажется, ни разъяснение того, что на самом деле значит профсоюз, ни рассказ о каком-то позитивном опыте профсоюзов в других странах не помогут, пока у людей не появится решимость полностью взять ответственность за свои права, за свою жизнь на себя.
Требуется очень большое личное мужество, чтобы действительно выступить открыто против собственника


Действительно, очень часто от людей приходится слышать, что они готовы: дайте в руки автомат, посадите на баррикады – и мы пойдем, мы будем бороться. На самом деле, когда я слышу подобные реплики от рабочих, например, московских предприятий, я совершенно четко отдают себе отчет в том, что вряд ли эти люди будут способны на какое-то организованное сопротивление на своем собственном предприятии. И мне кажется, важный момент, если говорить о какой-то исторической традиции, состоит в том, что была утеряна и в советское, и в значительной степени в постсоветское время традиция рабочей самоорганизации. Более того, мне кажется, что даже к концу 80-х – началу 90-х эта традиция была значительно сильнее, чем сегодня. Надо вспомнить мощное рабочее движение 1989-90 года, всесоюзные забастовки шахтеров, и рабочие выступления рубежа 50-60-х годов. Надо вспомнить самую известную историю – Новочеркасск 1962 года. Тогда у людей, казалось бы, не было до этого никакого опыта организации забастовки, никакого опыта создания профсоюза. Но, руководствуясь неким внутренним классовым чувством, классовым инстинктом, они сумели буквально в считанные часы правильно организовать забастовку.