С Солженицыным Америка попрощалась сдержанно: «Была без радости любовь, разлука будет без печали».
В давно заготовленном, двухполосном - размером с брошюру - некрологе в «Нью-Йорк Таймс» говорилось все, что положено. Но в самом конце автор, нарочито бесстрастно, сообщает читателю, что Солженицын, принципиально отказавшийся принять Государственную премию из рук Горбачева и Ельцина, сделавших возможным его возращение на родину, согласился получить награду от Путина.
В другом, менее официальном материале мемуарного характера Солженицына вспоминает бывший корреспондент этой газеты в Советском Союзе Сергей Шмеман, который знал писателя еще по Москве. В Новом Свете журналист возил Солженицына к своему отцу Александру Шмеману на дачу в окрестностях Квебека. Шмеман-младший катал русского классика на машине, жарил ему картошку с луком и слушал долгие разговоры о русской истории. С удовольствием и даже нежностью вспоминая эти первые дни Солженицына в Западном полушарии, Шмеман пишет, что, по его мнению, следующие 20 лет мало что прибавили к американскому опыту писателя: «Солженицын боялся, что всякая вовлеченность в окружающую его новую жизнь может разбавить ту одержимость священной миссией, которую он видел в спасении России. Солженицын стремился постоянно поддерживать в себе дух морального сопротивления. За все годы в Вермонте он редко выбирался в мир, но когда это все же делал, то лишь для того, чтобы обвинить Запад в аморальности, консюмеризме и декадансе. При этом его инвективы обнаруживали крайне незначительное знание предмета».
Все это очень похоже на правду. Солженицын действительно жил не в Америке, а у себя дома, не обращая внимания на окружающий мир. В первую очередь тот, в котором жили другие выходцы из России. За исключением узкого круга приближенных, он не общался с Третьей волной эмиграции. Когда в «Новом американце» мы, собирая антологию нового русского рассказа, попросили Солженицына разрешить нам перепечатку и его новеллы, писатель через жену ответил категорическим отказом. Тем не менее, Довлатов каждую свою книгу неизменно посылал Солженицыну. Прочел он их - как говорят, с удовольствием - только вернувшись в Россию.
Такое отношение к эмиграции многим казалось странным. Особенно в сравнении с другими русскими «нобелями». Бунин, как рассказывал мне его секретарь и редактор «Нового Русского Слова» Андрей Седых, хоть и считался сухим человеком, много помогал нуждающимся литераторам, пока сам не стал таким. Про отзывчивость Бродского знали все, кто жил рядом с ним в Америке. Не удивительно, что позиция Солженицына провоцировала остряков. Хуже всех был, конечно, Бахчанян, не только придумавший лозунг «Всеми правдами и неправдами жить не по лжи», но и выпустивший альбом «Однофамильцы Солженицына».
Однако за всем этим ёрничеством стояло непоколебимое чувство признательности, ощущение гордости за нашу литературу и еще - надежда в один прекрасный день увидеть памятник Солженицыну на Красной площади. В конце концов, все мы знали, что Солженицыну не место в Америке. Но только он сам верил в то, что вернется на родину, причем - живым.
Нашу беседу о том, как Америка вспоминает Солженицына, продолжит вашингтонский корреспондент «Американского часа» Владимир Абаринов.
Что значило имя и дело Александра Солженицына для американцев? Об этом я говорил с журналистом и политологом Дэвидом Саттером. Российская публика знает его по двум изданным по-русски книгам, посвященным современной России – «Тьма на рассвете» и «Век безумия». Дэвид говорит, что, еще будучи школьником, обсуждал тему сталинских репрессий со своим отцом, который симпатизировал Советскому Союзу, а впоследствии, в студенческие годы, прочел все доступные ему произведения Солженицына. Откуда взялся этот интерес? «Ответ очень простой. Во-первых, это превосходно написано. Во-вторых, эти произведения посвящены важнейшим вопросам, с которыми сталкивался мир в то время. Советский Союз и Соединенные Штаты пребывали в состоянии конфронтации, боролись, если угодно, за глобальное доминирование. Существовало две системы ценностей, противостоявших друг другу. И было важно понять, что представляет собой система, противостоявшая Соединенным Штатам: что в ней хорошего, что плохого, есть ли в ней что-то, заслуживающее сочувствия? Для множества американцев, даже для тех, кто интересовался Советским Союзом, он был чем-то вроде обратной стороны Луны. Собственно, именно так называлась одна из книг воспоминаний о сталинских лагерях. Это очень подходящее выражение, потому что многого мы просто не могли понять. Почему советской пропаганде так легко удавалось дурачить людей здесь, на Западе? Одна из причин состоит в том, что Советский Союз был закрытым обществом. В то же время пропаганда была очень агрессивной. Когда иностранцы, в том числе иностранные журналисты, приезжали в Советский Союз, им показывали только фасад, Потемкинские деревни. Но дело еще и в том, что люди не видели реальной картины потому, что они видели лишь то, что хотели видеть. И их угол зрения определялся их местом в американской политической системе. Те, кто принадлежал к правому крылу и исповедовал консервативные взгляды, критиковали СССР за уничтожение частного предпринимательства и насаждение социализма. Либералы, напротив, смотрели на Советский Союз благожелательно, как на эксперимент, который было бы неплохо повторить и в Америке, но не заходить слишком далеко. Опять-таки вспоминаю своего отца - он считал советских коммунистов идеалистами. Ну, что-то вроде: "Они, быть может, не во всем правы, но, во всяком случае, у них были благие намерения". Солженицын своей книгой о ГУЛАГе и своими романами помог нам увидеть Советский Союз таким, каким он был в действительности - не отражением наших собственных представлений о мире, но как страну, существующую в перевернутой реальности, страну, которую нельзя судить по меркам американского опыта. Солженицын внес неоценимый вклад в этот процесс прозрения – я считаю, главным образом благодаря своему таланту художника, нежели своим политическим убеждениям».
Когда после выхода на Западе книги «Архипелаг ГУЛАГ» над Александром Солженицыным нависла угроза расправы, лучшие американские писатели выступили в его защиту. Артур Миллер, Джон Апдайк, Труман Капотэ, Курт Воннегут подписывали петиции вместе с Грэмом Грином, Гюнтером Грассом и Юкио Мисимой. Из всех стран, готовых предоставить ему убежище, изгнанник выбрал Соединенные Штаты. Он поселился близ деревни Кавендиш в штате Вермонт и жил там затворником почти 18 лет. Соседи уважали его уединение. Многие вывесили на своих домах табличку с предупреждением: «Дорогу к Солженицыну не показываем». В то же время президент Джеральд Форд воздержался от приглашения Солженицына в Белый Дом. Совет уклониться от встречи дал ему тогдашний госсекретарь Генри Киссинджер. «Солженицын – значительный писатель, - сообщал он президенту в служебной записке, - однако его политических взглядов стесняются даже его товарищи-диссиденты».
В 1978 году Солженицын нарушил свое затворничество. Он принял приглашение Гарвардского университета выступить на выпускной церемонии. И сразу стало ясно, чего опасались Киссинджер и Форд.
Вот что писал об этой речи выдающийся американский историк и политический мыслитель Артур Шлезингер: «То, что прозвучало в Гарварде в 1978 году, не удивило бы и самых первых выпускников университета. Ибо Александр Солженицын возобновил старую, хотя и забытую ныне в этих местах традицию апокалипсических пророчеств. B течение первых ста лет существования университета наиглавнейшей темой выступлений проповедников Новой Англии была иеремиада — стенания о слабости человека и вырождении общества, призывы к смирению и покаянию. Это было очень-очень давно. Но на выпускной церемонии 1978 года Солженицын, не только говоривший, но и выглядевший как персонаж Ветхого Завета, прочитал страстную пропо¬ведь в духе былых времен, предупреждая Америку o том, что зло наступает и что Судный День близок, призывая американцев покаяться в своих грехах, отринуть своих идолов и пасть ниц перед Наивысшим Совершенным Божеством»
Как ни удивительно, на первый взгляд, самые гневные свои филиппики Солженицын, книги которого были запрещены на родине, направил против свободы слова: «Какая у журналиста и газеты ответственность перед читающей публикой или перед историей? Необходимость дать мгновенную авторитетную информацию заставляет заполнять пустоты догадками, собирая слухи и предположения, которые потом никогда не опровергнутся, но осядут в памяти масс. Сколько поспешных, опрометчивых, незрелых, заблудительных суждений высказывается ежедневно, заморочивает мозги читателей — и так застывает! Пресса имеет возможность и симулировать общественное мнение, и воспитать его извращённо. То создаётся геростратова слава террористам, то раскрываются даже оборонные тайны своей страны, то беззастенчиво вмешиваются в личную жизнь известных лиц под лозунгом: "все имеют право всё знать". Ложный лозунг ложного века: много выше утерянное право людей не знать, не забивать своей божественной души — сплетнями, суесловием, праздной чепухой. Поверхностность и поспешность — психическая болезнь XX века — более всего и выражена в прессе. Прессе противопоказано войти в глубину проблемы, это не в природе её, она лишь выхватывает сенсационные формулировки. А между тем: по какому избирательному закону она избрана и перед кем отчитывается? Если на коммунистическом Востоке журналист откровенно назначается как государственный чиновник, то кто выбирал западных журналистов в их состояние власти? на какой срок и с какими полномочиями?»
Гарвардскую речь Солженицына комментирует Дэвид Саттер: «Когда Солженицын покинул Советский Союз и оказался на Западе, он продемонстрировал в очень наглядной форме все те слабости, которые, в конечном счете, на склоне лет, привели его в стан сторонников Путина. Я имею в виду его догматизм, национализм, нетерпимость к чужому мнению, его склонность безапелляционно судить о предметах, которых он не понимает. Он приехал в Соединенные Штаты, ничего не зная об этой стране, кроме той дико искаженной картины, которую можно было получить в Советском Союзе. Тем не менее, он вскоре начал поучать американцев, рассказывать им, что они живут в мире ложных ценностей. Гарвардская речь – это печальный пример, с одной стороны, помпезной риторики, с другой – упорного нежелания вникать в логику другого общества. Иными словами, он продемонстрировал все те качества, за которые он, будучи в Советском Союзе, критиковал Запад. Он обвинял Запад в том, что в своем отношении к Советскому Союзу он упрощает картину, не видит существа проблем, подходит к советской действительности со своей западной меркой. Он приехал на Запад и стал делать ровно то же самое в отношении Запада. С той, правда, существенной разницей, что здесь ему предоставили такую трибуну, как кафедра Гарвардского университета».
Но в чем причина этого непонимания, помимо свойств характера Солженицына? Артура Шлезингера писал об этом: «Вызов американскому самодовольству и гедонизму, убожеству нашей массовой культуры, упадку самодисциплины и духа гражданственности действует отрезвляюще и представляет несомненную ценность. В этом y Сoлженицына есть нечто общее c нашими предками-пуританами. Но в вере Солженицынa активно присутствует принадлежащий к иному миру мистицизм Русской православной церкви, — мистицизм, ставший отражением политического абсолютизма русского общества. Пуританство по традиции было более эмпирично. Вот почему две традиции разошлись диаметрально, и взгляды Солженицына c его страхом перед человеческой свободой, его безразличием к человеческому счастью, его презрением к демократии, его верой в авторитарное госу¬дарство столь явно противоречат великой традиции Запада».
…Я поставил фрагмент Гарвардской речи Солженицына на свою страницу в Живом Журнале. Уже на следующий день запись оказалась в топе самых читаемых блогов.
