Редактор и ведущий: Анатолий Стреляный
Анатолий Стреляный: В предыдущей передаче из этой серии российские и западные историки обсуждали кануны российских революций 1917 года: Первую мировую войну и четыре ключевых вопроса, относящиеся к ней. Какая это была война - империалистическая или какая-то иная? Для кого она была справедливой? Какую из идей XIX века можно считать ответственной за войну? И вопрос о виновниках войны, о странах-виновницах и политиках-виновниках.
Сегодня разберем три следующих вопроса: была ли Первая мировая война неизбежной? Могла ли Россия не участвовать в войне? И как оценить участие России с военной точки зрения - это было поражение или победа? Вопрос, не казавшийся странным такому специалисту, как Уинстон Черчилль, английский военно-морской министр, и министр военного снабжения в годы Первой мировой войны. Вы услышите обширные выдержки из его книг, не печатавшихся по-русски.
Есть люди, которые предпочитают говорить не о причинах таких событий, и не о виновниках, будь то те или иные государства в целом, общественные классы, правительства или отдельные деятели, а об условиях и обстоятельствах, при которых эти события становятся возможны. Такой подход оставляет место для случайностей в истории. Нередко его придерживаются ведущие участники больших событий. Среди них был, например, Уинстон Черчилль, скажем об этом, забегая вперед. Он считал Октябрьскую революцию величайшим несчастным случаем. Всякий может поскользнуться на банановой корке. В таком духе говорил он о России 1917 года. Этому несчастному случаю предшествовала мировая война. Была ли она неизбежной?
Владимир Булдаков (российский историк): К войне, причем к войне мировой готовились буквально все. Но все рассчитывали, что война начнется гораздо позже, где-то году в 1917-м. Все рассчитывали к этому самому году осуществить перевооружение, подготовку к войне закончить. Говорить о случайности возникновения войны, говорить о том, что сыграли роль какие-то провокаторы в лице сербских националистов или пресловутой "Черной руки" было бы не вполне справедливо. В атмосфере всеобщей подготовки к войне рано или поздно тот или иной случай сыграет свою роковую роль. И надо сказать, что до сараевских выстрелов также возникали ситуации взрывоопасные. И такие ситуации, конечно, могли возникнуть и в будущем, если бы в 1914 году в Сараево эти выстрелы не прогремели. Когда все ожидают войны, когда мир находится в обстановке всеобщей враждебности, рано или поздно случай сыграет свою роковую роль.
К 1914 году европейская цивилизация уподобилась сообществу подростков-акселератов, которые не соизмеряют свои силы со своими мыслями, то есть в умственном своем развитии эти акселераты остались детьми, а что касается физических сил, то их оказалось в избытке. Именно по этой причине можно говорить, что Первая мировая война была неизбежной, как неизбежны периодические потасовки между вот этими самыми подростками-акселератами. То есть европейская цивилизация к этой новой ситуации - к колоссальному росту народонаселения, колоссальному развитию техники - умственно, идейно оказалась не готова. Европейская цивилизация осталась на уровне XIX века, может, даже XVIII века. В то время как техника диктовала совершенно иные правила игры, правила поведения. Но эту простую мысль мы начинаем осознавать только к концу XX века.
Петер фон Кильмансек (немецкий историк): На вопрос можно ли было предотвратить войну, однозначно не ответить. Скорее всего, следует сказать и "да", и "нет". "Да" потому, что каждая из пяти великих держав могла повести себя в этом конфликте иначе, чем она это сделала. Каждая по-своему имела возможность содействовать сохранению мира. Австро-Венгрия могла ограничиться преследованием сербских террористов без того, чтобы нападать на Сербию. Германия могла вполне обойтись без гарантий полной поддержки Австро-Венгрии. Россия, в свою очередь, необязательно должна была оказывать Сербии полную поддержку. Ну и так далее.
Но, как мы знаем, ни одна из этих держав этого не сделала. И только потому, что каждая из них в этой ситуации всеобщего кризиса видела прежде всего свои интересы. И эти интересы, эта борьба за власть были для каждой из них значительно важнее, чем сохранение мира. И тут мы подходим ко второй части ответа на вопрос можно ли было предотвратить Первую мировую войну? К ответу "нет". Все, что происходило, все события того периода были отражением определенного мышления, которым было пронизано, насыщено это время. Полностью отсутствовала готовность заплатить за мир хоть какой-то ценой. А, скорее всего, в этом случае даже высокой ценой. Этой готовности не было, потому что достижение своих национальных интересов, даже если за них надо было заплатить войной, ставилось значительно выше, чем всеобщий мир. В этом смысле, учитывая дух времени и мышление этой эпохи, война была неизбежна.
Ален Безансон (французский историк): Когда вы прогуливаетесь с факелом по пороховому складу, можно ли сказать, что взрыв неизбежен? Его можно было и не считать неизбежным. Таков мой ответ.
Зоя Яхимович (российский историк): Вопрос о неизбежности войны или возможности иных решений для историка, по идее, всегда сложен. Неиспользованные в свое время позитивные альтернативы являются тяжелым наследием для последующих поколений. Выбор в 1914 году стоял между вооруженным миром, балансирующим все время на лезвии сползания к войне, и войной как решением сложной дилеммы, стоявшей перед правящими кругами. Призрак европейской войны фактически висел над Европой уже после франко-прусской войны. Важнейшим фактором, который сделал войну неизбежной, был фактор введения в мировую политику такого количества дестабилизирующих факторов, которые дали новое качество - взрыв мировой войны. Таким мне представляется вывод, который очень важен и сегодня. Как говорят, "у страха глаза велики". Когда за несколько лет до начала войны было несколько мобилизаций вооруженных сил в Германии, Австро-Венгрии, - вползание в войну, решение страшное о переходе от мира к войне было реакцией на неустойчивость международной ситуации.
Уолтер Лакёр (американский историк): Совсем нет. В отличие от Второй мировой войны, которая действительно была неизбежной, поскольку только война могла остановить Гитлера, Первой мировой войны можно и должно было избежать. И сделать это было весьма легко, если бы тогдашние государственные деятели задумались о последствиях, к которым она может привести. И ответ на этот вопрос простой: Первая мировая война не была неизбежной. Ее можно было предотвратить. И она стала большим несчастьем.
Норман Дэвис (английский историк): Нет ничего неизбежного. Единственное, что можно утверждать, так это то, что неизбежно было соперничество в некоторых сферах между империями и национальными правительствами. Но это вовсе не значит, что глобальный военный конфликт был неизбежен.
Франсуаза Том (французский историк): Видите ли, в первые же годы нашего столетия Европе как-то удалось выпутаться из нескольких тяжелых кризисов. Назову хотя бы кризис, связанный с Марокко, и оба балканских кризиса. В этих испытаниях основным европейским державам удалось оказать сдерживающее влияние на своих союзников. Такое взаимное влияние оказали друг на друга, например, Франция и Россия, а Германия - на Австро-Венгрию. Но в 1914 году эти механизмы перестали работать, и Европа смирилась с перспективой войны. Европейцы начали жить в ожидании войны.
Анатолий Игнатьев (российский историк): В моем представлении война была неизбежной, хотя она могла разразиться не обязательно в 1914 году, а несколько раньше или несколько позже. И дело не только в накапливании противоречий, каждое из которых в отдельности, вероятно, можно было как-то урегулировать, но взятые вместе они уже становились труднопреодолимыми. Мир поддерживался не столько цивилизованными методами, хотя они намечались, скажем, на первых Гаагских конференциях мира, сколько гонкой вооружений и сколачиванием военно-политических блоков. А оба этих компонента имели свою логику развития, которая на определенном этапе брала верх над соображениями разума и осторожности. К этому же нужно добавить великодержавное мышление политиков и военных, свойственное, собственно, всем великим державам - как центральным державам, так и странам Антанты.
Анатолий Стреляный: Российские и западные историки отвечали на вопрос, была ли она неизбежной. Следующий вопрос о России. Могла ли она не участвовать в этой войне? Что помешало России сохранить нейтралитет?
Петр Волобуев (историк, член Российской Академии наук): Правые предупреждали царя против вступления России в эту войну. Но достаточно назвать меморандум бывшего министра внутренних дел Петра Николаевича Дурново. В феврале 1914 года он обратился к царю с запиской. Он писал: "Если военные действия будут складываться неудачно, социальная революция в самых крайних ее проявлениях у нас неизбежна". Витте, находившийся в эмиграции, вернулся в Россию, чтобы предупредить высшего царского сановника о том, что России не стоит ввязываться в войну из-за тех территориальных приращений, которые она хотела в войне достигнуть. Говорит, нам надо отстаивать то, что мы имеем в достаточном количестве. Но он даже так выразился: "Но если мы, как говорится, хотим еще несколько миллионов галицийских евреев получить, так мы до сих пор не решили еврейский вопрос в стране, несмотря на все попытки".
Такие предупреждения правительству были, но правительство России не могло занять нейтральную позицию, самую лучшую, как считаю я и другие историки, какая могла быть тогда для него. Россия была слишком связана международными обязательствами с той же Францией и тоже знала об агрессивных намерениях Германии. Их нечего скрывать. В нашей литературе раньше эта сторона дела умалчивалась. Между тем, немцы вынашивали планы не только присоединения Польши, но и перекроить карту России. Не было, конечно, таких зловещих планов как позднее у Гитлера, но вот этот Drang nach Osten ("Марш на Восток") и тогда включал опасные для России замыслы. Поэтому вступление в войну оказалось неизбежным.
Вадим Дамье (российский историк): Ружье, висевшее на мировой арене, на мировой сцене, рано или поздно должно было выстрелить. У России были, как известно, свои имперские интересы и резоны для участия в войне. Державная политика имела свою логику. Притязания на Константинополь, стремление к установлению контроля на Балканах и на Ближнем Востоке побуждали империю вмешаться в мировой конфликт против Австро-Венгрии, Турции и Германии. С последней имелись крупные торговые противоречия. Антигерманский курс подавляющего большинства правящей политически-хозяйственной элиты царской России подкреплялся зависимостью от Франции, Англии и других западных держав, которые тоже немало сделали, чтобы втянуть страну в войну против тройственного союза. Войны, особенно победоносные, всегда были для любой власти хорошим и удобным способом для того, чтобы отвлечь внимание населения от внутренних проблем страны. С другой стороны, имелись факторы, которые противодействовали вступлению России в войну. Хотя при дворе, начиная с отца Николая II, то есть с царя Александра III, который резко повернул руль внешней политики в сторону Франции и руль внутренней политики в сторону национализма, так вот, хотя при Александре III возобладал профранцузский антинемецкий курс, личные отношения царя и германского кайзера были достаточно хорошими. Ряд высших сановников империи тоже был против вступления в войну. Помимо прогерманских симпатий играло здесь роль и понимание того факта, что длительную войну страна может и не выдержать. Тем не менее антигерманские интересы и настроения возобладали. Они оказались настолько сильными, что правящей политической касте даже не пришла в голову такая возможность как выждать и вступить в войну позднее, что могло бы позволить выиграть время и увеличить свою роль в соотношении мировых сил. Известно, что страны, сохранявшие нейтралитет до конца войны или хотя бы достаточно долго, смогли извлечь из такого положения ощутимые хозяйственные выгоды. И это при том, что у них тоже могли быть свои симпатии и антипатии, как, например, у Швеции. Но, очевидно, подавляющее большинство правящих кругов явственно страдало некоей политической близорукостью. Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и возможное давление извне в том случае, если бы российская империя не пожелала бы вступить в войну. Известно, что в Италии большинство правящих кругов было против участия в войне. Но Франция оказала достаточно мощную финансовую и организационную поддержку так называемому интервенционистскому движению, во главе которого стоял Муссолини. И это движение силой добилось вступления страны в мировую войну. Кто знает, не было ли создано такого же рода движения в России.
Нина Смирнова (историк, специалист по балкано-российским отношениям): Могла ли Россия сохранить нейтралитет - это вопрос чисто схоластический, но она не пошла бы в поддержку Сербии. Все равно, при том настрое германской дипломатии, которая любой ценой хотела вовлечь Россию в войну и разбить ее, все равно бы это произошло. Ну ладно, они могли бы оттянуть этот момент вступления России в войну. Я так считаю, что она не могла сохранить нейтралитет. Потому, что она была тоже заинтересована. Другое дело, что она была не подготовлена к войне, как основная масса историков считает. Но опять же, так случалось в истории, что всегда центральные державы, в частности Германия, они всегда были подготовлены к войне, оппоненты были не подготовлены, но оппоненты выигрывали. Тут еще существует другой вопрос: уж так ли была детерминирована Первая мировая война? Лет пятнадцать тому назад два американских исследователя, применяя математические методы исследования, пришли к совершенно четкому заключению, что войны не должно было быть. Этим же занимался наш молодой тогда историк Греков. Он математик, но пошел в историю. Его увлекла эта идея - исследование исторического процесса с применением математических методов. И тоже у него получилось, что война не должна была быть. Начиная со второй половины XIX века, в какой-то степени даже принципом сербской внешней политики было использование России в своих интересах. Она достигала каких-то своих целей после того, как использовала на полную мощность Россию. Тогда же были и добровольцы, тогда была и посылка высшего командования в сербскую армию. И когда Сербия использовала Россию, она уже переходила в лагерь или противников или оппонентов России. И если проследить это развитие сербо-русских отношений, то это не были такие горячо-влюбленные, взаимно-влюбленные отношения. В конце XIX века - вообще никогда не было более плохих отношений между Сербией и Россией, чем это имело место тогда. В начале века тоже было охлаждение. Но, как известно, были выдвинуты девять австрийских условий, относящихся к Сербии. И все они были приняты. Девять условий, кроме последнего - не желала подпустить Сербия австрийских представителей к расследованию заговора с целью убийства эрцгерцога, считая, что это было бы нарушением конституции и закона об уголовном судопроизводстве. И вот из-за этой какой-то очень странной формулировки Россия ввязалась в войну. Нечто сюрреалистическое. То есть это не было сущностное, это было знаковое понятие момента.
Анатолий Стреляный: На волнах Радио Свобода историки обсуждали вопрос, могла ли Россия уклониться от участия в первой мировой войне. Есть точка зрения, согласно которой Россия, даже объявив о своем нейтралитете, в конце концов все равно вынуждена была бы воевать. На нее напала бы Германия. Сначала взяла бы Париж, потом пошла бы на Москву. Такое развитие событий обсуждали в 1914 году в Петербурге.
Известный чешский философ Ян Паточка объяснял воинственность Германии тем, что эта страна дальше всех в Европе продвинулась в развитии промышленности, науки и техники. Была накоплена, говорил он, огромная энергия. И она требовала выхода.
Мы все еще в канунах потрясений 1917 года. Обсуждаем Первую мировую войну. Чем кончилась эта война для России? Поражением или победой? До сих пор в России мало знают, что думал на сей счет Уинстон Черчилль, военно-морской министр и министр военного снабжения Англии в те годы. Потом он стал без отрыва от большой политики историком Первой мировой войны.
Сейчас вы услышите впервые на русском языке выдержки из вышедшего в середине двадцатых годов шеститомного труда Черчилля "Всемирный кризис". Последний том этого труда называется "На восточном фронте". На первой странице посвящение: "Нашим преданным союзникам и товарищам в русской императорской армии". Начало войны для России - это то, что принято обозначать словами "катастрофа в восточной Пруссии". Черчилль употребляет и другие слова:
Диктор: "Самый мрачный период перед битвой на Марне, когда надо было взвешивать возможность потери Парижа и отчаянно готовить оборону по рубежу Луары, то есть за Парижем, нас грела вера в то, что русский вал схлынет к Данцигу и Бреслау, прямо в сердце германской империи. Мы рассчитывали, что нарастающее давление с востока спасет ситуацию на западе, принудив немцев отозвать свои силы вторжения ради защиты собственной земли. Теперь мы видим, что верность царя союзническому долгу и энтузиазм русской армии и русского народа ускорили быстрое вторжение в восточную Пруссию, начавшееся спустя полмесяца после объявления войны. Царь и русская нация навсегда покрыли себя славой за благородный пыл и лояльность, с которыми они устремились в эту войну. Узкоэгоистический подход к военным проблемам требовал немедленного отвода русских армий от границы до полного окончания мобилизации. Вместо этого русские совместили стремительную мобилизацию со спешным вступлением в пределы не только Австрии, но и Германии. Цвету русской армии вскоре предстояло быть скошенным в великих и устрашающих битвах в восточной Пруссии. Но на столь чувствительные места были нацелены русские удары, что нервы германского генштаба не выдержали. 25 августа два армейских корпуса и кавалерийская дивизия германского правого фланга были сняты с французского фронта. Можно утверждать, что данное событие оказалось решающим для исхода битвы на Марне. А раз так, дань признательности будет воздаваться царю и его солдатам долго после того, как уйдет нынешнее неблагодарное поколение. Однако за этот непревзойденный подвиг Россия уплатила страшную цену. Едва армии сошлись на востоке, оказалось, что храбрости и численного превосходства русских недостаточно против германского управления, науки и дисциплины. Двадцать кавалерийских и пехотных дивизий, составлявших армию Рененкампфа, и пятнадцать дивизий Самсонова были встречены 14-ю германскими дивизиями. В ужасных сражениях при Таненберге и у Мазурских озер армия Самсонова была рассечена на части. А Рененкампфу было нанесено решающее поражение. Дерзость немецких операций оставляла до того неправдоподобное впечатление, что единственно возможным объяснением стало предательство. Для истории, впрочем, важны результаты, а не объяснения. Русские армии, которые даже в своем первоначальном порыве уступали немецким, показали свое превосходство над пестрой армией Австро-Венгрии. Терпя поражения на севере, русские армии продвигались вперед в Галиции и в серии жарких боев на обширных пространствах одержали важнейшую победу во Львовском сражении. Это событие перекрыло, замаскировало и частично уравновесило катастрофу на севере. Наступление против Австрии продолжалось и в ноябре 1914 года, и великий князь Николай Николаевич еще обдумывал удар через Силезию в самое сердце Германии".
Анатолий Стреляный: На волнах Радио Свобода впервые на русском языке звучат высказывания Уинстона Черчилля об участии России в Первой мировой войне. Нанести удар через Силезию в самое сердце Германии русским не удалось. Почему?
Черчилль пишет:
Диктор: "Россия вошла в войну, имея, округленно, пять тысяч орудий и пять миллионов снарядов. В течение первых трех месяцев войны русская армия тратила в среднем около 45 тысяч снарядов в день. Производительность же русских заводов не превышала 35 тысяч снарядов в месяц. К началу декабря 1914 года из предвоенных запасов осталось примерно 300 тысяч снарядов. Едва на неделю. В тот момент, когда русские армии более всего нуждались в поддержке своей артиллерии, они услышали, как их пушки сковало молчание. Не менее суровой оказалась нехватка стрелкового оружия. Казармы империи были полны дюжими молодцами. 800 тысяч обученных новобранцев были готовы к отправке на фронт. Но не было оружия, чтобы вложить его в их руки. Должно было пройти много месяцев, прежде чем поток снарядов смог возобновиться, и еще больше месяцев до тех пор, когда поставки орудий стали превосходить их потери. Пока это не произошло, русские армии с подрезанными сухожилиями должны были терпеть мстительность своих врагов.
Временами казалось, что Россия окажется разорванной на куски еще до того как удастся ее вооружить вновь. Пока на западном фронте длилась тупиковая ситуация, Россия с ее неистощимыми людскими и продовольственными ресурсами могла бесповоротно рухнуть или быть принуждена к сепаратному миру. Более того, турецкое нападение на Россию вынудило ее еще в ноябре 1914 года, в тот самый момент, когда стали очевидными худшие факторы ее положения, создать новый фронт на Кавказе против наступающих оттоманских армий. В январе 1915-го немцы попытались повторить свою августовскую операцию против русских армий в восточной Пруссии. И хотя им удалось захватить почти 100 тысяч пленных, основная масса русских армий ускользнула из немецких клещей, и никаких стратегических результатов немцы тогда не достигли.
К началу марта 1915 года весь восточный фронт увяз было в окопной войне, когда 22 марта южно-армейская группа русских взяла Перемышль, чем открыла путь для вторжения крупного русского соединения в Венгрию. Это означало провал второй попытки Гиндербурга и Людендорфа достичь решительной победы на восточном фронте. 2 мая немцы совместно с австрийцами начали на ограниченном участке фронта Горлицкую операцию. Применив ядовитые газы, они сразу же достигли успеха. В течение ряда месяцев, снова и снова прибегая к прорывам на небольших участках фронта, они постепенно вытеснили русские войска из всей Галиции и Польши. И великий князь Николай Николаевич каждый раз отводил свои силы с центрального участка прорыва не к флангам, а назад, в тыл, избегая втягивания в серьезные сражения. Россия обладала величайшим ресурсом - территорией. Исполинские размеры страны давали почти неограниченные возможности для отступления. А благоразумное и своевременное отступление могло обеспечить жизненно необходимую передышку. Опять, как в 1812 году, русские армии смогли без потерь отступать вглубь собственной империи, связывая на всем фронте большое количество вражеских сил. Интервенты снова могли быть заманены в обширные пространства России. Положение, пусть и трагичное, не было роковым. Только бы сила воли России не отказала ей в испытаниях, ждущих впереди. Только бы призы победы не потеряли своей привлекательности. Только бы установился доверительный и постоянный контакт между ней и ее союзниками. И тогда не существовало причин, почему ее силы не могли восстановиться до истечения 1915 года".
Анатолий Стреляный: Не все тайные договоры, о которых много говорили большевики, были такими уж тайными.
Диктор: "Крайняя необходимость подбодрить Россию посреди ее неудач в восточной Пруссии заставили Эдуарда Грея, английского министра иностранных дел, еще 14 ноября 1914 года проинструктировать нашего посла в Петербурге Бьюкенена уведомить Сазонова о том, что правительство признает, что вопрос о проливах и Константинополе, должен быть улажен в соответствии с желаниями России. В то время это оставалось в строгой тайне. Однако в 1915 году, когда возникла возможность того, что Константинополь окажется в руках союзников, русское общественное мнение требовало публичных заверений. Дать их вслух означало вызвать неблагоприятную реакцию Греции, Болгарии и Румынии. С другой стороны, могли ли мы позволить себе ссориться с Россией или хотя бы обескураживать ее в тот момент, когда она зашаталась под германской канонадой, но не прекратила, тем не менее, мужественной борьбы, оставаясь жизненно-важным фактором в наших расчетах на решительную победу. На весах лежало настолько важное решение, что в начале марта 1915 года премьер-министр пригласил всех политических лидеров принять участие в заседании военного совета, посвященного этому вопросу. Вскоре Великобритания и Франция уведомили русское правительство, что они согласны на передачу Константинополя России в рамках послевоенного победоносного мира. Это исключительно важное заявление было предано гласности 12 марта.
Поражение союзников у Дарданелл положило конец надеждам на соединение с русскими войсками на юге. Все слои русского общества охватили подозрения примерно такого рода: Англия не пыталась по настоящему овладеть проливами. Как только она признала русские права на Константинополь, она утратила к нему интерес, она больше не вела честную игру. Ее нерешительные действия и противоречивые решения проистекают из ее тайных мотивов. И это происходит в то время, когда Россия проливает свою кровь обильнее всех".
Анатолий Стреляный: Уинстон Черчилль уже к середине 20-х годов стал своеобразным и заметным историком Первой мировой войны. Он привел много цифр и различных сведений, касающихся России. Предупреждая вопрос о точности этих цифр и сведений, он писал:
Диктор: "Британское правительство прикомандировало к Ставке верховного командования русской армии своего представителя полковника Нокса, офицера невероятной проницательности. Данные об обеспечении русской армии вооружениями, которые я приводил, были раздобыты полковником Ноксом в течение ноября и декабря 1914 года. Генерал Сухомлинов (военный министр) мог упорствовать в слепом или преступном оптимизме. Генеральный штаб в Петрограде мог заявлять в ответ на тревожные запросы генерала Жоффра в конце сентября, что темпы расходования боеприпасов не дают поводов для беспокойства. Сам великий князь Николай Николаевич, погруженный в повседневное руководство операцией, мог не осознавать, что земля уже разверзается под его ногами. Несмотря ни на что, безжалостный микроскоп полковника Нокса проник в этот ужасный секрет российской администрации. Покуда взоры всего мира были прикованы к сжимающему сердце кошмару Вердена, на восточном фронте назревали великие события. Те, кто знал, что Россия восстанавливает свои силы с каждым днем и с каждым часом, кто знал о сосредоточении ее неистощимых людских ресурсов, о ширящемся и множащемся потоке вооружений, воспринимали германский натиск на Верден с чувством неописуемого облегчения.
Россия дошла предыдущей осенью, пока зимние арьергарды не сомкнули ряды на ее изломанных и ослабевших оборонительных рубежах до низшей точки. Однако удар, который мог стать смертельным, был отражен. Армия высвободилась из вражеских капканов, фронт был удержан, а за его линией вся Россия трудилась над воссозданием и переоснасткой своей мощи. В великой войне сыщется немного эпизодов, которые впечатляли бы сильнее, чем возвращение к жизни, перевооружение и возобновление исполинских усилий России в 1916 году. Это был неувядаемый и последний (перед тем, как их поглотила смертельная бездна) подвиг русского царя и русского народа во имя победы.
К концу весны 1916 года Россия, которая в течение восемнадцати предшествующих месяцев стояла почти безоружной, которая в 1915 году вынесла целую серию тягчайших ударов, смогла своими силами и с помощью союзников выставить 60 армейских корпусов вместо 35, с которыми она начинала войну.
Транссибирская железная дорога, доходившая лишь до Байкала, была удлинена на 1400 миль, и теперь военные грузы могли бесперебойно доставляться из порта Владивосток на Тихом океане. Другая железная дорога связала Петроград с никогда не замерзающим новым русским портом Мурманск, дававшим России выход прямо в открытые моря и отделенным от восточного берега Британии всего лишь 1600 морских миль. Поставки от союзников немедленно хлынули по этому кратчайшему пути. Одновременно собственное производство вооружений было многократно увеличено. В начале июня русский фронт имел протяженность 1200 километров, извиваясь между Балтийским морем и румынской границей. 4 июня генерал Брусилов после тридцатичасовой артподготовки двинул миллионную армию на фронте в 350 километров. Июнь еще не кончился, а австрийские потери убитыми, ранеными, пропавшими без вести и пленными уже составляли три четверти миллиона человек. Черновцы и почти вся Буковина были освобождены. И русские войска вновь стояли на карпатских склонах. По масштабу победы, потерям противника и размерам захваченной территории эта операция не имела равных за всю войну на востоке".
Анатолий Стреляный: Перед тем как продолжить чтение, напомним, что писалось это в 20-е годы.
Диктор: "Согласно новейшим и поверхностным поветриям, царский строй принято трактовать как слепую, прогнившую, ни на что не способную тиранию. Но разбор тридцати месяцев войны с Германией и Австрией должен исправить эти легковесные представления. Силу российской империи мы можем измерить по ударам, под которыми она устояла, по бедствиям, которые она вынесла, по неисчерпаемой мощи, которую она в себе развила, и по способности к восстановлению сил, которую она проявила. В управлении государствами, когда творятся великие события, вождь нации, кто бы он ни был, осуждается за неудачи и прославляется за успехи. Неважно, кто были исполнители, кто составлял план борьбы, порицание и хвала достаются тому, на ком лежит авторитет верховной ответственности. Почему отказывать Николаю II в этой суровой чести? Бремя последних решений лежало на нем. На вершине, где события превосходят человеческое разумение, где все неисповедимо, давать ответы приходилось ему: воевать или не воевать, идти в наступление или отступить, идти вправо или влево, согласиться на демократизацию или держаться твердо, уйти или устоять - вот поля сражения Николая II. Почему не воздать ему за это? Самоотверженный порыв русских армий, спасших Париж в 1914 году, преодоление мучительного "бесснарядного" отступления, медленное восстановление сил, Брусиловские победы, вступление России в компанию 1917 года непобедимой, более сильной, чем когда-либо. Разве во всем этом не было его заслуги? Несмотря на ошибки, большие и страшные, тот самый строй, который в нем воплощался, которым он руководил, которому своими личными качествами он придавал жизненную искру, к этому моменту решил войну в пользу России.
Анатолий Стреляный: Россия вышла из Первой мировой войны таким способом, что формально ее не было ни за столом победителей, ни за столом побежденных. А неформально? Где же ее место неформально?
Отвечая на этот вопрос, Черчилль писал:
Диктор: "Ни к одной стране судьба не была так жестока как к России. Ее парусник потерпел кораблекрушение прямо в виду гавани. Он пошел ко дну, перетерпев бурю до конца. Все жертвы были уже принесены. Вся работа выполнена. Отчаяние и измена взяли верх в тот самый миг, когда задача была выполнена. Долгие отступления окончились. Снарядный голод был побежден. Вооружение притекало широким потоком. Более сильная, более многочисленная, лучше обеспеченная армия сторожила огромный фронт. Тыловые сборные пункты были переполнены крепкими призывниками. Алексеев руководил армией, а Колчак флотом. Главное же: никаких трудных действий больше не требовалось. Лишь оставаться на посту. Лишь тяжелым грузом давить на широко растянувшиеся германские линии. Лишь удерживать, не проявляя особой активности, слабеющие силы противника на своем фронте. Держаться, иными словами. Это все, что стояло между Россией и плодами общей победы. Людендорф, размышляя над театром войны под занавес 1916 года, сказал: "Особенно сильные новые формирования выставила Россия. Ее дивизии были уменьшены до 12 батальонов. Батареи - до 6 пушек. 4 оставшихся батальона и две пушки вошли в состав новых дивизий и батарей. Эта реорганизация дала прибавление мощи". На деле это означало, что российская империя сосредоточила для компании 1917 года куда более сильную и лучше оснащенную армию, чем та, с которой она вступила в войну. В марте (по новому стилю) царь был еще на престоле, а российская империя и русская армия держались. Фронт был обеспечен, и победа не подлежала сомнению. Россия пала и была пожрана заживо на расстоянии вытянутой руки от победы. Но не тщетными оказались ее героические подвиги. Угасающих сил смертельно раненого исполина хватило, чтобы как раз вовремя передать факел через океан новому титану, который долго пребывал в сомнениях, но теперь поднялся и начал мощно вооружаться. Российская империя рухнула 16 марта. А 6 апреля в войну вступили Соединенные Штаты. Разразись русская революция раньше, то немцам ни за что бы ни пришло в голову пойти на такой шаг отчаяния, как их безумная подводная война. Шаг, стоивший им конфликта с Америкой. А у Америки не появился бы повод для вступления в войну. Даже в октябре 1917 года на восточном фронте оставалось еще 80 тевтонских дивизий. Зато уже в ноябре Людендорф запрашивает Гофмана (начальника штаба германского восточного фронта) о переброске миллиона человек на запад. 50 дивизий и 5000 орудий были сняты с русского фронта. Впереди нас еще ждали ужасающие битвы 1918 года, повлекшие за собой смерть и увечья почти двух миллионов английских, французских и германских солдат. Всему этому только предстояло произойти. Восточный же театр военных действий закрылся".
Анатолий Стреляный: В следующий раз наши эксперты будут обсуждать, почему царь Николай II не удержался на троне, и кто совершил февральскую революцию.