Я не знаю людей, которых бы так раздражали диалекты, как педагогов сценической речи в театральных вузах. «Такого хорошего мальчика взяли, — говорят они о талантливом первокурснике, приехавшем из глубинки. — Но и говор же у него! Намучаемся, прежде чем научим говорить нормально».
А вот лингвисты диалекты ценят. За что? С этим вопросом обратимся к Ирине Левонтиной старшему научному сотруднику Института русского языка имени Виноградова Российской академии наук. «Лингвисты, конечно, ценят диалекты, но я прекрасно понимаю этих преподавателей театральных вузов, — говорит Ирина Левонитна. — Потому что если на сцене Малого театра человек будет говорить с диалектной фонетикой, будет говорить, скажем, "г" фрикативное, играя в "Гамлете", или окать, я думаю, что это и лингвисту не понравится. Поэтому все хорошо на своем месте.
А диалекты, действительно, лингвисты очень ценят, многие лингвисты, но не все. Один замечательный лингвист (не буду называть, какой) лет 20 назад высказался в печати, что, конечно, скоро диалекты полностью исчезнут. И это хорошо, что они исчезнут, но надо их изучать и так далее. На него так обиделись диалектологи! Что же хорошего-то, что исчезнут?! Это же трагедия!
Диалектология, вообще, как раздел лингвистики, замечательна тем, что мало какие ученые, наверное, так любят свой предмет, как диалектологи любят свои диалекты. Это просто, в основном подвижники, которые готовы и уже в не очень молодом возрасте ехать в грязь, в холод, в ужасных условиях, в спортивном зале школы или в какой-то заброшенной избе, деревне жить, чтобы записать немножечко что-то такое для науки неизвестное, чтобы узнать это или услышать. Это замечательная вещь. Я, кстати, помню, что, когда я была в экспедиции, только недавно такие замечательные диалектологи Касаткины — Леонид Леонидович и Розалия Францевна — обнаружили интересную новую вещь. Это так называемые глухие сонорные. Сонорные – это "р" и "л". Всегда считалось, что они звонкие. А вот они наблюли в некоторых северных говорах произношение типа "трхи". Действительно, очень необычное, которое я, например, до этого никогда не слышала. Мы тоже стали везде его ловить, подслушивать. Я помню, мы как-то шли, была ужасная погода. Мы устали. Постучались в дверь. Нам открыла бабуля, увидела нас и сказала: «А, прхивет, прхивет». Мы поняли, что мы попали по адресу.
Когда попадаешь в диалектную среду, ощущения испытываешь, сходные с чтением стихов. Потому что, когда мы говорим или пишем на своем языке, мы теряем ощущение образа, внутренней формы. А когда попадаешь в диалектную среду, язык почти тот же, а появляются какие-то другие нюансы. И за счет этих нюансов чувствуешь всю красоту языка, образность. Вот помню, я услышала как-то, как женщина говорит, что ребенок в зыбке. Я подумала, как красиво — зыбка. Она качается, какой образ! А потом подумала, а что, мы же говорим колыбель или люлька. Там тоже образ, там также красиво, только мы этого не слышим. Еще очень часто бывает, что ощущаешь себя как бы в истории языка».
— Известно, что многие диалекты сохранили архаичные формы, которые в литературном языке давно утрачены.
— Да, это верно. Я помню (немножко похвастаюсь), у меня в юности были очень длинные волосы, почти до щиколотки. Я их закручивала всегда в пучок. В экспедиции, в деревне, мы естественно ходили в баню. И вот как-то мы идем, я иду, волосы развеваются. Встретила нас старушка и говорит мне: «Ой, ждана, тебя-то из-за твоих волосков надо на долони носить». «На долони» — то есть на ладони. Я сначала подумала, какой замечательный образ — на ладони. И какая-то древность дохнула! Долонь — это же длань. Тоже самое слово, не полногласный вариант его — это длань, а полногласный русский вариант, — это долонь. Они говорят правильно, а наша «ладонь», собственно говоря, испорченное слово. И вот сразу как-то погружаешься, как будто, на несколько веков и понимаешь, как оно происходит в языке.
В диалектах многое сохранилось. Диалекты полезны, в частности, тем, что они помогают разобраться в истории языка, а также в истории народа. Сейчас очень бурно развивается такая область, смежная с диалектологией, которая называется лингвистическая география, когда на карту наносятся разные особенности тех или иных диалектов.
— Наносится на карту, где и какой говор — оканье, аканье?
— Не только какой говор, не просто оканье или аканье, а малейшие особенности! Вы говорите — аканье. А аканья огромное количество типов. У каждого говора есть особенности, например, фонетические — как там произносится «а» после твердых согласных в первом предударном слоге, поле мягких согласных. Яканья, скажем, несколько типов — яканье такого типа, сякого, жиздринского, какого-нибудь еще. Все это фиксируется на карте. Грамматические особенности существительных, глаголов и так далее и так далее. Лексические особенности.
Скажем, есть карта, на которой можно увидеть, как распределены глаголы «пахать» и «орать». Дело в том, что глагол «пахать» имеет разные значения, в частности, пахать землю и пахать пол, в смысле подметать. С другой стороны, есть глагол «орать», который мы знаем как…
— «Громко кричать».
— Нет, «орать» в смысле перекуем мечи на орала. Это старинный глагол, который означает «пахать», и он есть в значении «пахать». Но есть где-то, действительно, говоры, да и в литературном языке так, где «орать» означает «громко кричать». И вот все это скрупулезно наносится на карту. Рисуются изоглоссы, то есть линии, которые соединяют те точки, где есть та или иная особенность. И вот по этим изоглоссам ученые очень многое могут сказать о том, как шло развитие языка, а, кроме того, как передвигались славянские племена. Это важнейший источник сведений об истории. Про историю языка я уж и не говорю. В свое время Шахматов был большим, как теперь бы сказали, фанатом диалектов. Он считал, что, вообще, сведения об истории языка гораздо лучше брать из диалектов, а не из письменных текстов.
— Почему?
— А вот сейчас скажу. Какие были письменные тексты, особенно известные во времена Шахматова? Это же, в основном, книги, Священные Писания или еще какие-то книги, которые переписывались писцами. Конечно, в них находили отражение диалектные особенности, но только эпизодически, как ошибки, как какие-то вкрапления.
— Но ведь летописи еще были. А они-то на разных территориях писались, значит, в них должны были отражаться диалекты.
— Конечно, но письменный язык — в первую очередь это был язык на основе церковно-славянского языка. Поэтому диалектные особенности там можно вылавливать, но только отдельно и с большой поправкой. А вот диалекты живые дают гораздо больше ценной информации об истории языка. Правда, после этого появился такой важный лингвистический источник, как берестяные грамоты, которые уже написаны на языке, более близком к живому разговорному, там раздолье для исторических диалектологов.
— Вы в начале передачи сказали о том, что еще 20 лет назад ученый отметил, что диалекты умирают. Сохранились ли они где-нибудь в чистоте и неизменности?
— Это удивительная вещь. Не только 20 лет, но и 50 лет назад уже казалось, что диалекты умирают. На диалекте говорят старенькие старушки, а более молодые женщины — уже на чем-то удаленном. Но если приехать через 20 лет в ту же самую деревню, мы опять видим ту же картину. Почему я все время говорю старушки, а не старички? Интересная вещь. Диалект гораздо лучше сохраняется у женщин. Я сегодня листала книжку Рубена Ивановича Аванесова. Там написано, что, конечно, это различие, на самом деле, не половое, а социальное. Потому что женщины больше дома сидят, мужчины как-то больше путешествуют. Видимо, сейчас, с точки зрения современной науки, все-таки кажется, что это и половое различие в значительной степени. Как-то женщины по-другому обращаются с языком, чем мужчины.
— Для них важнее сохранить какое-то слово? Они более к нему привязываются?
— Да, видимо, они более консервативны. Мы приезжали описывать диалекты в самые такие заброшенные, мертвые деревни. Население там, конечно, было в основном женское. Мужчины раньше умирали. Там, где они были, толку от них было немного. Я хорошо помню, как мы пришли в дом, где как раз была семейная пара, старичок и старушка. И вот старушка говорила на дивном, совершенно удивительном диалекте. А ее муж все время мешал. Он ее отодвигал и говорил солидным тоном: «Наше хозяйство беспреспективно». Он старался, наоборот, как-то сказать по-умному. А нам это было не надо. Нам нравилось, как она говорила.
Так почему через 20 лет старушки опять говорят на диалекте? К старости вдруг у них пробуждается опять язык их детства. Это известно, что человек к старости часто начинает забывать то, что было недавно. У него всплывает то, что было давно. Поэтому кажется, что диалект давно совсем умер, потому что вот эти женщины его почти потеряли, а через 20 лет они как-то говорят опять на диалекте.
— Тем языком, которым с ними разговаривали их бабушки, когда они были девочками?
— Конечно.
