В начале октября мне пришел имейл из Лондона. Переводчик и критик Анна Асланян писала, что биограф и директор Международного фонда Энтони Берджесса Эндрю Бисуэлл нашел в архиве покойного романиста мою переписку с ним, и спрашивала, не прочь ли я пообщаться на эту тему.

Я был не прочь. Для меня это послание было вестью из позапрошлой жизни. Или даже позапозапрошлой.

В 1976 году я поступил на сценарный факультет ВГИКа и не переставал удивляться и радоваться своей удаче: чуть ли не целыми днями по разным предметам нам показывали кино, не только бесплатно, но еще и платили за это стипендию. Правда, иностранные фильмы были все старые. Но однажды, лютой зимой, наша мастерская в количестве 10, а может, 11 человек поехала на электричке с Павелецкого вокзала на станцию Белые Столбы. Там находится Госфильмофонд, а в нем – несметные сокровища мирового кино. Список участников культпохода тщательно составлялся в ректорате. Иностранцев в него не включили. Не менее тщательно согласовывалась программа просмотра.

К этому времени железный занавес уже основательно прохудился, но стоял еще крепко. При наличии денег не было проблемы с винилом или джинсами. По телевизору ближе к полуночи по праздникам (особенно на Пасху, чтобы не ходили на крестный ход) крутили европейскую попсу в сборной солянке под названием "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады". В декабре 1978-го фурор произвела знойная карибская группа Boney M, выступавшая в главном концертном зале Москвы. Ей не велели петь хит с искрометным припевом Ra Ra Rasputin, Russia's greatest love machine, но мы его и так знали. В мае 1979-го в Москве и Ленинграде гастролировал Элтон Джон, а в июле на открытии отеля "Космос" пел Джо Дассэн.

Но современного западного кино в прокате почти не было, а видеомагнитофонов не хватало даже телевидению. В 1975-м гвоздем сезона стала саркастическая комедия Линдси Андерсона "О, счастливчик!" с саундтреком Алана Прайса, которого мои ровесники знали по группе The Animals.

"О, счастливчик!" (1973). Официальный трейлер. В главной роли – Малкольм Макдауэлл

В 1976-м показали изуродованный цензурой фильм Бернардо Бертолуччи "Конформист". В остальном западное кино в советском прокате представляли Фантомас, Анжелика и блондин в черном ботинке.

О новинках зарубежного экрана мы, студенты главной советской киношколы, узнавали из рассказов своих преподавателей, побывавших на зарубежных кинофестивалях. Мы называли такие рассказы "устным кинематографом". И вот теперь нам, студентам-первокурсникам, предстояло вкусить запретный плод. Поездка в Белые Столбы была привилегией и полуподпольным мероприятием.

Нам показали тогда три картины: "Заводной апельсин" Стэнли Кубрика, "Полуночный ковбой" Джона Шлезингера и "Иисус Христос – суперзвезда" Нормана Джуисона. Второй и третий фильмы очень хорошие, но после "Апельсина" я их воспринимал с трудом. "Апельсин" взорвал мне мозг. Я не знал, что так можно делать кино, и не понимал, как оно сделано. Копия была черно-белой, и прошло много лет, пока я увидел "Апельсин" в цвете. Особо изысканную муку мне доставляло бормотание переводчицы. Она бубнила в микрофон бездарный текст, заглушая монолог Алекса, но даже сквозь эту помеху я понимал, что это шикарная литература. Именно шикарная. Отдельным открытием стал контрапункт изображения и музыки Бетховена, Россини и Перселла в могучей обработке Уолтера Карлоса.

"Когда мы шли мимо хрущоб на набережной, внешне я был спокоен, но все время думал. Значит, командиром теперь будет Джорджи, он будет говорить, что нам делать, а чего не делать. А Дим – его бестолковый скалящийся бульдог. Но я вдруг допёр, что мысли – это для придурков, а умник действует по озарению и как боженька на душу положит. В этот момент мне на помощь пришла чудесная музыка. Из открытого окна доносился звук стереовертушки, и я мигом понял, что делать".
Музыка за кадром – увертюра из оперы Джакомо Россини "Сорока-воровка".
Эпизод снимался в Теймсмиде – лондонском районе дешевого социального жилья, построенного в 60-е годы.

Я заболел "Апельсином". Первым делом я выяснил, что это экранизация романа Энтони Берджесса, и пошел в библиотеку иностранной литературы. Берджесса, как и многих других современных западных авторов, не переводили и не издавали ввиду их антисоветскости или, скажем, пропаганды буржуазного образа жизни, но в этой библиотеке на Яузских Воротах можно было добыть и даже получить на дом их книги в оригинале. "Апельсина" в каталоге не оказалось, но имелись другие романы Берджесса, и я набросился на них. Еще одним способом читать иностранную беллетристику был букинистический магазин на улице Качалова, где я покупал подержанные пейпербеки Кингсли Эмиса, Эрики Джонг, Иена Флеминга и кучу всякого бездарного чтива. Там мне в конце концов и попался "Апельсин" с Макдауэллом в роли Алекса на обложке. Это было уже 17-е издание романа.

Особенное глумливое удовольствие мне доставил изобретенный Берджессом язык nadsat – все эти chepooka, scoteena, oomny и gloopy – перевернутый жаргон русских тинейджеров, речь которых едва ли не наполовину состоит из англицизмов (двойная морфема "-надцать" соответствует английскому суффиксу teen, при помощи которого образуются порядковые числительные от 13 до 19.). Я быстро догадался (viddied, как сказал бы Алекс), что действие романа совсем не обязательно происходит в Англии. Алекс, Дим, Тём, Джорджи, доктор Бродский – все эти имена вполне могут быть русскими, вывеску "Молоко", с которой начинается фильм, я видел тогда в Москве на каждом углу, а паб Duke of New York вполне может найтись в Москве нынешней.

В 1987 году я поступил на работу в отдел зарубежной культуры "Литературной газеты" на должность специального корреспондента – непосредственно из сторожей. Время было странное – стрёмное, как выразился бы я тогда. Уже два года как генсеком был Горбачев, повсюду твердили о гласности, все знали, что уже можно, но что именно и сколько можно, никто не понимал. Главлит существовал по-прежнему, предварительную цензуру никто не отменял, как во времена первой гласности в царствование Александра II, равно как никто не отменял и шестую статью конституции о руководящей и направляющей роли КПСС. На Старой площади благоденствовал отдел пропаганды и агитации, заботившийся об идеологической невинности руководимых и направляемых граждан.

Смотри также

Девятая симфония для шпаны

Оказавшись в редакции, я обомлел от открывающихся возможностей. Как сотрудник, которому полагалось знать, что происходит в зарубежной культуре, я получил доступ в редакционный спецхран, куда поступала иностранная пресса и где хранилась лютая антисоветчина. Заведовала спецхраном милая старушка божий одуванчик в звании полковника. Правила обращения с содержимым спецхрана – тема отдельного повествования, включающая трагифарс о том, как одному пожилому сотруднику, изрядно принявшему в пятницу вечером на грудь и уснувшему в опечатанном кабинете, пришлось провести в узилище двое суток, покуда не прибыл его коллега, имеющий право вскрыть помещение, дабы идеологическая зараза не инфицировала пустое редакционное здание.

Мало того, что я теперь имел право читать нелегальщину – я сам ее выписывал. Мог звонить по телефону за границу – волшебное слово "пресса" соединяло с абонентом за считаные минуты (о самостоятельном наборе заграничного номера не было и речи – только через оператора). Мог, наконец, писать и получать оттуда письма, не опасаясь перлюстрации. В отделе и машинка с латиницей имелась. В кабинете справочной литературы среди словарей и энциклопедий я обнаружил новенький справочник Who's Who in the World, а в нем – четыре почтовых адреса Берджесса в Швейцарии, Италии, Монако и на Мальте. Я написал на все четыре, ни на что особенно не рассчитывая. Но неожиданно получил ответ.

Мой английский был корявым, а вопросы глупыми. У моей машинки заедали некоторые буквы и не попадали в строку. Послание знаменитого романиста было напечатано убористо, через один интервал, на тонкой, почти папиросной бумаге. Стиль его был столь изысканно вежливым, что граничил с сарказмом.

Дорогой Владимир Абаринов,

Я понимаю, что мне не следует называть Вас ни товарищем, ни господином, а потому надеюсь, что вы простите мне это прямолинейное обращение.

Да, мне знакома "Литературная газета". Она время от времени рецензировала мои опусы, изданные на английском, хотя, насколько мне известно, ни один из них не читали в Советском Союзе. Существует плохой русский перевод "Заводного апельсина", сделанный в Израиле, но не думаю, что он добрался до ваших краев. Я верю, что дождусь переложения на настоящий русский язык, пока не будет слишком поздно...

Заключительный абзац был не менее изящным.

Я рад, что нам удалось пообщаться. Если бы у меня была машинка с кириллицей, я бы попытался написать вам на своем скверном русском. Поздравляю вас с тем, как вы владеете английским, и желаю успеха в вашей затее. Вы мне заплатите? Вопрос звучит очень по-капиталистически, но на Западе писатели предоставлены самим себе и должны зарабатывать, как только могут.

Весьма искренне,

Энтони Берджесс

Авантюра удалась. Интервью Берджесса в моем переводе было опубликовано в ЛГ почти без правки. Теперь я могу наконец выправить опубликованный текст по оригиналу.

Пожалуй, справедливо будет сказать, что все мы подменяем мораль страхом (суперчернобыли, атомная война, гибель планеты). Христианство в упадке повсюду, кроме Америки, где христианский фундаментализм стал реакционной и опасной силой. Я цепляюсь за ошметки своего фамильного католичества и придерживаюсь определенных основных стандартов, превращающих меня в какого-то анархиста с могучей верой в значимость свободной воли...

Разумеется, я тотчас послал своему мудрому собеседнику экземпляр газеты в сопровождении ликующего письма, и наша переписка продолжилась. Берджесс подтвердил мне, что это его первое интервью советской прессе. Вопрос о свободе воли повлек за собой рекомендацию Берджесса прочесть полемику Августина и Пелагия, а потом Лютера и Эразма Роттердамского. Из "Диатрибы" Эразма я навсегда усвоил формулу "если нет свободы, то нет и греха".

Берджесс жаловался на артрит: боль в суставах пальцев мешала ему печатать на машинке и музицировать. За первым интервью последовало второе. Оно вышло в январе 1989 года в комсомольском журнале "Студенческий меридиан" под залихватским заголовком "Не превращайте временной континуум в пространственную брешь!"

​Энтони Берджесс в своей квартире в Монте-Карло на рю Гримальди, 44. Очень может быть, что он печатал свой ответ в "Литературную газету" именно на этой машинке.

"Я не удовлетворен собой. Я пишу уже очень долгое время и написал, кажется, сорок пять книг, но писательский труд настолько сложен, что всегда разочаровываешься в том, что написал. Когда я сажусь перед чистым листом бумаги, этот чистый лист несет в себе некий прекрасный потенциал. Но как только я записываю первые несколько слов, весь этот потенциал разрушается, поскольку я пишу лишь то, что я могу написать, а по моему мнению то, что я могу написать – недостаточно хорошо.

Смотри также

"Добро и разум изгнаны за дверь"

​Прямо сейчас у меня на колене лежит моя рукопись, присланная мне из издательства для правки. Это книга о двух моих как бы "руках" – литературе и музыке. В этой книге я пытаюсь объяснить, как эти два искусства связаны между собой, как они, в частности были связаны в моей жизни. Там есть глава о том, как пишется симфония и как это можно сравнить с написанием романа. Я пытаюсь беседовать о музыке: о том, является ли она неким языком, и о том, что общего у нот, которые мы слышим в музыкальном произведении, со звуками, которые мы слышим в речи.

Я чрезвычайно недоволен этой рукописью. Всякий раз, когда получаешь гранки из издательства, хочется просто все это выбросить, настолько это плохо. Это – то, чем я был год назад. Тогда я был другим человеком, с тех пор я многое узнал, но я уже не могу этого изменить. Так что приходится говорить: "Ну ладно, хорошо. Публикуйте, но мне все это совершенно не нравится".

В переездах с места на место по ту и эту стороны океана письма Берджесса потерялись. А вот Берджесс, как оказалось, сохранил и мое письмо к нему, и копию своего ответа. Возможно, когда-нибудь найдется и остальная наша переписка.

"Вы ему заплатили?" – спрашивала меня Анна Асланян. Я не помню. Обычно ЛГ платила, но не знаю, как вышло в тот раз. Анна рассказала с моих слов историю этого интервью в London Review of Books. Ну а я решил рассказать свою версию.

Часть XI инструментального цикла Энтони Берджесса Mr. Burgess’s Almanack – Allegro furioso. Оркестр Университета Брауна. Дирижер Пол Филлипс.