Первую часть беседы читайте здесь
Ирина Лагунина: На момент распада СССР Николай Петровский по распределению работал после аспирантуры в Брестском политехническом институте. Затем вернулся в Москву, подтвердил свое гражданство и не знал проблем до тех пор, пока не приехал вновь в Брест преподавать в Государственном университете. Посмотрев в 2009 военный парад, на котором президент Александр Лукашенко нарядил своего сына в маршальский мундир, Николай Петровский решил не скрывать свою критику режима перед студентами. Задержали его 4 июля 2009 года на выходе из университета. Затем после 6 часов допроса поместили в изолятор временного содержания. Испытав, как он сам говорит, «все прелести нахождения в белорусских застенках белоруской тюрьмы» и поняв, что так просто его в покое не оставят, Петровский вернулся в Россию. Но 10 марта 2010 года российского гражданства его лишили. В дискуссии участвуют руководитель программы «Право на убежище» Института прав человека Лена Рябинина, председатель комитета «Гражданское содействие» Светлана Ганнушкина и Николай Петровский. Николай Александрович, вам объяснили, почему вас лишили гражданства?
Николай Петровский: Да, очень ясно и понятно. На 6 февраля 92 года я был формально прописан в студенческом общежитии № 1 в Политехническом институте, где вынужденно по распределению отрабатывал три года. Согласно закону, вернувшись на родину в Россию, меня должны были, что, собственно, и было сделано, должны были признать гражданином Российской Федерации. Так и сделали. Но через 18 лет решили, что те люди, которые признали меня гражданином, ошиблись, то, что я с 89 года по настоящее время якобы по мифическим данным, сфальсифицированным, правильнее сказать, данным белорусских спецслужб безвыездно прописан и живу в республике Беларусь. У меня есть выписки из домовых книг в Москве, где снимал квартиру, есть информация компетентных органов Российской Федерации, согласно которым я действительно 6 апреля 93 года и безвыездно прописан, зарегистрирован в Москве и стою здесь на учете в военкомате, как офицер российской армии. Все это документально подтверждено. Но почему-то российские компетентные органы, а именно ФМС по городу Москве верят не тем документам, которые у них в руках, а тем мифическим данным, которые присылают сюда компетентные органы республики Беларусь с целью одной только – добиться моей выдачи любой ценой. Даже написали, что в 93 году в Российской Федерации в моем родном городе мне был выдан паспорт гражданина республики Беларусь.
Ирина Лагунина: Светлана Алексеевна Ганнушкина, что вы ответите на вот такую версию российских властей о том, почему надо было лишать гражданства Николая Петровского?
Светлана Ганнушкина: Мы ответили на эту версию обращением в суд. И суд повел себя не так, как полагается независимому суду, а суд повел себя как подразделение исполнительной власти, работающее вместе с Федеральной миграционной службой и, естественно, придерживающийся той же самой позиции. Обжаловалось решение нашим адвокатом, решение о том, что в результате проверки было сделано заключение о том, что Петровский не является гражданином России в соответствии со статьей 1 закона о гражданстве 91 года. Суд, выйдя за рамки своей компетенции, в процессе обжалования решения должностного лица почему-то исследует и вопрос о его наличии или отсутствии гражданства по второй части статьи 13 закона 91 года, то есть по рождению. Понятно, что в процессе обжалования решения должностного лица невозможно установить какой бы то ни было факт, и суд об этом никто не спрашивал. Однако суд принимает решение о том, что и по первой части 13 статьи, и по второй он не является гражданином России.
Что это за части? Первая часть – это наличие постоянной регистрации, которой у него, как они утверждают, не было на 6 февраля 92 года, видимо, действительно, не было. Но по второй части как уроженец России Петровский является гражданином России. Хотя и первая часть, на наш взгляд, выполняется, потому что регистрация не решает вопроса, там не сказано о том, что у человека должна быть регистрация, там сказано, что он должен постоянно проживать в России. А фактически, выехав учиться, он остался постоянным жителем России. И вот суд принимает такую позицию. На мой взгляд, она очень яростно была опровергнута в кассационной инстанции. Выступали два адвоката, выступала я с материалами, с документами, с цитатами из закона. К сожалению, наша миграционная служба, наш суд работают совершенно по какому-то странному исходному положению, что их обязанность защитить некое государство от человека, и нарушая все законы, нарушая здравый смысл и логику, принимают решение о том, что Петровский не гражданин России. Мы с этим сталкиваемся не только в этом деле, не только по этой категории дел, к сожалению, это одна из самых серьезных проблем сегодняшнего дня – это отсутствие не просто судебной системы, отсутствие ветви власти, судебной ветви, независимой ветви власти, ее просто нет. Я не знаю случая, нет, пожалуй, я знаю один такой случай, когда суд такое решение отменил.
Ирина Лагунина: И что это был за случай?
Светлана Ганнушкина: Это был случай с гражданином Туркмении и тоже достаточно известный случай, когда было признано, что он не гражданин, но тоже отменил не без помощи Европейского суда, кстати говоря. Вначале было признано, что он не гражданин России, причем совершенно фантастическому предположению, что он получал, как и Петровский, по пункту А статьи 18 закона 91 года, то есть как лицо, не имеющее гражданства и являющееся супругом гражданина России. Так вот, его заочно развели, как бы предоставив фальшивые документы о том, что он разведен до того, как приял гражданство. Этот вопрос удалось решить, но это редчайший случай.
Ирина Лагунина: Я как раз хотела спросить Лену Рябинину, руководителя программы "Право на убежище", Института прав человека. Лена, насколько характерны такие решения суда по тем делам центрально-азиатских стран, с которыми вы сталкивались в последнее время?
Лена Рябинина: Абсолютно характерны. Полностью поддерживаю мнение Светланы Алексеевны, что суды у нас не обладают должной независимостью. Что касается технологии, как это делается в большинстве случаев по центрально-азиатским делам: или из архивов изымаются предварительно документы, подтверждающие наличие российского гражданства у человека, которого надо экстрадировать, а гражданство этому мешает, или появляются сфальсифицированные документы о том, что он якобы предъявил какие-то недостоверные сведения при приобретении российского гражданства. Суд выносит решение об установлении факта, имеющего юридическое значение. Этим фактом оказывается якобы незаконность приобретения российского гражданства таким человеком. После чего органы внутренних дел на основании решения суда, которое, конечно же, обжалуется защитой в кассационном порядке, но по причине отсутствия независимости у судов добиться положительного решения в кассации не удается. Когда вступает в силу такое решение суда, органы внутренних дел уже выносят собственное решение об аннулировании того прежнего решения, которым это гражданство было человеку предоставлено или, если оно у него было по признанию, то якобы о том, что такого гражданства у него не было. Увы, это технология.
И еще один важный момент в продолжение того, что было сказано Светланой Алексеевной о том, что суды достаточно часто выходят за пределы своих полномочий. Характерная картина, когда при рассмотрение жалоб на постановление Генеральной прокуратуры о выдаче заявителей, которые одновременно являются лицами, ищущими убежище на территории России, суды первой инстанции, первая инстанция – это уровень субъекта федерации, указывают в своих определениях, что беженцем заявитель не является, поскольку его обстоятельства не соответствуют критериям первой статьи закона о беженцах, и даже частенько объясняют, почему именно суд, который рассматривает дело в порядке уголовного процесса, так считает. Сделаю акцент на том, что это относится к компетенции гражданских судов, обжалование решения о выдаче, но таким образом, когда судебная инстанция, которая не должна затрагивать этот вопрос, максимум, что может сделать – это указать, что предыдущая инстанция, к компетенции которой относится данная тематика, приняла то или иное решение. Если суд, рассматривающий дело в порядке уголовно-процессуального кодекса, указывает в своем определении нечто подобное, тем самым создает преюдицию, то есть решение, которое не нуждается в дополнительных подтверждениях или опровержениях при рассмотрении дела в дальнейших инстанциях в гражданском судопроизводстве.
Таким образом, получается ответ на достаточно часто задаваемый в последние месяцы Европейским судом вопрос: обладает ли процедура определения статуса беженца автоматическим приостанавливающим эффектом по отношению к процедурам экстрадиции или выдворения. Из того, что я сейчас рассказала, совершенно очевидно, что она, к сожалению, несмотря на то, что по закону должна таким эффектом обладать, им не обладает. Поскольку первичным оказывается намерение нашей доблестной Генеральной прокуратуры выдать всех, кого запрашивают, а если закон выдать таких людей не позволяет, то инициировать процедуру их административного выдворения, а собственно говоря, запрашивающим государствам абсолютно безразлично, под каким юридическим соусом оно получит интересующее его лицо. И стандартный способ действия даже в тех редчайших случаях, когда Генеральная прокуратура отказывает в выдаче, по поручению той же Генеральной прокуратуры проведение проверки законности нахождения такого человека на территории России и попытка подвести его под административное выдворение.
Вот буквально полторы недели назад такую попытку нам удалось пресечь при освобождении одного из наших подопечных из 4 следственного изолятора в Москве. Но при этом нам было показано сотрудниками районного отделения Федерального управления ФМС России по городу Москве письмо прокуратуры межрайонной в этот самый отдел о том, что по поручению Генеральной прокуратуры, которая вынесла решение об отказе в экстрадиции, провести проверку законности нахождения на территории России, об исполнении доложить экстренно по телефонам, факсам и в письменном виде. И только благодаря тому, что защита вовремя успела и использовала все находящиеся в нашем распоряжении законные средства, мы оказались в нужный момент в нужном месте, эту попытку удалось предотвратить. Но человек не гарантирован от того, что его не похитят. Поэтому, выйдя на так называемую свободу, он вынужден находиться у своих знакомых, которые согласились его приютить и, попросту говоря, не высовывать нос, чтобы его не постигла судьба того же Казиева, который сейчас находится в Таджикистане, и того же Абдулхакова, который был похищен в один день с Казиевым, и судьбу которого нам еще не удалось выяснить.
Ирина Лагунина: Спасибо, Лена Рябинина. Да, мне Николай Петровский тоже написал о том, что его тоже однажды спасли от белорусских спецслужб соседи.
Светлана Алексеевна, я хотела вам задать еще один вопрос: какие международные обязательства, взятые на себя в ходе подписания различных международных документов, нарушает российское руководство вот такой практикой экстрадиции и непредставления политического убежища или статуса беженца людям, которые выезжают в результате политических репрессий из стран вокруг Российской Федерации?
Светлана Ганнушкина: Прежде всего нарушается конвенция 1951 года о статусе беженца. Во-первых, Российская Федерация обязуется предоставлять статус беженца нуждающимся, а у нас статус беженца получило порядка 800 человек. Знаете, когда я выступаю на какой-нибудь международной конференции, где меня переводят, я всегда слежу, чтобы находящийся в теме переводчик не сказал тысяч. Потом что тому, кто представляет себе систему убежища в разных странах, просто непонятно, как может идти речь о 800 личностях. На самом деле 800 тысяч или может быть миллион - это было бы столько людей, сколько естественно было бы России предоставить статус беженца. То есть фактически конвенция просто не работает. 800 человек на всю Россию – это ничто.
Второе, что касается конвенции, в конвенции сказано, что Россия обязуется, как и все остальные страны, не наказывать лицо, ищущее убежище, за то, что оно незаконно пересекло границу. У нас регулярно даже те, кто получает какой-то статус или получает не статус беженца, а временное убежище, таких еще где-то около двух с половиной – трех тысяч, они все равно наказываются за незаконный переход границы. И самое главное, что Россия нарушает статью 33 конвенции, где она обязуется не выдавать тех, кому грозит опасность дурного обращения.
Я, кстати, хочу немножко поспорить с выступавшим у вас Алесем по поводу того, что наши пытки по сравнению с чьими-то пытками – это не пытки. Если вы возьмете некоторые наши статьи, "мемориальские" доклады, вы увидите, что пытки там ничуть не менее зверские. Может быть они по форме немножко иные просто, но когда к нам попадает человек, и экспертиза медицинская гласит: у обследуемого отсутствует разговорная речь. У совершенно нормального интеллектуального молодого человека отсутствует разговорная речь, до какого состояния его нужно довести? Там и травма черепа, там травма позвоночника, все переломано, избито, синяки – об этом даже говорить не приходится, и язвы на теле. Но отсутствует речь, то есть человек лишен всяческого человеческого состояния. Так что у нас с пытками все в порядке. И конечно, мы нарушаем конвенцию о пытках, потому что сами дурно обращаемся с людьми. И мы нарушаем наши другие обязательства международные. Потому что мы пользуемся Минской конвенцией и соглашениями ШОС, опять же Лена может об этом хорошо рассказать, собственно противоречащие тем международным обязательствам, которые мы взяли на себя.
Ирина Лагунина: Лена, слово вам. Спасибо, Светлана Алексеевна.
Лена Рябинина: Выдача людей в государства, так называемые пыточные страны, где для выдаваемых существует серьезный риск подвергнуться запрещенному обращению, - это нарушение не только третьей статьи конвенции против пыток, а третьей же статьи Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, которая так же устанавливает абсолютный запрет на применение жестоких, бесчеловечных, унижающих достоинство видов обращения и наказания и, само собой, пыток. Третья же статья Европейской конвенции о выдаче, которая устанавливает запрет на выдачу лиц, преследуемых за политические преступления или преступления, связанные с политическими, а так же тех, чье уголовное преследование обусловлено стремлением государства-преследователя наказать их по причине их политических взглядов, расы, вероисповедания, принадлежности к определенной социальной группе.
Что касается Минской конвенции, в чем два ее, на мой взгляд, существенных недостатка. Во-первых, в ней полностью отсутствуют такие основания для отказа в выдаче, как те, что я сейчас назвала, содержащиеся в глобальных международных договорах и в ооновских конвенциях, конвенция о статусе беженца и против пыток, и Европейской конвенции о защите прав человека, основных свобод, и конвенция Совета Европы о выдаче. Кроме этого серьезнейший недостаток Минской конвенции, что она предполагает между государствами-участниками внесудебный порядок рассмотрения экстрадиционных запросов. Да, решение, вынесенное Генеральной прокуратурой, а Минская конвенция относит такие вопросы к компетенции Генеральной прокуратуры государств-участников, может быть потом обжалована в судебном порядке. Но совершенно понятно, что уже принятое решение, выносится оно на уровне или генерального прокурора или практически всегда одного из его первых заместителей, когда жалобу на такое решение рассматривает, к примеру, калужский областной суд. Если перед этим он не получил отмены предыдущего вынесенного им решения Верховным судом с указанием допущенных недостатков при вынесении этого решения, то он помыслить не может о том, чтобы судья федеральный судья такого суда, тройкой рассматриваются такие дела, о том, чтобы отменить решение, ни много ни мало, заместителя Генерального прокурора Российской Федерации.
И до того, как с помощью огромного количества вынесенных Европейским судом решений нам удалось месяцев 8-9 назад несколько переломить тенденцию Верховного суда, суды субъектов федерации практически никогда, за редчайшим исключением, не выносили постановлений об отмене решений Генеральной прокуратуры.
Что касается шосовских соглашений, здесь опять же, на мой взгляд, корень зла. Потому что практически никогда ссылки на них не фигурируют ни в одном из документов, касающихся экстрадиции. Но причиной вынесения таких решений в огромном числе случаев является именно обязательство России по заключенным в рамках шанхайской конвенции договоренностям, где фигурируют такие, например, положения: не предоставлять убежище лицам, подозреваемым и обвиняемым в совершении преступлений, перечисленных в конвенции, то есть терроризм, сепаратизм, экстремизм. Отдельный вопрос о том, на что именно навешивают государства шанхайской шестерки ярлыки терроризма, сепаратизма, экстремизма. На любую реальную или предполагаемую ими нелояльность к правящим режимам. Об этом можно долго говорить, но это, к сожалению, действительно факт.
Далее, шосовские соглашения устанавливают обязательства государств-участников принимать меры к розыску и выдаче лиц, только предположительно совершивших соответствующее деяние. Такое фундаментальное правовое понятие как презумпция невиновности, попросту говоря, рядом не лежала с этими, между прочим, международными обязательствами Российской Федерации, потому что шосовская конвенция – это международный договор. Шосовские соглашения наделяют представителей региональной антитеррористической структуры, действующих на территориях стран-участниц, иммунитетом соответствующим, аналогичным дипломатическим иммунитетам. И указывают, что находящиеся в командировках сотрудники не подлежат уголовной ответственности за что-либо сказанное, написанное или сделанное ими. Причем этот иммунитет сохраняется и после окончания их командировок. К чему это приводит? К тому, что представители служб, инициаторов таких розыскных поручений, действуют на территории России абсолютно свободно и безнаказанно. У нас есть документ, которому года четыре, подтверждающий, что человек был задержан на территории России сотрудниками Министерства внутренних дел Узбекистана, которые не согласовывали свои действия с соответствующими органами внутренних дел Российской Федерации. Тем не менее, он был задержан и не через 48 часов, как предписывает закон, заключен под стражу, а через 13 дней, потому что эти 13 дней потребовались государству, инициатору розыска, для того, чтобы сфабриковать документы, на основании которых его можно было здесь в России заключить под стражу. Поэтому целый комплекс квазиправовых норм, не получается без кавычек назвать правовыми, способствует тому, что силовые структуры и России, и как мы слышали, Белоруссии, и уж тем более стран-участниц шанхайской шестерки, позволяют себе игнорировать все международные обязательства Российской Федерации по глобальной переговорам. Приводит это к тому, с чем мы сталкиваемся практически ежедневно и чему посвящен наш сегодняшний разговор.
Ирина Лагунина: Николай Александрович, вы мне написали, что параллельно сейчас проходите процедуру регистрации в Верховном комиссариате по делам беженцев ООН. Вы считаете, что регистрация в качестве международного беженца, беженца, признанного ООН, может вам помочь и облегчить как-то вашу судьбу?
Николай Петровский: Да, безусловно, я так считаю. И очень надеюсь на это. После того как было три попытки нелегитимных меня попробовать вывезти в машине, потому что соседи видели машину с белорусскими номерами и предъявлялись документы соседям белорусские, я просто стал понимать, что могу не дождаться помощи от российских властей в своей защите от нелегальной экстрадиции. И я сделал официальное заявление в прокуратуру, пришел, сказал, мне дали какие-то элементарные надежды, даже телефон, куда я должен немедленно позвонить, если начнут вновь выбивать дверь в квартиру. Но поймите меня правильно, я переживаю не только за себя, но и за своих близких - это никак не привносит покой в наши отношения. И именно это сподвигло меня обратиться в ОВКБ ООН, московское представительство, где я в данный момент прохожу процедуру регистрации, буду надеяться, что получу какой-то мандат международной защиты. Потому что не знаю, что со мной будет через несколько часов, не то, что через какое-то длительное время.
Ирина Лагунина: На момент распада СССР Николай Петровский по распределению работал после аспирантуры в Брестском политехническом институте. Затем вернулся в Москву, подтвердил свое гражданство и не знал проблем до тех пор, пока не приехал вновь в Брест преподавать в Государственном университете. Посмотрев в 2009 военный парад, на котором президент Александр Лукашенко нарядил своего сына в маршальский мундир, Николай Петровский решил не скрывать свою критику режима перед студентами. Задержали его 4 июля 2009 года на выходе из университета. Затем после 6 часов допроса поместили в изолятор временного содержания. Испытав, как он сам говорит, «все прелести нахождения в белорусских застенках белоруской тюрьмы» и поняв, что так просто его в покое не оставят, Петровский вернулся в Россию. Но 10 марта 2010 года российского гражданства его лишили. В дискуссии участвуют руководитель программы «Право на убежище» Института прав человека Лена Рябинина, председатель комитета «Гражданское содействие» Светлана Ганнушкина и Николай Петровский. Николай Александрович, вам объяснили, почему вас лишили гражданства?
Николай Петровский: Да, очень ясно и понятно. На 6 февраля 92 года я был формально прописан в студенческом общежитии № 1 в Политехническом институте, где вынужденно по распределению отрабатывал три года. Согласно закону, вернувшись на родину в Россию, меня должны были, что, собственно, и было сделано, должны были признать гражданином Российской Федерации. Так и сделали. Но через 18 лет решили, что те люди, которые признали меня гражданином, ошиблись, то, что я с 89 года по настоящее время якобы по мифическим данным, сфальсифицированным, правильнее сказать, данным белорусских спецслужб безвыездно прописан и живу в республике Беларусь. У меня есть выписки из домовых книг в Москве, где снимал квартиру, есть информация компетентных органов Российской Федерации, согласно которым я действительно 6 апреля 93 года и безвыездно прописан, зарегистрирован в Москве и стою здесь на учете в военкомате, как офицер российской армии. Все это документально подтверждено. Но почему-то российские компетентные органы, а именно ФМС по городу Москве верят не тем документам, которые у них в руках, а тем мифическим данным, которые присылают сюда компетентные органы республики Беларусь с целью одной только – добиться моей выдачи любой ценой. Даже написали, что в 93 году в Российской Федерации в моем родном городе мне был выдан паспорт гражданина республики Беларусь.
Ирина Лагунина: Светлана Алексеевна Ганнушкина, что вы ответите на вот такую версию российских властей о том, почему надо было лишать гражданства Николая Петровского?
Светлана Ганнушкина: Мы ответили на эту версию обращением в суд. И суд повел себя не так, как полагается независимому суду, а суд повел себя как подразделение исполнительной власти, работающее вместе с Федеральной миграционной службой и, естественно, придерживающийся той же самой позиции. Обжаловалось решение нашим адвокатом, решение о том, что в результате проверки было сделано заключение о том, что Петровский не является гражданином России в соответствии со статьей 1 закона о гражданстве 91 года. Суд, выйдя за рамки своей компетенции, в процессе обжалования решения должностного лица почему-то исследует и вопрос о его наличии или отсутствии гражданства по второй части статьи 13 закона 91 года, то есть по рождению. Понятно, что в процессе обжалования решения должностного лица невозможно установить какой бы то ни было факт, и суд об этом никто не спрашивал. Однако суд принимает решение о том, что и по первой части 13 статьи, и по второй он не является гражданином России.
Что это за части? Первая часть – это наличие постоянной регистрации, которой у него, как они утверждают, не было на 6 февраля 92 года, видимо, действительно, не было. Но по второй части как уроженец России Петровский является гражданином России. Хотя и первая часть, на наш взгляд, выполняется, потому что регистрация не решает вопроса, там не сказано о том, что у человека должна быть регистрация, там сказано, что он должен постоянно проживать в России. А фактически, выехав учиться, он остался постоянным жителем России. И вот суд принимает такую позицию. На мой взгляд, она очень яростно была опровергнута в кассационной инстанции. Выступали два адвоката, выступала я с материалами, с документами, с цитатами из закона. К сожалению, наша миграционная служба, наш суд работают совершенно по какому-то странному исходному положению, что их обязанность защитить некое государство от человека, и нарушая все законы, нарушая здравый смысл и логику, принимают решение о том, что Петровский не гражданин России. Мы с этим сталкиваемся не только в этом деле, не только по этой категории дел, к сожалению, это одна из самых серьезных проблем сегодняшнего дня – это отсутствие не просто судебной системы, отсутствие ветви власти, судебной ветви, независимой ветви власти, ее просто нет. Я не знаю случая, нет, пожалуй, я знаю один такой случай, когда суд такое решение отменил.
Ирина Лагунина: И что это был за случай?
Светлана Ганнушкина: Это был случай с гражданином Туркмении и тоже достаточно известный случай, когда было признано, что он не гражданин, но тоже отменил не без помощи Европейского суда, кстати говоря. Вначале было признано, что он не гражданин России, причем совершенно фантастическому предположению, что он получал, как и Петровский, по пункту А статьи 18 закона 91 года, то есть как лицо, не имеющее гражданства и являющееся супругом гражданина России. Так вот, его заочно развели, как бы предоставив фальшивые документы о том, что он разведен до того, как приял гражданство. Этот вопрос удалось решить, но это редчайший случай.
Ирина Лагунина: Я как раз хотела спросить Лену Рябинину, руководителя программы "Право на убежище", Института прав человека. Лена, насколько характерны такие решения суда по тем делам центрально-азиатских стран, с которыми вы сталкивались в последнее время?
Лена Рябинина: Абсолютно характерны. Полностью поддерживаю мнение Светланы Алексеевны, что суды у нас не обладают должной независимостью. Что касается технологии, как это делается в большинстве случаев по центрально-азиатским делам: или из архивов изымаются предварительно документы, подтверждающие наличие российского гражданства у человека, которого надо экстрадировать, а гражданство этому мешает, или появляются сфальсифицированные документы о том, что он якобы предъявил какие-то недостоверные сведения при приобретении российского гражданства. Суд выносит решение об установлении факта, имеющего юридическое значение. Этим фактом оказывается якобы незаконность приобретения российского гражданства таким человеком. После чего органы внутренних дел на основании решения суда, которое, конечно же, обжалуется защитой в кассационном порядке, но по причине отсутствия независимости у судов добиться положительного решения в кассации не удается. Когда вступает в силу такое решение суда, органы внутренних дел уже выносят собственное решение об аннулировании того прежнего решения, которым это гражданство было человеку предоставлено или, если оно у него было по признанию, то якобы о том, что такого гражданства у него не было. Увы, это технология.
И еще один важный момент в продолжение того, что было сказано Светланой Алексеевной о том, что суды достаточно часто выходят за пределы своих полномочий. Характерная картина, когда при рассмотрение жалоб на постановление Генеральной прокуратуры о выдаче заявителей, которые одновременно являются лицами, ищущими убежище на территории России, суды первой инстанции, первая инстанция – это уровень субъекта федерации, указывают в своих определениях, что беженцем заявитель не является, поскольку его обстоятельства не соответствуют критериям первой статьи закона о беженцах, и даже частенько объясняют, почему именно суд, который рассматривает дело в порядке уголовного процесса, так считает. Сделаю акцент на том, что это относится к компетенции гражданских судов, обжалование решения о выдаче, но таким образом, когда судебная инстанция, которая не должна затрагивать этот вопрос, максимум, что может сделать – это указать, что предыдущая инстанция, к компетенции которой относится данная тематика, приняла то или иное решение. Если суд, рассматривающий дело в порядке уголовно-процессуального кодекса, указывает в своем определении нечто подобное, тем самым создает преюдицию, то есть решение, которое не нуждается в дополнительных подтверждениях или опровержениях при рассмотрении дела в дальнейших инстанциях в гражданском судопроизводстве.
Таким образом, получается ответ на достаточно часто задаваемый в последние месяцы Европейским судом вопрос: обладает ли процедура определения статуса беженца автоматическим приостанавливающим эффектом по отношению к процедурам экстрадиции или выдворения. Из того, что я сейчас рассказала, совершенно очевидно, что она, к сожалению, несмотря на то, что по закону должна таким эффектом обладать, им не обладает. Поскольку первичным оказывается намерение нашей доблестной Генеральной прокуратуры выдать всех, кого запрашивают, а если закон выдать таких людей не позволяет, то инициировать процедуру их административного выдворения, а собственно говоря, запрашивающим государствам абсолютно безразлично, под каким юридическим соусом оно получит интересующее его лицо. И стандартный способ действия даже в тех редчайших случаях, когда Генеральная прокуратура отказывает в выдаче, по поручению той же Генеральной прокуратуры проведение проверки законности нахождения такого человека на территории России и попытка подвести его под административное выдворение.
Вот буквально полторы недели назад такую попытку нам удалось пресечь при освобождении одного из наших подопечных из 4 следственного изолятора в Москве. Но при этом нам было показано сотрудниками районного отделения Федерального управления ФМС России по городу Москве письмо прокуратуры межрайонной в этот самый отдел о том, что по поручению Генеральной прокуратуры, которая вынесла решение об отказе в экстрадиции, провести проверку законности нахождения на территории России, об исполнении доложить экстренно по телефонам, факсам и в письменном виде. И только благодаря тому, что защита вовремя успела и использовала все находящиеся в нашем распоряжении законные средства, мы оказались в нужный момент в нужном месте, эту попытку удалось предотвратить. Но человек не гарантирован от того, что его не похитят. Поэтому, выйдя на так называемую свободу, он вынужден находиться у своих знакомых, которые согласились его приютить и, попросту говоря, не высовывать нос, чтобы его не постигла судьба того же Казиева, который сейчас находится в Таджикистане, и того же Абдулхакова, который был похищен в один день с Казиевым, и судьбу которого нам еще не удалось выяснить.
Ирина Лагунина: Спасибо, Лена Рябинина. Да, мне Николай Петровский тоже написал о том, что его тоже однажды спасли от белорусских спецслужб соседи.
Светлана Алексеевна, я хотела вам задать еще один вопрос: какие международные обязательства, взятые на себя в ходе подписания различных международных документов, нарушает российское руководство вот такой практикой экстрадиции и непредставления политического убежища или статуса беженца людям, которые выезжают в результате политических репрессий из стран вокруг Российской Федерации?
Светлана Ганнушкина: Прежде всего нарушается конвенция 1951 года о статусе беженца. Во-первых, Российская Федерация обязуется предоставлять статус беженца нуждающимся, а у нас статус беженца получило порядка 800 человек. Знаете, когда я выступаю на какой-нибудь международной конференции, где меня переводят, я всегда слежу, чтобы находящийся в теме переводчик не сказал тысяч. Потом что тому, кто представляет себе систему убежища в разных странах, просто непонятно, как может идти речь о 800 личностях. На самом деле 800 тысяч или может быть миллион - это было бы столько людей, сколько естественно было бы России предоставить статус беженца. То есть фактически конвенция просто не работает. 800 человек на всю Россию – это ничто.
Второе, что касается конвенции, в конвенции сказано, что Россия обязуется, как и все остальные страны, не наказывать лицо, ищущее убежище, за то, что оно незаконно пересекло границу. У нас регулярно даже те, кто получает какой-то статус или получает не статус беженца, а временное убежище, таких еще где-то около двух с половиной – трех тысяч, они все равно наказываются за незаконный переход границы. И самое главное, что Россия нарушает статью 33 конвенции, где она обязуется не выдавать тех, кому грозит опасность дурного обращения.
Я, кстати, хочу немножко поспорить с выступавшим у вас Алесем по поводу того, что наши пытки по сравнению с чьими-то пытками – это не пытки. Если вы возьмете некоторые наши статьи, "мемориальские" доклады, вы увидите, что пытки там ничуть не менее зверские. Может быть они по форме немножко иные просто, но когда к нам попадает человек, и экспертиза медицинская гласит: у обследуемого отсутствует разговорная речь. У совершенно нормального интеллектуального молодого человека отсутствует разговорная речь, до какого состояния его нужно довести? Там и травма черепа, там травма позвоночника, все переломано, избито, синяки – об этом даже говорить не приходится, и язвы на теле. Но отсутствует речь, то есть человек лишен всяческого человеческого состояния. Так что у нас с пытками все в порядке. И конечно, мы нарушаем конвенцию о пытках, потому что сами дурно обращаемся с людьми. И мы нарушаем наши другие обязательства международные. Потому что мы пользуемся Минской конвенцией и соглашениями ШОС, опять же Лена может об этом хорошо рассказать, собственно противоречащие тем международным обязательствам, которые мы взяли на себя.
Ирина Лагунина: Лена, слово вам. Спасибо, Светлана Алексеевна.
Лена Рябинина: Выдача людей в государства, так называемые пыточные страны, где для выдаваемых существует серьезный риск подвергнуться запрещенному обращению, - это нарушение не только третьей статьи конвенции против пыток, а третьей же статьи Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, которая так же устанавливает абсолютный запрет на применение жестоких, бесчеловечных, унижающих достоинство видов обращения и наказания и, само собой, пыток. Третья же статья Европейской конвенции о выдаче, которая устанавливает запрет на выдачу лиц, преследуемых за политические преступления или преступления, связанные с политическими, а так же тех, чье уголовное преследование обусловлено стремлением государства-преследователя наказать их по причине их политических взглядов, расы, вероисповедания, принадлежности к определенной социальной группе.
Что касается Минской конвенции, в чем два ее, на мой взгляд, существенных недостатка. Во-первых, в ней полностью отсутствуют такие основания для отказа в выдаче, как те, что я сейчас назвала, содержащиеся в глобальных международных договорах и в ооновских конвенциях, конвенция о статусе беженца и против пыток, и Европейской конвенции о защите прав человека, основных свобод, и конвенция Совета Европы о выдаче. Кроме этого серьезнейший недостаток Минской конвенции, что она предполагает между государствами-участниками внесудебный порядок рассмотрения экстрадиционных запросов. Да, решение, вынесенное Генеральной прокуратурой, а Минская конвенция относит такие вопросы к компетенции Генеральной прокуратуры государств-участников, может быть потом обжалована в судебном порядке. Но совершенно понятно, что уже принятое решение, выносится оно на уровне или генерального прокурора или практически всегда одного из его первых заместителей, когда жалобу на такое решение рассматривает, к примеру, калужский областной суд. Если перед этим он не получил отмены предыдущего вынесенного им решения Верховным судом с указанием допущенных недостатков при вынесении этого решения, то он помыслить не может о том, чтобы судья федеральный судья такого суда, тройкой рассматриваются такие дела, о том, чтобы отменить решение, ни много ни мало, заместителя Генерального прокурора Российской Федерации.
И до того, как с помощью огромного количества вынесенных Европейским судом решений нам удалось месяцев 8-9 назад несколько переломить тенденцию Верховного суда, суды субъектов федерации практически никогда, за редчайшим исключением, не выносили постановлений об отмене решений Генеральной прокуратуры.
Что касается шосовских соглашений, здесь опять же, на мой взгляд, корень зла. Потому что практически никогда ссылки на них не фигурируют ни в одном из документов, касающихся экстрадиции. Но причиной вынесения таких решений в огромном числе случаев является именно обязательство России по заключенным в рамках шанхайской конвенции договоренностям, где фигурируют такие, например, положения: не предоставлять убежище лицам, подозреваемым и обвиняемым в совершении преступлений, перечисленных в конвенции, то есть терроризм, сепаратизм, экстремизм. Отдельный вопрос о том, на что именно навешивают государства шанхайской шестерки ярлыки терроризма, сепаратизма, экстремизма. На любую реальную или предполагаемую ими нелояльность к правящим режимам. Об этом можно долго говорить, но это, к сожалению, действительно факт.
Далее, шосовские соглашения устанавливают обязательства государств-участников принимать меры к розыску и выдаче лиц, только предположительно совершивших соответствующее деяние. Такое фундаментальное правовое понятие как презумпция невиновности, попросту говоря, рядом не лежала с этими, между прочим, международными обязательствами Российской Федерации, потому что шосовская конвенция – это международный договор. Шосовские соглашения наделяют представителей региональной антитеррористической структуры, действующих на территориях стран-участниц, иммунитетом соответствующим, аналогичным дипломатическим иммунитетам. И указывают, что находящиеся в командировках сотрудники не подлежат уголовной ответственности за что-либо сказанное, написанное или сделанное ими. Причем этот иммунитет сохраняется и после окончания их командировок. К чему это приводит? К тому, что представители служб, инициаторов таких розыскных поручений, действуют на территории России абсолютно свободно и безнаказанно. У нас есть документ, которому года четыре, подтверждающий, что человек был задержан на территории России сотрудниками Министерства внутренних дел Узбекистана, которые не согласовывали свои действия с соответствующими органами внутренних дел Российской Федерации. Тем не менее, он был задержан и не через 48 часов, как предписывает закон, заключен под стражу, а через 13 дней, потому что эти 13 дней потребовались государству, инициатору розыска, для того, чтобы сфабриковать документы, на основании которых его можно было здесь в России заключить под стражу. Поэтому целый комплекс квазиправовых норм, не получается без кавычек назвать правовыми, способствует тому, что силовые структуры и России, и как мы слышали, Белоруссии, и уж тем более стран-участниц шанхайской шестерки, позволяют себе игнорировать все международные обязательства Российской Федерации по глобальной переговорам. Приводит это к тому, с чем мы сталкиваемся практически ежедневно и чему посвящен наш сегодняшний разговор.
Ирина Лагунина: Николай Александрович, вы мне написали, что параллельно сейчас проходите процедуру регистрации в Верховном комиссариате по делам беженцев ООН. Вы считаете, что регистрация в качестве международного беженца, беженца, признанного ООН, может вам помочь и облегчить как-то вашу судьбу?
Николай Петровский: Да, безусловно, я так считаю. И очень надеюсь на это. После того как было три попытки нелегитимных меня попробовать вывезти в машине, потому что соседи видели машину с белорусскими номерами и предъявлялись документы соседям белорусские, я просто стал понимать, что могу не дождаться помощи от российских властей в своей защите от нелегальной экстрадиции. И я сделал официальное заявление в прокуратуру, пришел, сказал, мне дали какие-то элементарные надежды, даже телефон, куда я должен немедленно позвонить, если начнут вновь выбивать дверь в квартиру. Но поймите меня правильно, я переживаю не только за себя, но и за своих близких - это никак не привносит покой в наши отношения. И именно это сподвигло меня обратиться в ОВКБ ООН, московское представительство, где я в данный момент прохожу процедуру регистрации, буду надеяться, что получу какой-то мандат международной защиты. Потому что не знаю, что со мной будет через несколько часов, не то, что через какое-то длительное время.