На открывающей 28-го ноября Московской книжной ярмарке «Non/fiction» представлена книга «Мои русские» старейшего сотрудника Радио Свобода Бориса Парамонова.
Директор Русской службы Свободы и наш близкий, увы, ныне покойный друг Юрий Гендлер говорил, что Парамонов играет на Радио ту же роль, что Джек Николсон в Голливуде. Это значит, что не заметить его нельзя, но и принять непросто.
Дело в том, что Борис Михайлович Парамонов – блестящий автор философских эссе, в которых его неизбежно провокационная мысль находит себе острую словесную и часто раздражающую нас форму. Но таковы идиосинкразические черты его стиля: взрывной темперамент, нервная парадоксальность, рваная, экспрессивная композиция.
Объясняя Америку России и Россию Америке, Парамонов в своей экстремальной публицистике стремится довести всякую тему до ее логического и психологического предела. Центральные сюжеты его творчества – эволюция русского национального характера, место России в контексте мировой цивилизации, судьба отечественной культуры на новом историческом витке.
Среди его известных книг – «Снисхождение Орфея», «Конец стиля», «След». Но такой, как эта, еще не было. Уже потому, что она рассчитана на всех: своих и иностранцев, ученых и школьников, правых и левых, славянофилов и западников.
За тем, как создавались «Мои русские», я следил треть века. Прежде всего – у микрофона в студии «Радио Свобода», где впервые – в программе Ивана Толстого – прозвучали первые черновики будущей антологии. Но не только. Мы обсуждали героев книги и в застолье, и на прогулках, и в часовых телефонных беседах, и в полночных имейлах, где Борис Парамонов разбрасывал «философемы» и сеял «зернистые мысли» (его любимые словечки).
Постепенно замысел этой итоговой работы становился все более очевидным. Альбом портретов выдающихся русских людей, в которых запечатлелась и выразилась отечественная история самым ярким, характерным – выпуклым – образом. Цари и вожди, поэты и купцы, либералы и охранители, лирики и циники, злодеи и гении. В книге больше 120 лиц, точнее – профилей, ибо биографический жанр в исполнении Парамонова приобретает медальный облик. Каждый тут вырезан так, что не забыть, не спутать.
Парад индивидуальностей объединяет дерзкое название. «Мои русские» надо понимать как «Мой Пушкин» Цветаевой. Так и есть. Книга получилась даже не субъективным, а интимным обзором персонажей отечественной культуры, «русскость» которой автор смакуют и утрирует. И это приоткрывает второй, сокровенный смысл парамоновского опуса: приобщить читателей, как российских, так, очень надеюсь, и чужестранцев, к чисто русскому уму и характеру.
Как-то, еще в 90-х, я услышал, что главная задача, стоящая перед новой, постсоветской Россией, заключается в том, чтобы отличить патриота от идиота. Вот тут и представляется незаменимой книга «Мои русские», которая только что – прямо к ярмарке – вышла в издательстве «Петрополис». А пока она не попала на полки магазинов, предложу в качестве дразнящего «тизера» фрагмент из эссе о любимом поэте Парамонова Марине Цветаевой.
Цветаева всегда – на стороне побежденных. Она выступает в образе некоей Заступницы. Но ничего, конечно, богородичного в ней нет (хотя она пробовала в молодости создавать стилизации, которые Мандельштам назвал «богородичным рукоделием»). То есть ничего небесного нет в ее облике. Мать сыра земля – да; но ни в коем случае не икона. Поэтому Цветаевой больше подходит античный, языческий образ матери Геи – богини Земли. Она – та земля, в которую мы все уйдем, – устрашающий, а не благостный материнский образ. Отсюда и поэтическая сила Цветаевой. Ей можно найти параллель в американской литературе – и не в поэзии, а в прозе: Фолкнер, конечно. А в поэзии мировой ее ближайший родственник – Шекспир, который написал в «Макбете» о пузырях земли – любимые строчки Блока: «Земля, как и вода, содержит газы, И это были пузыри земли». Поэзия Цветаевой – это не история русская, а геология. Русская земля своих сыновей не сладко кормит, но всегда готова принять в свое лоно. Как писала Цветаева:
Могла бы — взяла бы
В пещеру утробы.
Директор Русской службы Свободы и наш близкий, увы, ныне покойный друг Юрий Гендлер говорил, что Парамонов играет на Радио ту же роль, что Джек Николсон в Голливуде. Это значит, что не заметить его нельзя, но и принять непросто.
Дело в том, что Борис Михайлович Парамонов – блестящий автор философских эссе, в которых его неизбежно провокационная мысль находит себе острую словесную и часто раздражающую нас форму. Но таковы идиосинкразические черты его стиля: взрывной темперамент, нервная парадоксальность, рваная, экспрессивная композиция.
Объясняя Америку России и Россию Америке, Парамонов в своей экстремальной публицистике стремится довести всякую тему до ее логического и психологического предела. Центральные сюжеты его творчества – эволюция русского национального характера, место России в контексте мировой цивилизации, судьба отечественной культуры на новом историческом витке.
Среди его известных книг – «Снисхождение Орфея», «Конец стиля», «След». Но такой, как эта, еще не было. Уже потому, что она рассчитана на всех: своих и иностранцев, ученых и школьников, правых и левых, славянофилов и западников.
За тем, как создавались «Мои русские», я следил треть века. Прежде всего – у микрофона в студии «Радио Свобода», где впервые – в программе Ивана Толстого – прозвучали первые черновики будущей антологии. Но не только. Мы обсуждали героев книги и в застолье, и на прогулках, и в часовых телефонных беседах, и в полночных имейлах, где Борис Парамонов разбрасывал «философемы» и сеял «зернистые мысли» (его любимые словечки).
Постепенно замысел этой итоговой работы становился все более очевидным. Альбом портретов выдающихся русских людей, в которых запечатлелась и выразилась отечественная история самым ярким, характерным – выпуклым – образом. Цари и вожди, поэты и купцы, либералы и охранители, лирики и циники, злодеи и гении. В книге больше 120 лиц, точнее – профилей, ибо биографический жанр в исполнении Парамонова приобретает медальный облик. Каждый тут вырезан так, что не забыть, не спутать.
Парад индивидуальностей объединяет дерзкое название. «Мои русские» надо понимать как «Мой Пушкин» Цветаевой. Так и есть. Книга получилась даже не субъективным, а интимным обзором персонажей отечественной культуры, «русскость» которой автор смакуют и утрирует. И это приоткрывает второй, сокровенный смысл парамоновского опуса: приобщить читателей, как российских, так, очень надеюсь, и чужестранцев, к чисто русскому уму и характеру.
Как-то, еще в 90-х, я услышал, что главная задача, стоящая перед новой, постсоветской Россией, заключается в том, чтобы отличить патриота от идиота. Вот тут и представляется незаменимой книга «Мои русские», которая только что – прямо к ярмарке – вышла в издательстве «Петрополис». А пока она не попала на полки магазинов, предложу в качестве дразнящего «тизера» фрагмент из эссе о любимом поэте Парамонова Марине Цветаевой.
Цветаева всегда – на стороне побежденных. Она выступает в образе некоей Заступницы. Но ничего, конечно, богородичного в ней нет (хотя она пробовала в молодости создавать стилизации, которые Мандельштам назвал «богородичным рукоделием»). То есть ничего небесного нет в ее облике. Мать сыра земля – да; но ни в коем случае не икона. Поэтому Цветаевой больше подходит античный, языческий образ матери Геи – богини Земли. Она – та земля, в которую мы все уйдем, – устрашающий, а не благостный материнский образ. Отсюда и поэтическая сила Цветаевой. Ей можно найти параллель в американской литературе – и не в поэзии, а в прозе: Фолкнер, конечно. А в поэзии мировой ее ближайший родственник – Шекспир, который написал в «Макбете» о пузырях земли – любимые строчки Блока: «Земля, как и вода, содержит газы, И это были пузыри земли». Поэзия Цветаевой – это не история русская, а геология. Русская земля своих сыновей не сладко кормит, но всегда готова принять в свое лоно. Как писала Цветаева:
Могла бы — взяла бы
В пещеру утробы.