Рисуем суд

“Рисуем суд”

Выставка из проекта "Рисуем суд" в Обществе "Мемориал".
Художественные стратегии поддержки политзаключенных. Художники и активистский протест. “Узники Болотной” и дело Pussy Riot: в чем разница? Футболки, открытки и фестивали в поддержку заключенных: современные маркетинговые стратегии против несправедливого суда и ангажированных государством медиа. Политический пессимизм и практический оптимизм художников-активистов на фоне "путинской национальной консолидации".

Организаторы проекта “Рисуем суд” Виктория Ломаско и Злата Понировская, художники; участница проекта художник Ильмира Болотян; художник-концептуалист Юрий Альберт; Ксения Косенко, сестра Михаила Косенко, осужденного по “Болотному делу”; историк Общества "Мемориал" Алексей Макаров, редактор текстов к выставке.

Рисуем суд

Елена Фанайлова: Проект "Рисуем суд". Судебные рисунки, зарисовки, художественные проекты из российских залов суда - на выставке в Обществе "Мемориал".
Проект существует уже несколько лет и был связан с такими громкими процессами, как дело ЮКОСа, дело Pussy Riot, "Болотное дело". Когда мы летом делали программу о начале сбора работ для этой выставки, была надежда, что "болотников" освободят, что абсурд этого дела будет ясен суду. Тем не менее, по этому процессу часть ребят получила значительные сроки. У вас руки не опускаются? Я про соотношение оптимизма и пессимизма в вашей художественной деятельности. Или, наоборот, чувство здоровой злости возникает, желание работу продолжать? Это еще интересно на фоне социологически достоверного одобрения присоединения Крыма. Каковы на этом фоне задачи активистов?

Злата Понировская: Задачи наши остаются прежними – привлекать внимание к политическим процессам, задачи активистов "Рисуем суд". Но руки, да, опускаются, и есть ощущение, что нас слышно хуже. После приговора сложно было собраться. У нас была назначена выставка, но мы не знали, когда будет приговор, и выставка была на две недели позже, чем приговор. Руки начали опускаться уже в тот момент, когда поддерживать узников на приговор приходит катастрофически мало. И был сильный контраст по сравнению, допустим, с поддержкой Навального. Последний раз мы делали выставку в Кирове, приуроченную к процессу над Навальным, и тогда были тысячи людей не Тверской. Когда прозвучал обвинительный приговор, нас было уже очень мало. Почти все сидящие здесь после процесса побывали в автозаках и ОВД, где мы еще и организовали выставку. Вика подготовила открытки, которые напечатали в типографии, которая попросила никогда-никогда не называть ее имени. У нас были тысячи открыток, мы раздавали их на разных публичных мероприятиях, и на приговор тоже их взяли, с этими открытками меня забрали. В ОВД есть такие стенды почета, стенды отчетности, и мы эти открытки там на стендах разместили.

Виктория Ломаско: У меня не было ярко выраженной депрессии после приговора "узникам 6 мая". Основной слом у меня был несколько лет назад во время суда над журналистом Михаилом Бекетовым, который защищал Химкинский лес и которого избили, он стал серьезным инвалидом, не мог говорить и передвигаться, и его судили за клевету и привозили на реанимобиле в Химкинский суд. Вот тогда мне стало понятно, что существует много ситуаций, когда человека нельзя спасти, вылечить, но это не значит, что его не надо поддерживать. Наоборот, надо сплотиться вокруг таких людей и дать им по максимуму тепла, внимания и участия. И для меня проект сейчас стал еще более важным, потому что я понимаю, что сейчас каждая инициатива ценна, нам надо заниматься этим проектом дальше. Есть идеи и планы показывать его в других городах России. Есть страх, какие испытания нас ждут, насколько мы сами окажемся стойки, чтобы их вынести.

Ильмира Болотян: Самые грустные настроения у меня были, когда я только подключилась к проекту "Рисуем суд". По приглашению Виктории Ломаско я начала этой зимой ходить на процессы по "болотному делу". Когда мы первый раз с моей подругой Анной Шефер, художницей, пришли на процесс, мы увидели, как мало людей поддерживают именно этот процесс, а он тогда проходил в Никулинском суде, куда очень сложно добираться. И в первый же день вышел совершенно непонятный человек, он был без формы, и начал на всех людей, которые пришли, грубо и очень громко орать. Это было настолько неожиданно, что в первый момент некоторые начали выполнять его указания, а потом, очнувшись, стали спрашивать: "А кто вы? Почему вы на нас кричите?" Выяснилось, что это судебный пристав, и он не имел полномочий хоть что-то говорить нам без формы. В тот момент мне стало ясно, насколько эта система подавляющая, репрессивная, и уже в процессе суда я наглядно поняла, насколько система съедает всякую человечность в людях, имеющих власть. Это, пожалуй, было самое депрессивное ощущение. Потому что одно дело – читать об этом в Фейсбуке или в новостях, но когда ты своими ушами слышишь, что говорит судья, как она разговаривает, это очень впечатляет. Участвуя в проекте, знакомясь с активистами и поддерживающими, я чувствовала, как оптимизм у меня добавлялся. Пока есть люди, поддерживающие политзаключенных, пока они что-то делают, все-таки есть надежда: что-то медленно, но будет меняться. Выставка "Рисуем суд" явилась небольшим событием, которое оставляет надежду на то, что что-то будет меняться к лучшему, но очень слабую надежду.

Ксения Косенко: Процесс идет уже полтора года, и дело Михаила Косенко выделили в отдельное судопроизводство. На протяжении всего этого дела, честно говоря, я особенно иллюзия не испытывала, видя, что происходит. Больному человеку первые полтора месяца не давали жизненно необходимые лекарства, и его состояние ухудшалось. В течение всего судебного процесса меня не допускали к нему, я не имела возможности с ним общаться. А когда наша мама умерла, Мишу просто не отпустили на похороны, никто не хотел никаких вопросов решать. Я отправила официальные телеграммы в СИЗО и в суд, и "Новая газета" хлопотала в Московском городском суде, но все открещивались. Ему даже не сообщили, что он потерял родную маму. Если еще там какая-то доля иллюзий была, что чуть мягче будет дальше, ну, что-то показали и все, то после этой истории… И насчет оптимизма и пессимизма сложно сказать, потому что какая-то тихая ярость, честно говоря, возникает. Но точно знаешь, что руки складывать нельзя ни в коем случае. Нужно действовать, и огромное количество людей поддерживает различными проектами, в том числе и этим, и это здорово помогает. Иногда приглашают на какие-то мероприятия, и чувствую, что сил нет и не хочется, но я понимаю, что надо идти, а туда приходишь – и просто заряжаешься. Такая бешеная энергетика и куча положительных эмоций! Концентрация добрых, открытых, готовых помочь людей – это очень здорово!

Елена Фанайлова: Юрий, каковы ваши ощущения? И схоже ли это с советским временем?

Юрий Альберт: Это не совсем схоже с советским временем, пока еще лучше. Наверное, из-за того что я живу не в Москве и смотрел на это со стороны, ни разу не был ни на суде, не на всех демонстрациях бывал, могу сказать, что у меня никогда не было ощущения оптимизма. Я оптимист в долгосрочном плане – когда-нибудь все будет хорошо. Но в ближайшие несколько лет будет только всех хуже и хуже, у меня такое ощущение, и в политике, и в экономике, и в искусстве. И для меня как раз было сюрпризом, что хоть кого-то отпустили.

Елена Фанайлова: А такие проекты имеет смысл продолжать на фоне этой бесчеловечной машины?

Юрий Альберт: Эти проекты имеет смысл продолжать, во-первых, чисто по-человечески, потому что отступаться нехорошо. Мне очень нравятся такие проекты и с художественной точки зрения, потому что это, может быть, самый адекватный способ реагировать на время. Все сложные инсталляции, видео и так далее, не рассчитаны на зрителей, они показывают художникам самим, что они думают по этому поводу. Эти проекты для зрителей, и это очень важно. С другой стороны, это возрождение традиционных мобильных жанров и техник, и это дает некую легкость и оперативность. Не исключено, что при нарастании цензуры и всего прочего понадобится это. Вообще, карандаш и бумага, зарисовки – это то, что нам доступно до последнего момента.

Алексей Макаров: У меня оптимизма нет с начала второй чеченской войны. Если говорить о том, что наш ждет дальше, с точки зрения политики главный вопрос – насколько долго либералы будут самой целевой преследуемой группой со стороны власти. Сейчас левых задавили, националистов задавили, перешли на либералов. Особенно в связи с Крымом это актуально.

Елена Фанайлова: Я бы сказала, что националистами в связи с Крымом игра будет более сложной.

Алексей Макаров: Да, но вопрос – пока мы присоединяем Крым, либералы враги, или это будет и дальше таким трендом? С точки зрения действий общества у многих бессилие, многие собираются эмигрировать. Но некоторые поводы для оптимизма я все-таки вижу. Например, некоторое количество вышло протестовать против приговора по "болотному делу", и это не так мало людей. Более того, сейчас идут суды, и по задержаниям 21-24 февраля многие собираются апеллировать. С одной стороны, люди видят, как устроено правосудие, но они собираются бороться. По крайней мере, люди не опускают руки. На мой взгляд, сейчас главная задача – сформулировать, что именно можно делать, как именно можно помогать. И конечно, рисунки судебных процессов – один из важных путей. Художники фиксируют то, что не фиксируется в судебном протоколе, - например, какие-то эмоции, что делают приставы, что делают зрители, - и это становится доступно всем. И главное, что это – трансляция в публичное пространство. На эти рисунки могут посмотреть те, кто не может по каким-то причинам прийти в суд. И с точки зрения документирования процессов и обращения внимание это довольно важная практика.

Елена Фанайлова: Перейдем к прагматической, оптимистической части проекта. Что вы сделали на этой выставке? Каковы художественные стратегии общения активистов и художников?

Злата Понировская: Мы получили письмо, которому мы очень рады. Надя Толоконникова, соорганизатор инициативы "Зона права", написала нам письмо про художественные стратегии поддержки заключенных. Оно длинное… Процитирую: "Эстетика кампании в защиту политзаключенных должна быть проработана. Кампания в защиту – это всегда вместе с тем и рекламная кампания, избирательная кампания, если угодно. И она всегда неизбежно ангажирована. Наименее пошло ангажированность получает свое выражение при сильной работе эстетического измерения кампании. Хочу напомнить, как был освобожден Джордж Девис, человек, которого в 1975 году арестовали и обвинили в вооруженном ограблении. Девис был осужден и признан виновным, но его поддерживали, и аргумент защитников Девиса заключался в следующем: никаких очевидных и достаточных доказательств его участия в ограблении не было. И по всему Лондону появились граффити "Free George Davis! Justice for George Davis!" В защиту поднимались музыканты, и есть даже трек и клип, который был записан в поддержку. И Девис был освобожден после отказа в апелляционном суде – дело неслыханное. Кампания сработала! Я не буду говорить о кампании в поддержку Pussy Riot, думаю, что это не совсем наше дело – рассуждать об этой кампании. Тем не менее, упомянуть ее я обязана, чтобы выразить глубокую признательность всем тем, кто нашел время и силы, чтобы поддержать нас. Когда мы находились в заключении, новости о вашей поддержке давали нам стимул для продолжения нашего ежедневного тюремного противостояния. Спасибо! Пожалуйста, не забывайте о тех, кто сидит в изоляторах и кто уже осужден по "делу 6 мая"…" На сайте можно посмотреть это письмо.

Елена Фанайлова: Виктория, расскажите, что было на конференции в “Мемориале” во время выставки?

Виктория Ломаско: Конференция – это слишком сильно звучит, это был круглый стол, дискуссия.

Елена Фанайлова: Да, собрались люди, которые участвовали не только в проекте "Рисуем суд", но еще в шести, наверное, проектах, которые поддерживали не только "болотников".

Виктория Ломаско: Это были художники, активисты, родственники политзаключенных, был Владимир Акименков, амнистированный "узник 6 мая". Были люди, которые устраивают фестивали в поддержку узников, собирают деньги им на адвокатов. Каждый рассказывал про свой проект или про свою акцию, что получилось, что нет, какие стратегии он может предложить другим, какие вещи лучше не повторять, потому что они очень энергозатратные, но не дают результата.

Злата Понировская: Мы, например, открыты всем медиа, но разочарованием для "Мемориала" было то, что была единственная камера Свободы. Хотя мы внимательно отнеслись к тому, чтобы пригласить все международные камеры. Но никто не пришел. Возможно, это было из-за Крыма. Работу с медиа нам нужно пересмотреть, потому что одно дело – сайты, которые всегда нас поддерживают, как Colta, "Большой город", Свобода. И спасибо вам большое!

Виктория Ломаско: Мне кажется, в нашем проекте "Рисуем суд" не очень удачные были открытки, которые мы верстали, а Злата даже печатала их за свой счет.

Злата Понировская: Мне очень понравилось делать выставку из открыток в ОВД, так что все окупилось.

Виктория Ломаско: А я ходила с открытками на пикеты в поддержку "узников 6 мая", это были немногочисленные разрешенные пикеты около разных станций метро. Было довольно тяжело ехать туда вечером, еще зимой, в холод, стоять там много часов. У пикетирующих был еще другой самиздат, но его никто не брал.

Злата Понировская: На книжном фестивале, который происходит каждый декабрь в ЦДХ, на Нон-фикшн, я принесла туда тысячу открыток и стала распространять. Во-первых, огромное количество издательств и просто людей, которые не принимают решения в издательствах, но сидят на стендах, брали открытки и раздавали их. А мне удалось там занять очень удобное пространство, из которого я, еще работая, раздавала эти открытки. И люди подходили, интересовались и брали. То есть момент конфликта, когда ты лично пытаешься рассказать о своем проекте и еще даешь какой-то самиздат, он бывает. Совершенно незабываемо – я протянула открытку молодой девушке и говорю: "Это проект в поддержку политзаключенных" – и она сказала: "Фу, отвали!" То есть при высоком социальном темпераменте с этим можно работать, это можно пережить. Но конечно, камеры, интернет гораздо эффективнее, чем стоять в переходе и раздавать открытки.

Виктория Ломаско: На круглом столе еще был интересный доклад художницы Тани Сушенковой, как они ездили в экспедицию в мордовскую колонию, где находилась в заключении Надя Толоконникова, и там же работала художница Люсине Джанян, и они постоянно, чуть ли не каждодневно делали там акции, плакаты, инсталляции. И как сначала население местное очень холодно на это реагировало, а потом в течение времени стали брать их самиздат, вступать с ними в диалог. То есть это, как оказалось, действует. Интересный доклад был у медиа-активиста Александра Бедина, который активно участвует в двух кампаниях, он участвовал в кампании в поддержку химкинских заложников, и теперь в кампании в поддержку "узника 6 мая" Алексея Гаскарова. Речь шла о художественном оформлении кампании, что ни в коем случае нельзя считать, что это не важно. Любой логотип, значок, баннер, слоган, как все это будет представлено – очень влияет на распространение. Надо привлекать художников и делать профессиональное оформление.

Елена Фанайлова: Ваша профессиональная подготовка, знание пиар-стратегий, того, как функционирует информация, приложение этих знаний к такой сфере, как поддержка политзаключенных – я думаю, в традиционном, в советском смысле это было бы невозможно.

Юрий Альберт: В советском, понятно, "Эрика", которая берет четыре копии, там особого дизайна не было. Я немножко о другом хотел сказать. Я послушал письмо Толоконниковой, и там есть одно несовпадение, которое мы как бы проскакиваем. Когда она ссылается на этот случай в Англии и сравнивает его с ситуацией здесь, тут есть одна существенная разница: в Англии есть суд. Когда мы говорим слово "суд", имеется в виду именно суд, который может ошибаться, быть пристрастным, но есть другой, апелляционный суд, и есть медиа. Когда мы применяем те же самые слова здесь, они значат что-то совершенно другое. Суд не ошибается, все приговоры были именно такие, какие были заданы, значит, никаких ошибок нет. И когда мы говорим о медиа, то, за редким исключением, это тоже не медиа, а какая-то имитация медиа, которая в лучшем случае цензурируется, а в худшем случае это просто орудие пропаганды. Поэтому не знаю, что посоветовать, но сравнивать тактику и действия, возможные там, где есть суд и медиа, и там, где их нет, можно, но все-таки осторожно.

Злата Понировская: Когда мы собирали выставку для "Мемориала", там были осужденные по разным делам, не только "узники 6 мая", и мы пытались понять, кто в итоге определяет, почему процесс политический. И так как суда нет, и мы не доверяем никаким решениям судей, то любой процесс кто-то может назвать политическим. Но у нас есть сайт "Рисуем суд", на который любой художник может загрузить работу. Мы решили, что если художник загружает рисунок по любому процессу и называют его политическим, мы работаем дальше по этому процессу и соотносимся с тем, что художники об этом рассказали. Это безумно, что художник определяет, почему процесс политический, но и безумно то, какие сроки при этом судья назначает.

Юрий Альберт: Тут важны еще последствия осуждения. Если взять Турцию, например, то застройка какого-то парка – это спор хозяйствующих субъектов, это не политическая причина, но имевшая серьезные политические последствия. Или в Тунисе какому-то молодому человеку не разрешали торговать, и человек совершил самосожжение. Причины были не политические, но последствия были политические. Тем более в условиях, когда в принципе суд не работает, любой процесс политический, хоть об изнасиловании.

Алексей Макаров: Есть отдельная проблема – использование правосудия в политических целях, когда кого-то осуждают за взгляды, но хочу обратить внимание, что на выставке представлены разные процессы, которые являются общественно значимыми. Когда у нас нет беспристрастного, открытого суда, то возникают проблемы, и общество должно стремиться контролировать любой суд, неважно, есть там политическая составляющая или нет. У нас все процессы, и уголовные, и административные, проходят с нарушениями всего, что только можно, всех норм законодательства. Хороший пример контроля за судами – это дело "минских террористов", двух человек, осужденных за взрывы в минском метро, приговоренных к смертной казни и казненных. Если не брать проблему смертной казни, которой не должно быть вообще, человек совершил взрыв, он должен был осужден, но у нас возникает ситуация закрытого суда, и возникают сомнения – действительно ли они совершили этот взрыв. То же самое было, когда был взрыв 1977 года в московском метро, когда потом выяснилось, что некоторые из подсудимых причастны, некоторые нет, но диссидентское сообщество сказало изначально, что это дело рук КГБ, и все трое невиновны, потому что был недостаток информации, и это важно. С помощью тех, кто ходит на процессы, мы получаем больше информации.

Елена Фанайлова: Ксения,как зрителю и сестре политзаключенного, что вам больше всего запомнилось в этом проекте?

Ксения Косенко: В целом мне, конечно, очень важно, что есть группа людей, тем более талантливых людей, которые таким образом выражают свою поддержку. А вообще мне было интересно. Я была тоже на этом круглом столе, и мне было интересно вот так подглядеть, что в этой среде происходит, поскольку я не очень в ней понимаю, и какие технологии используются, какие мероприятия происходят. Это очень интересно было! И вяжут, и рисуют, и футболки делают, и инсталляции, и как это все используется – это очень здорово! Я была просто потрясена.

Злата Понировская: Кстати, нам позвонили ребята, которые хотят сделать скейтборды с рисунками с "дела Косенко", совсем тинэйджеры.

Ксения Косенко: А это хорошо, что молодежь начинает в это включаться, даже в таком моменте.

Ильмира Болотян: Мне на конференции показался очень интересным проект с одеждой Татьяны Сушенковой. Татьяна и ее коллеги вяжут портреты заключенных и потом эти изображения прикрепляют на одежду и носят. Мою знакомую, например, задело, что тут дело серьезное, а подключают моду, а мне как раз кажется, что в условиях, когда у нас средства ограничены, такое привлечение элементов массовой культуры может быть очень продуктивным. То есть вводится мода на политический активизм и выражение собственного мнения по какому-либо вопросу. Можно носить значок "Свободу узникам 6 мая", а можно надеть на себя такую футболку или одежду. Цель простая – информирование, привлечение внимания к проблеме. Потому что большинство людей, к сожалению, просто не знают об "узниках 6 мая". И важно использовать популярные методы, для того чтобы человек заинтересовался и мог рассказать об этом дальше.

Елена Фанайлова: Если это не вызывает агрессии. Потому что ведь можно выйти в этой майке и получить реакцию – "проплаченный агент" и так далее.

Ильмира Болотян: Да, мы знаем истории, когда люди, носившие футболки с надписью "Свободу Pussy Riot", имели конкретные столкновения, и одежду на них рвали. Собственно говоря, это форма активизма, и человек, который носит такую одежду, должен осознавать это. Но и художник, работающий в суде, приходит туда не только для того, чтобы нарисовать рисунки и показать, что происходит на судах, но своим присутствием он меняет атмосферу в суде. Чтобы рисовать, художнику необходимо смотреть на определенных людей, его видят заключенные, которые понимают, что художника задела эта история, и он пришел поддержать, его видят адвокаты, судья, прокуроры, приставы. И происходит слом обычной атмосферы на судах. Возможно, он никак не повлияет на решение судьи в конечном итоге, но снимается некая шизофренизация, когда все делится на "наших" и "ваших", врагов и друзей. Возникают горизонтальные связи. Например, было забавно, что больше всего на художников реагировали судебные приставы, которые вставали как-то, подбоченившись, они хотели, чтобы их нарисовали, а уж если начать их рисовать, они и стоять будут неподвижно, с серьезным выражением лица, позируя как бы. И они спрашивали: "А что вы рисуете? Покажите". То есть было видно, что присутствие художника каким-то образом побуждает их в контакт с людьми, скажем так, из противоположного лагеря. И мне кажется, что это очень важно во всех этих проектах, художественных и активистских, - именно такое установление связей между людьми.

Елена Фанайлова: А как художники и активисты друг на друга реагируют, как это поле сотрудничества формируется?

Виктория Ломаско: Я бы хотела еще поговорить и про то, как художники работали и освещали дело Pussy Riot, и как почти никто не реагирует на другие политические процессы. Во-первых, участницы группы относятся себя к арт-миру, к современному искусству, а с другой стороны, они же предлагают очень яркие образы, к которым хочется присоединиться, их цитировать. И было сделано очень много удачных плакатов, был, например, автобус, украшенный художниками, который ездил по Москве, было много выставок, уличных и в пространствах галерей. Только недавно в Галерее Гельмана прошла выставка художницы Люсине Джанян, где были ее плакаты в поддержку Pussy Riot, и был издан альбом, куда вошла только, наверное, десятая часть работ художников, работающих с темой Pussy Riot. Присоединяясь к этой теме, художник может сделать себе большой пиар, может сделать эффективные картинки, поехать за границу, ему есть что рассказать журналистам. И многие художники, медийные люди, постоянно общаются с прессой.

Во время дела Pussy Riot ко мне каждую неделю приезжали журналисты из других стран, просили рассказать, фотографировали альбомы. И я им говорила: "Есть не только это дело, у нас очень много таких несправедливых судов! Давайте поговорим про Бекетова, про Мохнаткина" – "Нет, дело Pussy Riot…" И сейчас я каждый раз в общении с журналистами, которые хотят говорить про дело Pussy Riot, хотя их освободили уже, говорю: "Нет, мы будем еще говорить про "узников 6 мая". И если вы хотите показывать выставку, мы будем показывать все вместе, это единый срез того, что происходит в России". Мне кажется важным, чтобы художественное сообщество реагировало не только на такие процессы, которые касаются художников, людей, связанных с этой средой. Это важно, потому что, когда будут судить нас, что вполне вероятно, художники будут ждать, что общество придет их поддержать.

Как, например, было на деле организаторов выставки "Запретное искусство", когда православные подали свою жалобу об оскорблении религиозных чувств. Со стороны православных активистов приходило минимум человек 10, а часто был полный зал, а со стороны художественного сообщества – дай бог 2, 3, 4 человека. Только на приговоре, прении сторон было много. "Узников 6 мая" поддерживают самые обычные граждане, и художники тоже, как граждане, должны участвовать в протесте.

Елена Фанайлова: А в чем разница между заключенным – художником и обычным заключенным?

Ксения Косенко: Я не вижу, в чем может быть тут разница.

Елена Фанайлова: Вот это реакция здорового человека!

Алексей Макаров: Есть проблема, серьезная, объективная и с большим трудом решаемая, - люди выстраивают некую иерархию процессов, что более важно, а что менее важно. В итоге получается, что есть процессы, на которые люди меньше обращают внимания, меньше ходят, меньше про это пишут. Что с этим делать – совершенно непонятно. Мы это видим на всех процессах, на "болотном деле", когда в основном все ходили на основной процесс и не очень много народу ходило на процесс Михаила Косенко, мы это видим и сейчас на примере, все обсуждают, например, "болотное дело", но есть дело Николая Ярста, журналиста из Ростовской области, который признан политзаключенным. Понятно, что люди просто уже не могут удержать в голове имена всех политзаключенных, их более 70 человек. Надо доносить до людей, что каждый человек важен, и каждый такой несправедливый суд важен. Есть прекрасный пример Египта, когда самый обычный человек был при задержании убит полицейскими, и с этой кампании началась революция, когда люди начали писать об этом. Его звали, по-моему, Халед Саид, самый обычный человек, и все началось с этого.

Юрий Альберт: Конечно, такая проблема есть, но можно посмотреть на нее и с другого конца. Когда кинозвезда усыновляет детей или делает мастэктомию, это как бы странно, почему про нее пишут, а про других миллионы людей не пишут? Но, с другой стороны, она привлекает внимание к этой проблеме. И то, что больше пишут про Pussy Riot, может быть, обидно, что меньше пишут про других, но, с другой стороны, Pussy Riot привлекают внимание к этой проблеме как таковой. Я думаю, что это естественно, и это надо просто использовать. Я говорил, что пессимистически отношусь к ближайшему будущему нашего искусства, но я вдруг подумал, что расцвет, например, европейского и американского искусства 60-х годов был связан весь с антивоенной темой и борьбой за права человека. Так что, может быть, если не будет совсем задавлено, потому что нужен хоть минимальный уровень свободы, то это может послужить дополнительным стимулом, и на этом может быть основан новый поворот в нашем искусстве.

Злата Понировская: Я согласна, что Pussy Riot – это именно такая лакмусовая бумажка, которая напоминает людям, что проблема есть. Может быть, проект "Рисуем суд" дает инструмент, чтобы говорить о многих политических заключенных. Можно придумывать и другие инструменты. Я знаю, что в Сахаровском центре в какой-то момент делали проект немножко с другой стороны – они собирали огромную базу данных на судей, где были их лица, их действия. Сейчас он как-то заморожен, но можно обратиться туда и приложить силы еще и к этому.

Елена Фанайлова: Какое будущее вы видите у этого проекта – в эстетическом, этическом и политическом отношении?

Виктория Ломаско: У нас есть такой план – собрать выставку в архив, который любой желающий сможет скачать, и она полностью готова, чтобы ее выставлять, просто распечатав. И сделать всю кураторскую работу: план экспозиции, тексты к работам – подготовленные к печати файлы. И уже есть желающие проводить эту выставку в Екатеринбурге, возможно, в Омске…

Злата Понировская: Мы надеемся, что таким образом этот проект станет не просто российским, а международным, и весь мир увидит, что сейчас происходит в российских судах.

Ильмира Болотян: Мне нравится, что этот проект очень демократичный, и не только любой художник, но и любой человек, даже непрофессионал, может принять участие в нем. И я приглашают других художников участвовать в проекте "Рисуем суд". Я могу признаться, что после моего участия в рисовании процессов по "болотному делу" у меня была такая мысль – больше этого не делать. Это, на самом деле, физически и эмоционально очень тяжело. Ты проживаешь то, что проживают другие люди, активисты и заключенные, ты очень много часов сидишь в душном помещении, слышишь весь абсурд, который там происходит. Но, с другой стороны, я понимаю, что есть момент эмоционального выгорания в любой такой деятельности, и здесь важно просто соблюдать баланс. Поскольку ресурсы у меня есть, в частности свободное время, я планирую продолжать участие в этом проекте.

Ксения Косенко: Я готова поддерживать и дальше этот проект, мы со Златой в Кирове открывали эту выставку. И я с удовольствием побывала на открытии выставки в Москве, в "Мемориале", и хочу призвать и других художников принимать участие, чтобы работы были разные, техники разные. Это видение художников, и это документ того, что происходит на самом деле.

Алексей Макаров: Проект важный, и хорошо бы, чтобы он продолжался, и эта выставка закончилась бы альбомом, который можно было бы еще перевести на английский и распространять на Западе. Потому что кто будет читать стенограммы процессов или отчеты журналистов из зала суда? А это и наглядно, и интересно, и может передать атмосферу и сподвигнуть людей на помощь. Каждый современный гражданин должен, по-моему, побывать в суде и посмотреть на то, как устроено наше правосудие. Это ценный опыт!

Юрий Альберт: С политической и этической точки зрения тут вопросов и разногласий нет, это все важно и необходимо. И эти рисунки – очень большая традиция, идущая от Домье, от Эдуарда Мане, от наших передвижников. Это та редкая разновидность современного искусства, с которой применимы такие слова, как гуманизм, правда, сочувствие людям, доступность… Мне это дико нравится, хотя, казалось бы, я отношусь немножко к другой традиции. Это дико перспективно и важно!

Елена Фанайлова: Думаю, что это с теорией и практикой концептуализма не очень-то расходится, это вполне себе современный подход к искусству.

Злата Понировская: Мне тоже кажется, что не только художники, но и все граждане этой страны должны прийти в суды и пытаться начинать контролировать суды. Это один из немногих шансов, которые у нас есть в пессимистической краткосрочной перспективе.