В год выборов в Государственную Думу в России возродилась изрядно подзабытая уже практика судебного преследования оппозиционно настроенных по отношению к власти авторов печатных текстов. Тут и «Закон об экстремизме» вовремя подоспел. Его многие критикуют за слишком расширительное толкование этого понятия — экстремизм. Как бы то ни было, по инициативе прокуратуры Западного административного округа Краснодарского края сейчас судят публициста, члена бюро партии «Яблоко» Андрея Пионтковского за два его сборника статей, в которых — заявляют — есть призывы к враждебным действиям и высказывания уничижительного характера в отношении отдельных социальных групп и национальностей. Лингвистическая экспертиза проведена сотрудником той же самой прокуратуры.
Схожие обвинения выдвинуты против известного писателя-сатирика Виктора Шендеровича. «Дело находится на, видимо, завершающем этапе, — говорит Виктор Шендерович. — По крайней мере, так мне сказал следователь в Гагаринской прокуратуре. Но это длительный завершающий этап, потому что готовится психолого-лингвистическая экспертиза, призванная выяснить имеется ли состав преступления в тексте в моем блоге в Интернет-журнале.
— А знаете ли вы, кто готовит эту экспертизу?
— Нет, я не знаю — кто, я знаю — когда ее будут готовить. Следователь сказал, что очень большая очередь на такие экспертизы, и раньше 2009-го года они не уложатся. Поэтому я пока живу спокойно. Может быт, они будут исследовать еще лет 30 нехитрые три абзаца. Я думаю так, это способ спустить дело на тормозах. Потому что оно слишком очевидно позорное для того, чтобы делать из этого уголовное дело, привлекать, о чем я мог бы только мечтать. Потому что, конечно, высечь их всех в суде прилюдно — это было бы большое удовольствие. Они это все понимают. Они понимают, насколько глупо будут выглядеть. С другой стороны, так устроен этот механизм, этот клапан так работает: в одну сторону пропускает, а в другую — не пропускает, если уж заведено, они не могут просто извиниться и сказать: «Знаете, мы не должны были открывать это дело». Потому что следователь пытался, но ему из городской прокуратуры велели расследовать.
— И все-таки, что это за тексты были?
— Я там по двум статья Уголовного кодекса — «Разжигание классовой и межнациональной розни». Обиделся гражданин Елкин из Хабаровска, изучивший мои тексты. Там несколько пунктов, четыре пункта. Давайте то, что вспомню. Он обиделся за магометанство, потому что я написал в том случае, что война шла между цивилизацией западной и цивилизацией людоедской по факту. Он попытался приписать мне ненависть к исламу. Между тем, я говорил о цивилизации людоедской, которая ходит с исламскими знаменами. Это проблема ислама, мне кажется, дистанцироваться от Бин Ладена и муллы Омара. Если он этого не делает, это его проблема. Я говорю не об исламе, повторяю, а о существующей цивилизации — от Бин Ладена до ХАМАС. Другой пункт тоже межнациональный. Я поздравил год назад всех читателей моего Интернет-журнала с Еврейским новым годом, написав, что «если верить Библии, то все люди немножечко евреи». Товарищ Елкин из Хабаровска в заявлении в прокуратуру написал, что я тут нарушил статью Конституции 26, которая позволяет человеку самому определять свою национальность, а я всех записал евреями. Я отдельно пояснил в пояснении следователю, что, говоря о том, что все люди в той или иной степени евреи, я не имел в виду гражданина Елкина из Хабаровска. Мы эту епитимью сняли таким образом. Ну и так далее. Конечно, я предполагаю потом все это опубликовать. Я все жду, мне обещали прислать заявление гражданина Елкина, но все никак не сделают.
— А экспертизу вам обещают показать?
— Конечно, покажут. А куда же они денутся, когда она будет? Было бы любопытно.
Лингвистическую экспертизу проводят не только работники прокуратур, как в случае с Виктором Шендеровичем и Андреем Пионтковским. Также этим занимаются в равноудаленном от участников судебных процессов месте — в академическом Институте русского языка имени В.В. Виноградова. Его старший научный сотрудник Ирина Левонтина рассказывает: «Есть две разные вещи. Есть экспертиза в собственном смысле этого слова. Она производится по решению суда или по постановлению, скажем, следователя. В этом случае, эксперт дает подписку об ответственности за дачу заведомо ложного заключения. Это называется экспертиза…»
— Лингвистическая?
— Может быть, лингвистическая. Бывают разные — филологическая, какая-нибудь еще, комплексная с разными оттенками бывает. Бывает еще другая вещь, так называемое заключение специалиста, когда, скажем, какая-то из сторон обращается до суда, и институт готовит заключение на какую-то тему, скажем, о нанесении морального вреда чести и достоинству. Очень часто не суд назначает экспертизу, а одна из сторон, скажем, та, которая считает себя опороченной. Или очень часто, наоборот, средства массовой информации. Они приходят к нам. Очень часто бывает, что мы можем помочь доказать, что тут либо нет формы утверждения, либо не об этом человеке, либо не негативные сведения.
— Либо наоборот — негативные.
— А иногда — да. Мы тут совершенно объективны. Один раз в их пользу получается, в другой раз эти заключения не в их. В общем, то, что я пишу, это всегда совершенно однотипные, основанные на одних и тех же принципах экспертизы. То есть меня никто не поймает, что я в одном случае написала так, а в другом аналогичном случае по-другому.
— Ирина, а кто выполняет эту работу? Это какая-то специальная группа в институте есть?
— Да, в институте есть служба русского языка. Эта служба занимается разными вещами, в частности, у нас есть бесплатная справочная служба, в которую можно звонить и спрашивать, как пишется слово «инженер». Кроме того, она занимается еще и такими экспертизами.
Тут требуется особая квалификация, ведь у юридических документов, говорит Ирина Левонтина, специфический язык и своя система понятий: «Ведь мы, когда говорим на естественном языке, то значения слов, которые мы используем, очень расплывчаты. У каждого человека свои оттенки словоупотребления. В законе должно быть все определено абсолютно четко, чтобы было поменьше простора для произвола, а, значит, это уже не будут слова естественного языка. Это будут слова юридического языка, но хорошо все-таки, когда между ними нет такого противоречия как, скажем, с этой пропагандой, когда в результате даже сами юристы все время сбиваются и путаются между двумя значениями слова "пропаганда".
Конечно, когда берется не какой-то «эксцесс исполнителя», а нормальное слово русского языка, и ему придается более узкое терминологическое юридическое значение, возникают тоже проблемы. К примеру, это часто бывает с оскорблениями. Вот слово "оскорбление" в законе определено, и оно определено более узко, чем его значение в общеупотребительном языке. В языке ведь мы оскорбление понимает очень широко».
— Даже взглядом можно оскорбить!
— Можно оскорбить взглядом, но это же не оскорбление как уголовное преступление. А оскорбление — это статья Уголовного кодекса. Там оскорбление в законе определено не очень четко, но, в общем, там есть идея неприличной формы, в частности, то есть то, что направлено на другого человека, что-то плохое, и при этом в неприличной форме. Вообще-то, желательно, чтобы закон толковался буквально. Потому что, если мы будем как-то выхватывать из этих формулировок по кусочку… Кто-то мимо прошел, выругался, а я оскорблена тем, что при мне ругаются, и буду требовать, чтобы его судили. Нет. В законе два требования — чтобы это было адресовано мне, было плохое (плохое, адресованное мне) и второе, чтобы в неприличной форме. То есть вот эти два признака даны. В результате получаются известные всем нам случаи, когда с человеческой точки зрения ясно, что оскорбил, а по закону получается, что оскорбления нет.
— Ирина, с какими экспертизами вам чаще всего приходится сталкиваться?
— Это защита чести и достоинства. Однажды я писала экспертизу. Один актер требовал компенсации, потому что его назвали «малоизвестным актером». Очень хорошо, что есть постановление Пленума Верховного суда. У него масса недостатков, но все же оно есть. И там совершенно четко написано, что порочащими считаются сведения в форме утверждения, и это сведения о совершении аморальных или противоправных действий.
— То есть то, что кто-то думает, будто он малоизвестен, еще не повод для судебного преследования.
— Это, конечно, сюда не подходит. Замечательно, что есть такое постановление, а не то, что вот мы, лингвисты, просто, заглянув в свое сердце, должны говорить — порочит или не порочит. К чему я это говорю? Сейчас очень активно применяются статьи о терроризме и о разжигании межнациональной розни. К сожалению, к этим статьям таких разъяснений с четкими критериями нет. Поэтому, когда нам предлагают на экспертизу разные тексты на эти темы, мы должны сами что-то такое придумывать, какие-то критерии. А это неправильно. Если бы было подобное разъяснение, решение Пленума Верховного суда, что такие-то, такие-то и такие-то критерии, то тогда лингвисты-эксперты могли бы четко отвечать на совершенно конкретные вопросы. Именно расплывчатость и двусмысленность закона, множественность возможных толкований и приводит к произволу. Когда кто-то просто неудобен, его можно убрать при помощи закона.
И как тут не вспомнить русскую пословицу — «Закон что дышло, как повернул, так и вышло»?