Упал? Вставай! Крестьянская война и русская эмиграция 

Осенью 2022 года участникам арт-коллектива "Что делать" Ольге Цапле и Дмитрию Виленскому пришлось спешно покинуть Россию после того, как в их петербургской квартире прошел обыск по делу, возбужденному против Макса Евстропова, основателя "Партии мертвых".

Группа "Что делать" уже 3 года работает в Германии и недавно завершила мультимедийный проект "Упал, вставай", в центре которого находится полнометражный фильм "Песни надежды и отчаяния". Его премьера состоится в январе на кинофестивале в Роттердаме.

Персонажи панорамической картины "Крестьянская война в Германии", созданной в ГДР Вернером Тюбке, оживают и катят тележку с Облаками апокалипсиса к Черной горе надежды. У них диковинные прозвища – Бросок Костей, Лисий Хвост, Мертвый Барабанщик, а маршрут им определяет Фокусник при помощи карты, похожей на игру "Змеи и лестницы". Другой референс – фильм Райнера Вернера Фассбиндера "Поездка в Никласхаузен" (1970), в котором обыгрывается история пастуха-проповедника Ганса Бёма, объявленного еретиком и казненного в 1476 году.

О том, почему художники выбрали этот сюжет, и как Крестьянская война XVI века связана с горестями современных русских эмигрантов, Дмитрий Виленский и Ольга Цапля рассказали в программе Радио Свобода "Культурный дневник".

Крестьянская война и русская эмиграция

Дмитрий Виленский: Проект, о котором мы будем говорить, оказался очень немецким в своих отсылках и требует пояснений. Он связан с пятисотлетием Крестьянской войны. Об этой войне помнили в Восточной Германии, а в Западной про нее забыли. Теперь решили вспомнить бойню, которую марксисты объявили провозвестником будущих революций, и это значит, что Германия делает новую попытку преодолеть провалившееся объединение в культурно-историческом контексте. Проект, в который мы были приглашены, был посвящен теме Крестьянских войн, как началу революционных процессов в обществе, а также экологической катастрофе и всему другому актуальному…

Мы сперва не очень понимали, что с этим делать, но, начав копать тему, вышли на эту историю через панораму Крестьянских войн Тюбке.

Дмитрий Виленский и Ольга Егорова (Цапля)

Вернер Тюбке, очень значительный в ГДР художник, основатель Лейпцигской школы, был приглашен сделать панораму раннебуржуазной революции и ее истоков на месте этой битвы. В чистом поле, недалеко от городка Бад-Франкенхаузен был построен гигантский круглый мемориал (1976—1987). Эта панорама считается одной из самых больших в мире картин, потому что она нарисована на холсте, который произвели в Иваново и привезли в ГДР. Одной краски там четыре тонны.

Ольга Цапля: Это гигантское произведение, полное всяких аллегорических и исторических фигур, и когда ты попадаешь внутрь этой панорамы, они как будто бы начинают двигаться вокруг тебя, у тебя даже начинается головокружение, потому что это круг, это произведение, замкнутое на себя. Из него нет выхода. И, главное, что оно посвящено поражению. Там все плохо: крестьяне убиты, Томас Мюнстер, их вождь, стоит печальный, флаги повержены. И все аллегории такие же безрадостные. То есть это поражение, из которого нет выхода. И мы подумали, что это произведение очень созвучно нашей сегодняшней ситуации – мы тоже не видим выхода из тупика, в котором оказались. Мы у разбитого корыта, и нам нужно чудо. Потому что только чудом можно отсюда выбраться. Кстати, безоружные крестьяне пошли за Мюнстером потому, что они верили в чудо. Он им обещал. С ними этого не случилось, но, может, нам повезет больше.

– Отсюда заклинание "Упал, вставай"?

Ольга Цапля: Да, это главное содержание нашего фильма. Вставай и иди дальше. Даже если ты идешь по кругу. Потому что в нашем фильме мы повторили структуру панорамы – это замкнутый на себя луп. Правда, у нас он имеет форму восьмерки, как вы можете видеть на карте, по которой Фокусник переставляет наших героев. И наши герои это знают, они уже не первый раз идут по этому маршруту, но каждый раз, когда они приходят на Черную гору надежды, у них есть шанс, что кости, которые бросает Фокусник, выпадут так, что их выбросит к Чуду. Фокусник, конечно, каждый раз мухлюет. Но шанс-то остается?

Так что, даже если ты уже совсем мертвый, вставай, отряхни друга, и идите себе потихоньку дальше.

– Из ваших актеров я узнал только одного человека – Макса Евстропова, основателя "Партии мёртвых". Он играет Мёртвого Барабанщика в прекрасном костюме, с внутренностями наружу. В фильме вы представляете каждого участника, и это незаурядные люди.

Ольга Цапля: Мы приехали в Германию не на пустое место, у нас тут много друзей. Дружба вообще мне кажется важнейшей составляющей жизни, и в нашем фильме она играет гигантскую роль. Во-первых, в фильме играют наши друзья. Старые и новые. Это важно. И этот фильм с самого начала вырастал как коллективная работа людей, которые могут слушать друг друга. Тут нам, конечно, повезло, что наши друзья – мощные профессионалы, каждый в своей области. Маша Маркина, которая стала музыкальным директором фильма, оперная певица и социальный работник, Вера Щелкина – хореограф, Ангелина Давыдова – известный журналист-эколог, Макс и Леня Харламов – художники, Леша Маркин – историк искусств и антивоенный активист, Саша Карпов – молодой философ, Соня Шайкут – восходящая звезда буто-танца. Ну и, конечно, Коля Олейников – наш старый друг, член коллектива "Что делать".

Наша работа происходила так: мы позвали наших друзей, открыли книжки с панорамой Тюбке и предложили им выбрать героя, которого бы они хотели сыграть. Но условие было – не брать исторических персонажей, которые довольно широко представлены в этом произведении, а искать какие-то малозначительные предметы и явления. Мы хотели говорить о малых силах, которые, как мне кажется, теперь становятся очень сильными. Но это отдельный разговор. И вот Макс Евстропов выбрал для себя Мертвого Барабанщика, Маша Маркина – Радугу, которая возносится над полем битвы, как символ надежды. Башмак – это у нас Лёня Харламов, он художник, он думает о достоинстве. Лёша Маркин – Весы, которые держит в руках Правосудие. Эти Весы всё время колеблются, потому что Правосудие о чём-то думает, а Весы держат баланс. Мир вышел из равновесия, поэтому Весам все сложнее держать этот баланс. Вера Щелкина – Лисий Хвост. Это на панораме яркий герой, его тащат на веревках несколько странных персонажей. Мы стали думать, кто он в нашем фильме? Это то, что отрезали от лисы. Это в принципе мы сами, мигранты, нас отрезали. Мы – лисьи хвосты. В нашем фильме Хвост хочет, чтобы его пришили к новому обществу, но что-то плохо пока получается. Рыба – тоже заметная фигура. На картине это большая синяя Рыба, из нее вырастает пузырь, а в нем мы видим затопленные города. У нашей Рыбы, Сони Шайкут, тоже есть пузырь, и ей очень тяжело, и мы не знаем, когда у нее этот пузырь вырвется из рук, и все в фильме пытаются ее поддерживать. Понятное дело, что однажды это все равно произойдет.

– Я увидел террикон и решил, что вы снимали в Руре. Но это Саксония, город Хетштедт. Почему вы выбрали его?

Дмитрий Виленский: Это небольшой бывший шахтерский город, но он находится в зоне, где происходили события Крестьянской войны 1525 года. Это полчаса от панорамы Тюбке. Нас он привлек тем, что в нем был дом, предоставленный ассоциацией Werkleitz, в котором могли жить 10 человек, что сильно помогло бюджету фильма. Ну, а помимо этого, мы там обнаружили уникальный монумент ГДР-советской дружбы. Это пожалуй единственная постсоветская референция в фильме. Все остальные чисто немецкие. Во-вторых, мы там обнаружили усадьбу Новалиса, где он родился и умер. А у нас есть романтическая немецкая линия. Это еще одна фигура, о которой Оля не упомянула, – Муза, Покидающая Германию. Ее играет Коля Олейников. Это прекрасная и безумная квир-муза, которая агитирует за Палестину, но не находит отклика. Она поет свою песню солидарности с Палестиной как раз у усадьбы Новалиса.

– Два слова о памятнике. Он посвящен советскому газопроводу?

Дмитрий Виленский: Да. Памятник, посвященный празднику проводки газа на медеплавильный завод, который там был. В честь этого установили факел к небу. Внутри есть музей, и до сих пор есть сообщество активистов, которое ему поклоняется.

– А тележка с Облаками апокалипсиса тоже с панорамы Тюбке?

Дмитрий Виленский: Да, на панораме это полыхающие зловещим светом гигантские облака. Мы их попытались повторить из доступных нам материалов. Ну и потом нам нужно было их в чем-то возить. Так и появилась тележка.

Ольга Цапля: Мы думаем, что облака легкие, но нет. Если это облака апокалипсиса, то их тяжело тащить.

– Как и бремя эмиграции. Как прошли ваши три года в Германии?

Дмитрий Виленский: Мне оказалась близка старая позиция бундовцев – профсоюзников, социалистов, еврейских леваков первой половины ХХ века. Они говорили: мы должны быть здесь и нести ответственность за то, где мы сейчас – принцип doikeit. Как Псой Короленко поет: "глупенькие сионисты, вы такие утописты… мы в России останемся бороться с Николаем". Так и мы остаемся в Германии и очень увлеклись местной жизнью с ее драмами, политическими противостояниями и насыщенной культурной средой, с самыми разными сообществами. И наш фильм про Германию, но это взгляд людей, которые здесь не местные. Anxious and Curious, "Взволнованные и любопытные" – такое у нас было рабочее название. Там вся эта политика, AfD, Фассбиндер, Тюбке, средневековая музыка времен Крестьянской войны. Для нас этот фильм – манифестация присутствия здесь и критический взгляд на то, что происходит вокруг с множеством вопросов. Когда мы приехали и начали знакомиться заново со старыми и новыми товарищами, мы подумали, что нам нужно создать труппу, с которой мы можем работать над разными большими задачами. Чтобы у нас был свой хореограф, музыкант, талантливые исполнители (такой взятый нами образец из антитеатра Фассбиндера). И в этом фильме это все и состоялось. Сейчас мы делаем новую большую работу с той же труппой.

Ольга Цапля: Труппа, мне кажется, это не совсем точное название. Я думаю, это коллектив друзей, которым интересно работать вместе. Тут я повторяю свою мысль о дружбе – в эмиграции понимаешь ей новую цену. В эмиграции и перед лицом глобальных экологических, политических и экономических изменений, который происходят прямо сейчас, последствия которых будут заметны очень скоро. Хорошо точно не будет, но дружба и взаимная поддержка нас могут спасти. И когда я говорю о дружбе, это не коллективность, не просто сообщество. Дружба предполагает какой-то другой уровень приятия, которому нам еще нужно учиться. У нас есть в Берлине место, которое называется Chto delat Emergency Project Room, где мы проводим эту политику. Да, дружба как политика. Внутри нашего пространства нет драк. Эмигрантское сообщество бурлит, происходит дележ всего: ты прав, ты не прав, ты за это, ты не за это. А мы создали место, где происходит диалог, или, во всяком случае, мы стараемся, чтобы он там был. Это не очень просто, этому нужно учиться, но я всем сердцем чувствую, что это первоочередная задача. И это место не только для россиян. Это интернациональное пространство. Там происходят встречи российской диаспоры с интернациональной берлинской публикой.

Дмитрий Виленский: Когда мы убежали, мы сразу же начали Школу чрезвычайных ситуаций. И эта школа возникает в разных местах. Когда мы оказывались там, где много потерянных ребят, которые бежали из России, мы стали связывать их с нашими старыми товарищами, которых знаем по десятилетиям совместной работы. В Болгарии, в Армении, в Швеции, в Германии. Это помогает нам всем навигироваться, не быть потерянным.

– Труппа, вышедшая из картины, направляется к Черной горе надежды и поет песни отчаяния. Чего больше – надежды или отчаяния? Какие пропорции?

Ольга Цапля: То, что там происходит, это уже надежда после надежды. Этих странных персонажей ведет вперед (или по кругу) уже не надежда, а вера в чудо. Наверное, уже усталая вера в чудо. И вот когда надежды уже больше нет, тогда и появляется этот их гимн: "Упал, вставай". В целом, это основное содержание фильма.

Дмитрий Виленский: Это традиционная диалектика по Грамши. У тебя пессимизм разума, который понимает, что мы в ситуации катастрофы и уже ничего не починить. С другой стороны, у тебя оптимизм воли, потому что человек – это биологическая создание, и, пока он жив, его тянет что-то делать, нести что-то хорошее, вступать в отношения, трансгрессировать каким-то образом. И это неистребимо.

Но и плюс к этому ты все время заинтригован этим миром, ты сохраняешь этот интерес даже перед злом. Тебе интересно каких-то других людей читать, разговаривать, думать, отстаивать что тебе важно. Если ты художник, ты неминуемо делаешь новые вещи, каких еще не было до этого момента, и это тебя поддерживает. Сейчас мы делаем новый проект, построенный на оппозиции двух типов сознания – сознания людей, занимающихся ремонтом, починкой, перекройкой общества, и сознания апокалиптического, которое сейчас тоже распространено и среди традиционных левых мессианистов, и среди ультраправых технофашистов. Крестьянское восстание тоже было апокалиптично, у них вместо будущего было Второе пришествие. Сейчас мне кажется, что у многих из нас вот эта болтанка между "починить, сделать свое местечко", и пониманием того, что "гори оно всё пропадом", то есть человечество ничего лучше своего конца не заслужило.

Ольга Цапля: Да, наш новый проект посвящен ремонту, починке, в широком смысле этого слова. Но я представляю себе починку сейчас как перекройку. Вот, например, у нас был красивый шатер нашего прошлого – демократия, мультикультурализм, другие прекрасные вещи. Мне представляется бархатный шатер, расшитый золотом. Теперь он решительно прохудился, просто дырка на дырке. Починить невозможно, но можно попытаться перекроить и из шикарного шатра сделать практичную палатку. Или даже несколько палаток. Вместо этой красоты нам нужно что-то другое. Я вдруг выяснила, что становлюсь очень практичным человеком, когда думаю о будущем. Интересно, как мысли о будущем из утопии, мечты или даже грезы превратились в практичные размышления.

– А энергия ностальгии, которая часто является пружиной в жизни иммигранта, сохранилась?

Дмитрий Виленский: Конечно, она есть, но это скорее, как я сейчас понимаю, ностальгия по тому, чего нет, как по молодости. Иногда накатит где-то там в лесу: смотришь, такая же сосна стоит, гриб под ней тот же.

Раньше я помню другое чувство: заскучал, садишься на самолет во Франкфурте, летишь в Россию, через два часа выходишь, там все то же самое, по чему и скучал.

Конечно, мы стараемся поддерживать связи, кому-то помогать в России, поддерживать отношения с украинскими товарищами, которым очень тяжело, но политически и социально я уже дистанцирован. Европейская политическая, культурно-социальная жизнь, несмотря на треш и драмы, которые здесь творятся, меня заводит. Мои друзья вступают в партии, занимаются социальной и активистской работой. Я понимаю, что из этого растет, что на кону и на что можно реально влиять.

А что там, я уже плохо понимаю. И более того, когда мне говорят: "Мы тут соберемся, сделаем программу для России будущего, будем ждать, когда откроется окно возможностей", я не понимаю, про что это и как это может иметь отношение к моей жизни.

У меня была статья "Искусство вне политики, фашизм вне критики?". Я в ней анализирую, как та ситуация, которая описывала искусство в России до войны, снова воспроизводится и нормализируется. С этими вернисажами, с прекрасными художниками, которые куда-то ездят, открывают резиденции, проводят фестивали-биеннале. Я и тогда к этому имел мало отношения. А сейчас совсем не хочу иметь, кроме грустной поэтической связи с диссидентскими голосами, оставшимися в России. В общем та связка общей судьбы, которая определяет принадлежность к народу, порвалась.

Ольга Цапля: У меня нет ностальгии, потому что я думаю, что мы утащили с собой всё самое важное, что у нас было там. Конечно, там осталось близкие и драгоценные друзья, по которым я сильно скучаю, но, тем не менее, мы вытащили то, что мы строили там, и продолжаем строить здесь. Есть такое растение – лох серебристый. Мое любимое. Во-первых, он лох. То есть, неудачник. Но при этом серебристый и не убиваемый. У него есть стратегия, которой можно поучиться. Ты видишь: стоит один лох серебристый, а рядом другой лох серебристый. А потом через дорогу ещё лох серебристый, и ещё лох серебристый. Так вот, это тот же самый лох серебристый. Он просто отправляет своих пасынков под дорогой, под границей. Конечно, нельзя сказать, что наша жизнь в Германии та же самая, что была в России, но мы продолжаем делать то, что и раньше считали важным.

Дмитрий Виленский: У меня есть понимание радикального разрыва с прошлым и открытость новому. Я сейчас ощущаю своё место в культуре совсем по-другому, чем когда мы жили в России.

Раньше было понятно, кто мы такие. Типа, группа, живущая в Петербурге, критически относящаяся к российской власти, пользующаяся наследием культурного авангарда, имеющая к нему особый доступ из-за языка и активистской позиции, и вот ты приезжаешь на Запад, и всем это понятно и интересно. Но сейчас другая ситуация, и на вопрос "кто ты?" очень сложно ответить, к тому же все эти голоса, связанные с Россией, мало кому сейчас нужны.

Приходится выстраивать новую сеть отношений, в которой надо заново изобрести себя, и это захватывающий процесс. Поэтому для меня этот период – это длинное новое рождение. Была беременность три года. И вот появился этот фильм. Мы разродились, и сейчас это дитя будет расти, будет учиться новым вещам. Уже говорит на немецком. Будет вырастать, прорастать, находить себе друзей, любить, у него будет своя новая жизнь.