Александр Генис:
В этом, только что начавшемся году «Американский час» открывает новую рубрику: «Америка о России». В ее рамках мы с Владимиром Гандельсманом будем представлять большие аналитические статьи из серьезной американской прессы, посвященные различным аспектам российской жизни. Сжатый, но и объективный пересказ этих пространных и обычно недоступных российскому читателю материалов, позволит, надеемся мы, познакомить нашим слушателей с тем, что знают и что думают американские эксперты о русских делах.
Для премьеры рубрики мы выбрали статью известного журналиста-международника Джулиана Эванса, ставшую центральным материалом одного из номеров журнала «Нью-Йорк Таймс мэгэзин».
(Spinning RussiaBy Julian Evans)
Владимир Гандельсман:
Корреспондент «Нью-Йорк Таймс» Джулиан Эванс начинает свою статью на тему российского пиара так:
«Холодной, темной, тонущей в водке и руководимой КГБ – так Запад видит Россию. Президент Путин официально заявил, что его страна стоит перед проблемой имиджа, и Кремль начал пиар-кампанию, имея в виду предстоящую в этом году встречу большой восьмерки в Москве. России важнее произвести хорошее впечатление на иностранцев, чем на собственных граждан»
Эта проблема, конечно, не нова. В 2003-м году по заданию путинского правительства был осуществлен опрос американцев: назовите 10 понятий, с которыми у вас ассоциируется Россия. Первое место занял коммунизм, затем шли КГБ, снег и мафия. Единственная положительная ассоциация – русское искусство – замкнула десятку.
А опрос, проведенный в августе минувшего года, дал еще худшие результаты. Автомат Калашникова и коктейль Молотова, – таковы были ассоциации с Россией. Кремль убежден, что ответственность за подобные представления о стране несут люди вроде автора статьи в «Нью-Йорк Таймс», - иностранные корреспонденты, работающие в Москве. Помощник Путина Сергей Ястржембский сказал в 2001 году, что «Имидж России в мире... мрачен и не соответствует реальности. И повинны в этом иностранные журналисты, работающие в нашей стране». Один из американских экспертов по России говорит: «Кремлевские советники и бюрократы невероятно враждебны по отношению к нашим журналистам. Они уверены, что иностранные журналисты – заложники либеральной московской интеллигенции». Как бы там ни было, но Россия пытается изменить свой имидж.
Александр Генис:
Почему именно сейчас, когда Россия чувствует себя на коне из-за высоких цен на нефть, вроде бы нуждается в Западе меньше, чем когда-либо за последние 20 лет?
Владимир Гандельсман:
Это несомненно связано с предстоящим этим летом саммитом большой восьмерки, когда, как считают, около 7000 иностранных журналистов высадится в Петербурге. Не нуждаясь в финансовой поддержке Запада, Путин и его команда хотят, чтобы за столом переговоров их рассматривали как равных среди равных.
Александр Генис:
И каковы конкретные меры? Что сделано на этом фронте?
Владимир Гандельсман:
В конце 2003 года Кремль решил сделать государственное агентство «Новости» основным инструментом для улучшения имиджа. Вытурив директора, они взяли на его место Светлану Миронюк – бывшую главную пиарщицу Гусинского, одну из самых смекалистых работниц пиара на службе у старшего поколения российских богачей. Ей был предоставлен большой бюджет (точная сумма неизвестна) и приказано делать то, что она делала для Гусинского.
Кремль и «Новости», пишет Джулиан Эванс, пытаются обойти приставучих иностранных журналюг с помощью двойной стратегии.
Первое: Запущен на весь мир новостной канал на английском языке «Russia Today». В команде 300 журналистов, из которых 70 – иностранных, комментирующих события в мире с точки зрения России. Вдобавок, они наняли лояльных к Кремлю высокопоставленных иностранных журналистов и начали издавать на английском журнал «Russia Profile».
Александр Генис:
Как на Западе оценивают эти мероприятия?
Владимир Гандельсман:
Успех их в сегодняшней быстро меняющейся России пока сомнителен. «Russia Today» еще ждет официального разрешения на глобальное вещание, так что об успехе или неуспехе рано говорить. Есть и вещи вполне абсурдные, - на основание канала потрачено 30 миллионов долларов, а заграничный работник получает со старта 60.000 в год. Во многих случаях это свежеиспеченные журналисты, только со школьной скамьи, не знающие ни слова по-русски и имеющие смутные представления о политике и истории страны. Каковы взаимоотношения между ними и российскими коллегами, знающими в тысячу раз больше и получающими в два раза меньше? Естественно создается нездоровое напряжение в отношениях.
Вот как Джулиан Эванс передает свои впечатления от передач нового канала:
«Недавно я смотрел одну из программ «России Сегодня», и это мне напомнило университетское радио. Ведущая программы 6-часовых новостей начала с того, что говорила, глядя не в ту камеру. Она рассказывала о волнениях в Ираке, и на экране показывали толпу гневных мусульман. Затем она перешла на события в Иране, а на экране светилась все та же картинка».
Другой вопрос: насколько этот канал будет независимым от Кремля? Эванс пишет:
«Я спросил начальника по вопросу имиджа на канале Александра Бабинского, станут ли они заниматься расследованием государственной коррупции, и тот ответил: «Вообразите, что вы наняли независимого адвоката, и он начинает деятельность с того, что рассказывает в суде, какой вы монстр, лжец и так далее. Вам это понравится?» С другой стороны, говорит Бабинский, если бы будем повествовать лишь о том, «как замечательно наше правительство, у нас будет примерно два зрителя».
Александр Генис:
Отсюда следует, что стратегия канала – лавирование между раздражением Кремля и скучающей иностранной аудиторией.
Владимир Гандельсман:
Похоже, хотя главный редактор – 25-летняя Марина Симонян, уже работавшая в Кремле, говорит, что полна решимости противостоять давлению властей. Но когда корреспондент попросил назвать ее основной недостаток Путина, она ответила после долгой паузы: «Огромная страна». Когда он спросил ее, что она имеет в виду, пауза длилась столь долго, что он почел за благо переменить тему.
Александр Генис:
Значит ли это, что канал будет избегать прямой пропаганды и подхватывать те истории, которые так или иначе циркулируют в мире?
Владимир Гандельсман:
Вероятно, но так ли уж Запад жаждет видеть «мировые новости с российской колокольни», то есть репортажи, купленные у иностранных СМИ и представленные иностранными студентами? Единственный резон – показывать оригинальный материал, касающийся России. «Увы, - говорит Эванс, - то, что я видел – банальщина: что-то документальное о буддийской медицине, что-то о староверах, что-то о теннисистке Мыскиной. И – ничего актуального и интересного».
Александр Генис:
Как в целом оценивается кампания позитивного пиара?
Владимир Гандельсман:
Эванс пишет, что Россия пытается делать то же, что делают и многие богатые страны, чтобы улучшить культурные и дипломатические отношения с остальным миром. Заблуждение состоит не в том, что Россия этим занимается, а в том, что избегала этого прежде. В том, что политика имиджа была зачастую недальновидной, как в недавних случаях с Юкосом и Оранжевой революцией.
Процитируем автора статьи:
«Основное направление – правильное и достойное похвалы. При этом, я не думаю, что работающие в Москве иностранные журналисты (включая вашего покорного слугу) имеют какие-то предубеждения или намеренно искажают ситуацию. Мы просто работаем. Но нам по-прежнему трудно заглянуть за высокую Кремлевскую стену. Такова двойственная ситуация в государственной России, стремящейся улучшить свой международный имидж, но остающейся все еще неуважительной по отношению к собственным средствам массовой информации, а – значит – к своему народу».
Александр Генис:
В сегодняшнем выпуске «Кинообозрения» у нас пойдет речь о самом противоречивом фаворите всего оскаровского сезона – о новом фильме Энга Ли «Горбатая гора» (‘Brokebackmountain’).
Сейчас в Америке об этой картине не спорит только ленивый. Фильм уже получил Золотого Льва Венецианского фестиваля, был номинирован в семи категориях премии «Золотой глобус», удостоился четырех «глобусов», включая призы за лучшую драму и режиссуру и стал, бесспорно, самым серьезным претендентом на Оскара за лучший фильм года.
Итак, Андрей, что Вы нам расскажете об этой, если и не самой популярной у массового зрителя, то уж точно знаменитой картине.
Андрей Загданский:
Фильм рассказывает историю роковой любовной страсти. Между двумя мужчинами. Двумя ковбоями, точнее.
Почти случайно оказавшись вместе в горах, выпасая овец, они, Джек Твист и Эннис Дел Мар, поддаются внезапной вспышке страсти и сливаются в экстазе.
Но вспышка страсти оказывается не случайной и далеко не единственной. Спустившись с гор и расставшись, оба героя начинают обычную жизнь. Оба женятся, у обоих появляются дети. Но спустя три года они опять встречаются и любовь вспыхивает с новой силой. Роковая страсть разрушает женитьбу и спустя годы – а роман продолжается почти двадцать лет – разрушает жизнь Джека.
И все это занимает, Саша, 134 минуты экранного времени.
Режиссер фильма - Энг Ли. Тот самый, что поставил знаменитого «Крадущегося тигра». Фильм - экранизация короткого рассказа, опубликованного в «Нью-Йоркере» лет восемь назад. Автор рассказа женщина Анни Пру.
Прежде, чем продолжить, я должен сделать вполне официальное заявление. И, надеюсь, что вы, Саша, мне поверите, и, вслед за вами, поверят радиослушатели: во мне нет ни йоты гомофобии.
За годы жизни в Америке и общения с моими либеральными друзьями я научился понимать и ничуть не осуждать людей за то, что они ведут, скажем, в моем понимании, альтернативную сексуальную жизнь. До тех пор пока никто никого не обижает – меня это не касается.
Я понимаю, что множество мужчин устроены не так, как я. Я понимаю, что этих людей столетиями дискриминировали, унижали, убивали, терзали только за то, что они - другие. Как дискриминировали и убивали евреев, за то, что они другие. И цыган. И индейцев. И чернокожих. И белых.
Не за то, что они сделали. А за то, какие они есть. И каждый акт такой дискриминации безусловно - преступление.
Я должен был это сказать, чтобы не оставалось сомнений: после всего сказанного вы понимаете, что я говорю о фильме, а не о явлении и не о моем отношении к явлению.
Александр Генис:
Мы вам верим, вы нас убедили. Теперь – громите.
Андрей Загданский:
И буду. Заявляю, что «Горбатая гора» – скучный, статичный, навязчивый фильм, успех которого у критиков объясним только эксплуатацией болезненной и социально значимой для большого числа американцев темы. И страхом либеральной критики сказать то, что следует сказать: это - плохой, скучный фильм.
Сочетание овец, несчастных жен и мужских объятий на протяжении 134 минут не работает. Скучно. Очень скучно.
Не интересно. Не развлекает. Не трогает. Не тревожит. Не добавляет мне, самое главное, ничего нового в понимании Человека.
Александр Генис:
Энг Ли, в упоении успехом своего и впрямь замечательного боевика про тигра и дракона, дал собственное объяснение фильма. Он говорил, что все его картины разрабатывают центральную тему всей китайской лирической традиции. Это – тема разделенной, но невозможной любви. Не спасает ли эта формула новую картину Энга Ли?
Андрей Загданский:
Ни коим образом. Если бы вместо двух мужчин в картине была рассказана история роковой любви между мужчиной и женщиной – никого и никогда бы эта картина, с моей точки зрения, не заинтересовала.
Персонажи не интересны. Их простая жизнь настолько проста, что мы ничего не хотим о них знать. Да, собственно, и узнавать нечего. Они нарочито пусты, и интересны автору только в призме их гомосексуальной любви, их страсти.
Что важно в фильме, ибо подтекст ее таков, это – нехитрый тезис: гомосексуализм не есть удел лишь продвинутой части изощренных богатых обитателей Нью-Йорка или Сан-Франциско. Простые ковбои, полуграмотные парни столь же подвержены этому неортодоксальному зову природы, как и выпускники самых престижных университетов.
И овцы (мы видим их в фильме, почти столько же, сколько и самих героев) – знак этой природы.
Возможно, овечье стадо символизирует паству, то есть, зрителей, всех нас вместе взятых.
Я готов принять символику фильма, но понимание не является антонимом скуки и не извиняет ее.
Александр Генис:
В последние годы американский книжный рынок, воплощая анахронический дух нашей постмодернистской эры, постоянно занимается перетасовкой знаменитостей прошлого. Одни авторы на время исчезают с читательских глаз, другие, напротив, выплывают из Леты, чтобы найти себе новое поколение поклонников. (Так, например, замечу в скобках, сейчас происходит с Кнутом Гамсуном. Очень популярный в России, но совершенно забытый в Америке норвежский классик стал вдруг вновь модным среди самых чутких американских критиков).
Обычно возвращение писателя на полки американских книжных магазинов связано с волной энтузиазма, который гонит либо успешная экранизация, либо талантливая биография. Последний случай - увлекательная книга Джона Уортена о британском прозаике Дэвиде Лоуренсе – явилась первым признаком возрождения авторитета этого в свое время знаменитого, в том числе и скандально, романиста.
У микрофона ведущая нашего «Книжного обозрения» Марина Ефимова.
ДЖОН УОРТЕН. «Дэвид Хёрберт Лоуренс. Жизнь аутсайдера»
Марина Ефимова:
Дэвид Хёрберт Лоуренс, или, как на Западе его называют, Ди Эйч Лоуренс, написал 11 романов, из которых, по крайней мере, три стали всемирно знамениты: «Любовник леди Чаттерлей», «Сыновья и возлюбленные» и «Влюбленные женщины». Но отношение публики и к самому Лоуренсу, и к его романам в разные периоды истории менялось, причем от презрения до поклонения. Например, в 1914 году в родном Корнуэлле его не пускали в приличные дома за то, что он отбил жену у уважаемого профессора. В 1915 году корнуэлльский магистрат распорядился уничтожить все экземпляры его романа «Радуга» в соответствии с «Законом о непристойных публикациях». А после Второй мировой войны Лоуренс, наоборот, стал героем английской культуры: новатор, давший сексу право на место в литературе; интеллектуал, вышедший из рабочего класса (его отец был шахтером); враг всякой механистичности и проповедник натуральной, инстинктивной жизни. Английский писатель Мартин Эмис дает ему такую сжатую характеристику:
«Из всех писателей мира у Ди Эйч Лоуренса был, видимо, самый отвратительный характер. Он бил женщин и животных, он был расистом, антисемитом, сквернословом, обидчиком, но при этом - самым экстравагантным стилистом и новатором, никогда не идущим на компромиссы. Для него судьбой было писательство, а жизнь – интересной добавкой. Когда я думаю о нем, меня тянет на обобщения: что-нибудь насчет прямой связи между неподкупностью и хорошей прозой».
Биограф Джон Уортен, пытаясь обелить своего героя, сводит скверные свойства его характера к частным случаям. Например, он пишет, что Лоуренс бил не женщин вообще, а только свою жену Фриду, да и то чаще она начинала первой, будучи гораздо крупнее мужа. Избитое животное тоже оказалось одно – собачонка Библс, которую Лоуренс пинал за то, что она была, по его словам, «неразборчива в своих привязанностях, как Уолт Уитмен». Уортен категорически отрицает антисемитизм Лоуренса под тем предлогом, что об ирландцах писатель отзывался еще менее лестно, чем о евреях... не говоря уж о том, что Лоуренс думал про своих соотечественников-англичан. Издатель отказался публиковать роман «Сыновья и возлюбленные» под тем предлогом, что откровенность романа неприемлема для английских читателей. В ответ Лоуренс написал ему:
«Пропади они пропадом эти проклятые бесхребетные свиньи, эти беспозвоночные твари, трясущие желейным брюхом, эта ничтожная, отупевшая, хнычущая и дрожащая дрянь, из которой нынче состоит Англия. Боже, как я их ненавижу! Боже, порази их, трусов... уничтожь эту невыразительную скользкую муть».
Добавим, что в посткриптуме Лоуренс дружелюбно приписал, что «как бизнесмен» издатель, конечно, совершенно прав.
В течение своей недолгой жизни Дэвид Хёрберт Лоуренс, этот «священнослужитель любви», очень часто был или несчастен, или зол, или болен. Он родился в шахтерском поселке и в детстве не вылезал из простуд, в отличие от отца, который начал работать в шахте с 10-ти лет и до 65-ти был здоров, как бык. Мать и отец Лоуренса явно стали прототипами его персонажей: леди Чаттерлей и её возлюбленного-садовника. Но этот мезальянс, увенчавшийся, как и в книге, браком, скоро скис. И пока отец отдыхал от трудов в барах, мать готовила сына к поступлению в колледж. К 26-ти годам Дэвид Лоуренс стал учителем, многообещающим начинающим писателем и женихом добропорядочной девушки. Одно было плохо: он невыносимо страдал от своего водянистого благополучия. Лоуренс писал другу:
«Настоящая жизнь – питать свой огонь: хочу эту женщину, хочу потрясающе выглядеть, хочу поцеловать эту девушку, хочу оскорбить этого мужчину... Жить – значит гореть в огне».
И через год Лоуренс получил то, к чему стремился... «И вот огонь, ну что ж, идешь? И он шагнул отважно...»
«В доме профессора, обещавшего рекомендательное письмо для поездки в Германию, Лоуренс познакомился с женой хозяина 33-летней Фридой фон Рихтхоффен, дочерью немецкого барона. Это была интеллигентная, одухотворенная женщина, смелая и аристократичная. Будучи матерью троих детей, Фрида была абсолютно беспомощна в хозяйстве, настолько, что без прислуги не знала, как зажечь плиту. И при первом же знакомстве Лоуренс её за это красочно унизил. (Как ни странно, Лоуренс всю жизнь привлекал к себе людей тем, что объяснял им, что с ними не так). Правда, обвинения в неумелости были не единственными словами, которые Лоуренс сказал Фриде. Он сказал ей также, что она – самая прекрасная женщина в Англии».
Уход Фриды от мужа оказался для нее трагедией. У нее отняли детей, и ее любовь к Лоуренсу навсегда смешалась с невыразимой болью этой утраты. К тому же пара оказалась в полной изоляции от общества, поскольку в родном Корнуэлле их не пускали ни в один приличный дом. Начиная с 1919 года они превратились в двух перелетных птиц, кочуя из одной страны в другую и живя на мелкие литературные заработки. И роман «Радуга», и знаменитый в недалеком будущем роман «Влюбленные женщины» из-за своей эротики задержались с публикацией на четыре года. Но Лоуренс не сменил темы своего творчества. Зимой 1929 года, умирая во Франции от туберкулеза, он писал:
«Для человека, так же, как для птицы или цветка, главный триумф – быть победоносно, каждой своей клеткой, живым. О последствиях путь заботятся мертвые. Мы же должны поминутно приходить в экстаз от того, что во плоти своей мы – живая частица Космоса».
Лоуренс умер весной 1930 года в возрасте 45 лет. Его похоронили Фрида и писатель Олдос Хаксли с женой, «похоронили просто, - говорила Фрида, - как птицу».
«Нет сомнения, - пишет рецензент новой биографии Лоуренса Бен Канкель, - что отчасти витальность этого писателя была мечтой больного о здоровье. Но кто из нас, здоровых, читая Лоуренса, не испытал внезапного острого ощущения, что где-то остались упущенные нами возможности другой, яркой, стремительной, более глубокой жизни, чем та, которую мы прожили».
Александр Генис:
Наиболее труднообъяснимый феномен американской жизни – сами американцы. В один народ их собирает не кровь и почва, не язык и нравы, не судьба и история, а писаный свод принципов: конституция. Таким образом, США населяет нация, рожденная на кончике пера. Сейчас, однако, американские ученые, занятые поисками национальной самоидентификации, впервые решили изучить американцев на более глубоком, говоря точнее – молекулярном уровне. В процессе лабораторных исследований нейропсихологи пришли к волнующему открытию. Выяснилось, что большинству американцев присуще особое генетическое устройство, определяющее различные стороны темперамента. Такие качества, как бесстрашие, решительность, уверенность в своих силах, склонность к риску, соперничеству, стремление открывать новое и составляют, считают ученые, специфически американский характер.
Его происхождение можно объяснить тем, что даже в самые тяжелые времена лишь крохотное меньшинство - всего два процента населения - рискует эмигрировать, оставив родину. Американцы же сегодня - в основной массе иммигранты, то есть, как раз и есть потомки этих самых двух процентов, что и определяет особенности их национального характера.
Разобраться в том, что такое американский генетический код помогает "Американскому часу" директор нейропсихиатрического института при Калифорнийском университете доктор Питер Уиброу, с которым беседует корреспондент «Американского часа» Ирина Савинова.
Ирина Савинова:
Доктор, самый главный вопрос – что такое американский генетический код?
Др. Уиброу:
Вообще-то это не эксклюзивный американский код. Просто он присущ большинству живущих в Америке людей. О склонности к миграции известно давно: 10-20 тысяч лет назад люди пересекли Берингов пролив по пути из Азии в Америку. 98 процентов американцев или родились в других странах или их родители иммигрировали в Новый Свет в последние три столетия. Ген миграции передается по наследству и находит выражение в темпераменте сегодняшних американцев. Мы прекрасно знаем, что иммигранты – оптимисты, предприниматели, готовые пойти на любой риск. Все эти люди обладают особенным типом рецептора допамина, регулирующего выброс последнего в нейронных цепях. А вернее – генетической мутацией его. То есть носители ее должны считаться уродами. Но именно они отправлялись на поиски новых земель и делали научные открытия. Из наиболее часто встречающихся поведенческих отклонений и складывается так называемый национальный характер.
Ирина Савинова:
Особенность рецептора допамина, о которой Вы рассказали, встречается и у других людей, не только у американцев, верно?
Др. Уиброу: Да, конечно, но не только генетика ответственна за поведенческие различия. Национальный тип американца определился взаимодействием особенного темперамента и американской культуры. Америка всегда гордилась индивидуализмом и дерзостью – это природа ее характера. Эти качества стали национальным стереотипом. И очень интересно наблюдать, как Америка изменяется под воздействием особенного темперамента американцев, и в то же время темперамент формируется в создаваемом и определяемом им самим окружении.
Ирина Савинова:
Это значит, что американцы сильно отличаются от европейцев?
Др. Уиброу:
Да, именно своим темпераментом. Американцы в гораздо большей степени активны и непоседливы. Я читал статистику: в Великобритании 60 процентов населения живет в пяти милях от места, где они родились. А во всем мире большинство людей, 98 процентов!, живет не далее 50 миль от места рождения. Остальные 2 процента, иммигранты, – редкая порода людей. Я сам переезжал столько раз. И мы говорим не только о переездах из страны в страну, но и о внутренней миграции. Если спросить в любой группе американцев, сколько из них живут в тысяче миль от места рождения, то почти всегда ответит половина.
Ирина Савинова:
Ген темперамента передается по наследству, не так ли?
Др. Уиброу:
Конечно, но механизм довольно сложный. В Америке этот ген получили по наследству многие, но не все. Тем не менее, в Америке есть непропорционально большое число людей, ведущих жизнь, полную риска. Это исключительная черта американского характера, сложившаяся под влиянием окружающей среды и социальной инфрастуруктуры. В ней есть негативная сторона: технология убрала большинство препятствий, удерживающих от принятия самых рискованных решений, и человека сегодня ничто не останавливает, кроме него самого. Он сам решает, чего и каким способом хочет добиться. А в эпоху свободного, неограниченного никакими условиями, развития коммерческой деятельности социальной инфраструктуре наносится непоправимый ущерб.
Ирина Савинова:
Какие негативные и позитивные качества отличают среднего американца?
Др. Уиброу:
Позитивные качества: американцы всегда уверены в своих силах, очень предприимчивы и активны, их всегда влечет новое. Но они не всегда находят время оценить рискованность предпринимаемого действия, что так характерно для европейцев.
Ирина Савинова:
Будут ли эти же генетические факторы работать одинаковым образом в похожих ситуациях?
Др. Уиброу:
Не совсем. Нужно учесть очень важный аргумент: взаимодействие особенностей генетической предрасположенности и среды. Возьмите Австралию, например. Австралия, то есть австралийцы, в целом более напористая страна, чем Англия, откуда они австралийцы вышли. Но не более напористые, чем американцы. В Канаде сохранилась социальная инфраструктура, созданная колониальной Англией. Америка избавилась от нее больше двухсот лет назад. Англоязычная среда, культура, в Австралии, Канаде и Америке очень разная, и в этом причина различий темпераментов австралийцев, канадцев и американцев.
Ирина Савинова:
Нет ли здесь расизма, когда мы выделяем какую-то группу людей по генетическим особенностям?
Др. Уиброу:
Не думаю. Темперамент не имеет никакого отношения к расе. Это как если бы мы говорили, что один человек застенчивый, а другой – смелый. В Америке есть и застенчивые люди, не только смелые. Но так сложилось, что группа людей с "геном миграции" в Америке гораздо больше других.
Ирина Савинова:
Какое будущее у американского генотипа?
Др. Уиброу:
Это замечательный вопрос. Я считаю, что Америка – удивительная страна. Но нам необходимо приглядеться внимательнее и определить, где предел наших исключительных возможностей и не слишком ли стремительно мы к нему приближаемся. Европе грозит та же опасность, но мы движемся к ней быстрее. Мы все строим и никак не можем остановиться. Под стрессом американцы послабее сдаются: в стране много людей страдает тем или иным видом психического заболевания. 28 процентов страдают от депрессии, а это в два раза больше, чем 15 лет назад. Если Америка не опомнится, то, поглядев вокруг, она обнаружит, что ее социальное богатство растрачено по пути к кратковременному обогащению.
Александр Генис:
Сегодня в студии гость «Американского часа» философ и культуролог, профессор Эморийского университета, лауреат нашей премии «Либерти» и давний участник передач Радио Свобода Михаил Эпштейн.
Каждый раз, когда Михаил Наумович выбирается из своей Атланты в Нью-Йорк, мы встречаемся у микрофона, чтобы обсудить новые мысли, идеи и проекты этого неутомимого автора.
Сегодня поводом для этой уже традиционной беседы стала вдвойне острая для нас обоих (как писателей и читателей) проблема исчезающей привычки к чтению. Мы живем в постгуттенберговскую эпоху, когда привычка к ежедневному многочасовому чтению кажется допотопной странностью. Между тем, именно так проводили жизнь европейские образованные круги в те времена, когда литература была царицей души и досуга. Вот характерная справка, которую я извлек из одного исторического сочинения. О том, как выглядело чтение около 1800 года, на самой заре литературного 19-го века рассказывает компаньонка немецкого вельможи графа Фридриха Штольберга.
Диктор:
После завтрака граф читал одну главу из Библии и одну «Песнь» из Клопштока. Затем компаньонка что-нибудь читала из английского журнала «Зритель». После этого графиня в течение часа читала вслух из «Понтия Пилата» Лафатера. Время, оставшееся до обеда, каждый занимал самостоятельным чтением. После обеда граф вслух читал из «Жизнеописаний» Гиппеля. Затем компаньонка читала из «Потерянного рая» Мильтона. После этого граф погружался в изучения Плутарха. В свободные дневные часы читались современные романы, однако об этом компаньонка сообщает не без стыда.
Александр Генис:
Конечно, никто уже не надеется возродить этот золотой, хотя и отдающий безумием, век запойного чтения. Однако Михаил Эпштейн недавно опубликовал своей проект поддержки этого умирающего искусства, в котором он предлагает награждать премиями не только отличившихся писателей, но и выдающихся читателей.
Михаил, мне хотелось бы начать нашу беседу с цитаты, открывающей Вашу ламентацию о гибели чтения. Вот эта цитата:
«21-й век грозит стать веком конца литературы за нехваткой читающих и засилья пишущих. Общественное призвание читателя становится все более редким и героическим – славы никакой, пользы все меньше. Литературная начитанность хороша в аристократическом или социалистическом обществе. А кому она нужна в мире капитала, даже информационного?».
Вот с этой цитаты я хотел бы начать нашу беседу. Тут все интересно. Но, прежде всего, почему Вы считаете, что в аристократическом и социалистическом обществе чтение было нужным навыком? Что между ними общего?
Михаил Эпштейн:
И аристократическое, и социалистическое общество исходят из достоинства идей. И в какой-то степени представляют собой идеократии. Аристократическое общество Платона является и идеократическим обществом, наследником которого в ХХ веке, конечно, стал тоталитарный Советский Союз. Потому, при всем, казалось бы, революционном разрыве между культурой 19-го и ХХ века сохранилась прямая линия преемственности. А именно, писатель -это властитель общественных дум и, соответственно, грандиозна и роль читателя в этом обществе, поскольку именно через литературу и совершается вот это вот овладение идеями масс и становится материальной силой.
Александр Генис:
Теперь, в 21-м веке, эти отношения, которым тысячи лет, наконец, разрушаются и, как Вы пишете, читатель вымирает. Почему?
Михаил Эпштейн:
Прежде всего, читатель вымирает от того, что нарождается писатель. Во всех людях, причастных к этому чуду нового литературоцентризма, который называется Интернет, в них рождается писатель. Теперь пишут все. Пишут электронные письма те, кто никогда не писал обычных писем на бумаге. Пишут дневники и участвуют в живом журнале те, у кого никогда не было потребности вести личный дневник.
Александр Генис:
А почему, кстати? Почему интернет провоцирует в нас пишущий энтузиазм?
Михаил Эпштейн:
Я думаю, что это связано с разрастанием всей коммуникационной сферы, которая, с одной стороны, отдаляет нас в пространстве друг от друга, а с другой стороны делает подчас единственно возможными именно электронные средства общения. То есть, мы меньше общаемся в живую, устами, и гораздо больше общаемся на расстоянии.
Александр Генис:
Еще и безнаказанность тут есть. Все-таки, интернет - это забор, на котором каждый может написать, что он хочет, не заботясь о последствиях.
Михаил Эпштейн:
Да. Это то же самое, что с традиционным созданием виртуальных личностей, которые имели место в литературе под названием персонажи. Автор скрывает себя за масками персонажей. Теперь каждый становится автором еще в том смысле, что он плодит из себя множество виртуальных личностей, физиономий.
Александр Генис:
Скажите, пожалуйста, технический прогресс и чтение? Вот Вы говорите, что одно убивает другое. Как Вы считаете, это дорога в одну сторону? Технический прогресс всегда мешает чтению?
Михаил Эпштейн:
Чтение сейчас приобретает другую роль. Прочитать, чтобы написать. Чистое искусство чтения, чтение для души… Вот как есть литература, долгая мысль. Не просто серия коротких впечатлений на тему, а долгая мысль, о чем говорил Блок. Что у писателя должна быть долгая мысль. Так у читателя должно быть долгое чтение. Вот это долгое чтение, когда ты переходишь целиком в мир, созданный писателем и сам, отчасти, становишься созданием этого мифа, пишешь себя Шекспиром, Пушкиным, Гете, вот такое искусство чтения становится все более социально бесполезным.
Александр Генис:
Кстати, Филипп Рот, знаменитый американский классик, сказал, что читатели его вымирают просто потому, что он себе сегодня не может представить человека, который пришел с работы и посвятил 3-4 часа чтению, как это было раньше. Однако мне есть, что возразить. Дело в том, что технический прогресс меняет природу чтения тоже. Например, телероманы, телевидение. Вот сейчас в Росси с огромным успехом шел сериал «Мастер и Маргарита». Смели с прилавков все издания «Мастера и Маргариты». До этого с таким же успехом шел серил «Идиот» и, опять-таки, купили всего Достоевского. То есть телевизор, прогресс, видеокартинка возвращают людей к долгому чтению. Согласитесь, Достоевского нужно читать долго.
Михаил Эпштейн:
Таков вторичный эффект видеокультуры. Она, создавая видеообразы, возвращает к литературному ряду. Я считаю, что необходимо и прямо поощрять и читателей литературы. Сейчас расплодилось огромное количество всяких литературных премий, поощряются писатели, а мне думается, что нужно поощрять и читателей. Я в этом своем эссе «Заслуга читателей перед литературой» как раз и предлагаю такую премию. Мы же не скажем, что писатель пишет великое произведение, потому что ему за это дадут 100 000 долларов. В то же время, такое материальное поощрение каким-то образом стимулирует продуктивность писателя. Я думаю, что читательская продуктивность нашего общества резко бы возросла, если бы мы ее таким же образом материально простимулировали.
Александр Генис:
Я должен сказать, что это, конечно, дерзкая и забавная затея, и я не могу представить ее серьезное осуществление. Но я хотел бы спросить, каким Вы представляете себе такого серьезного читателя, который заслуживает придуманной Вами премии. Кто он?
Михаил Эпштейн:
Я не могу назвать его социально-биографические черты. Но могу сказать, что это, прежде всего, такой читатель, который умеет сопоставлять все перечитанное, не только по линии сюжета, а по линии того топологического пространства, которое организует писатель не в одном своем тексте, а в сумме своих текстов. То есть, хороший читатель, допустим, Александр Генис, он умеет соотнести каждую деталь одного эссе с каждой деталью другого эссе. И он знает то, чего сам писатель не знает. То есть хороший читатель, в известном смысле, больше писателя. Потому что он олицетворяет собой сверхсознание писателя. И в этом смысле он необходимый элемент литературы. Это как бы те дрожжи, через которые литература перерастает сознание своего автора и становится чем-то другим, чем-то большим.
Александр Генис:
Как Вы считаете, в какую эпоху были такие читатели?
Михаил Эпштейн:
Я думаю, что такие читатели есть в любую эпоху. Я думаю, что и сейчас есть такие читатели. И где-то нас так читают. По поводу этого эссе мне иногда задавали вопросы: «Ну что же вы думаете, что писатель только для читателя творит? А как же его ящик письменного стола? Может, он пишет сам для себя, и в этом состоит благородство и аристократическое достоинство писателя, писать для себя?». Я считаю, что это не так. Я считаю, что писатель пишет либо для современных читателей, либо для потомков, либо он пишет для Бога – идеального читателя, который, кстати сказать, отличается от того Бога, который диктует его собственные произведения.
Александр Генис:
То есть, есть Бог-писатель и Бог-читатель?
Михаил Эпштейн:
Совершенно верно. Есть Бог, нашептывающий ему его тексты, и есть Бог, прочитывающий его тексты. И может быть две ипостаси. Вы знаете, что Бог многоипостасен. Может быть, как раз через этого читателя ипостаси и общаются между собой. Ведь я считаю, что чтение это такой же неотъемлемый, имманентный элемент литературы, как и акт написания.
Александр Генис:
Мандельштам говорил, что искусство чтения - это искусство беглых ассоциаций. Примерно то, о чем Вы говорили - искусство связывать в паутину все, что мы знаем, все, что было до сих пор. Но это невозможно, если нет канона, если все читатели не опираются на один и тот же фундамент, которым являлась западная литература. Сегодня, в эпоху политкорректности этот канон изрядно размыт. Как Вы считаете, как это отражается на искусстве чтения?
Михаил Эпштейн:
Все зависит от статуса литературы в данном обществе. Я считаю, что канон - это, прежде всего то, что мы проходим в школе, и я полагаю, что в России еще существуют и по крайней мере в 21 веке все еще будет существовать канон от Пушкина до Платонова, Мандельштама, Пастернака, Бродского. И то, что значительная часть этого канона проходит через телеэкранизации, киноверсии, потом возвращается к своему литературному первоисточнику, этот канон не размывает, а напротив, укрепляет, консолидирует. Я согласен с Вами, что для того, чтобы понять прелесть отступления от канона, нужно знать сам канон. Поэтому в Америке, где литература не имеет такого канонического состава… Кроме Шекспира, что еще входит в канон?
Александр Генис:
Библия.
Михаил Эпштейн:
Библия и Шекспир. Да.
Александр Генис:
Не так мало.
Михаил Эпштейн:
Но, тем не менее, Библия это не вполне литература и не только литература, поэтому здесь трудно говорить о некоем каноне. И поэтому все движения к его размыву опираются уже на размытость этого канона в самой литературе.
Александр Генис:
Мы говорим все время о достаточно идеальных категориях. Но Вы-то знаете Ваших читателей очень хорошо просто потому, что вы им преподаете. Ваши студенты - это образованные молодые американцы. Какие из них читатели? Как Вы охарактеризуете их читательский опыт, их читательское лицо?
Михаил Эпштейн:
Они хорошие читатели, они прилежные читатели, и у них есть это свойство запоминать и связывать эти топологически удаленные точки разных текстов, которые я, например, уже не связываю. Они уже приелись. Я бы сказал, что хороший читатель - это тот, кто производит новый акт остранения. То есть делает текст вроде бы автору совершенно знакомый заново для него странным. Они читают многие мои статьи, и иногда я заново начинаю их воспринимать благодаря их вопросам, их недоумению, их свежему восприятию. Я бы сказал, что хороший читатель тот, кто не устает удивляться тому, что он читает. И если писателю повезло встретиться с таким читателем лицом к лицу, то я бы сказал, что это акт взаимного производства читателя с писателем и писателя с читателем.
Александр Генис:
Это был американский читатель. Он сильно отличается от русского?
Михаил Эпштейн:
Мне трудно судить о российском читателе-студенте.
Александр Генис:
Тем не менее, Вы часто теперь бываете в Москве, видите молодежь.
Михаил Эпштейн:
Я не думаю, что есть какие-то решающие различия в плане читательского искусства и мастерства. Я думаю, что читатель - это такой же избранник божий, как и писатель. Есть читательский дар. Многие писатели, например, лишены этого дара, так же как многие читатели лишены писательского дара. Это своего рода дар понимать чужой текст, связывать. Читатель может и не может связать двух слов своей рукой. Но он связывает грандиозные ассоциативные пласты в своем воображении. А ведь не только пласты внутри одного писателя. Он может связывать Толстого, Шекспира, Гете, Данте. Он сам, читатель, становится совокупным произведением из всех этих писателей. Таких произведений просто нет. Нет произведений, написанных совместно Гете, Данте, Рабле и Шекспиром.
Александр Генис:
Но есть читатель, который все это создал в своем сознании.
Михаил Эпштейн:
Да. И в этом его уникальность. Он продукт соавторства, сотворчества лучших авторов мировой литературы. Поэтому перед таким читателем можно только благоговеть.
Александр Генис:
Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.
Григорий Эйдинов:
Вы слышите песню "Грилз" в исполнение репера Нели. Уже вторую неделю она держится на вершине американских чартов. Теперь давайте представим, что она всё ещё там, на той же верхней ступеньке, в 2056 году.
Представили?
Да нелегко. Тем не менее, на этой неделе произошло именно такое чудо. Ровно через 50 лет после выхода первого для молодого Элвиса Пресли хита номер один, этот же «сингл» опять занял первое место по продажам в Америке. Записанная 10 Января 1956 года через два дня после 21-ого дня рождения Элвиса легендарная песня за две недели прорвалась на вершину почти всех хит-парадов и задержалась там больше двух месяцев, сделав её исполнителя сверхзвездой и начав новую главу в истории рок-н-ролла.
В память об это знаменательном событии завтра выйдет в свет коллекционный альбом 21-й песни Пресли, всех американских хитов номер один Элвиса. Каждая песня записана на отдельный диск, оформленный под оригинал, небольшая виниловая пластинка с точной копией обложки и вкладыша. Достойный способ ещё раз отметить ещё один юбилей, связанный с Королём Рок-Н-Ролла.
Итак, послушаем, с чего всё это началось - 50 лет назад. Элвис Пресли? "Отель, где разбиваются сердца" (HeartbreakHotel).
