Марина Тимашева: В феврале в петербургском театре-фестивале “Балтийский дом” прошла премьера спектакля по знаменитому роману Януша Вишневского “Одиночество в сети”. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: “Одиночество в сети” это не совсем роман. Мне этот текст кажется длинным стихотворением, поскольку он зарождается, живет, развивается, цветет, ветвится и приносит свои сладчайшие, свои горчайшие плоды по законам… нет, не поэмы, а, скорее, именно лирического стихотворения. И недаром в нем так много места занимает музыка, иные периоды как будто затягивает нас в воронку джазовой импровизации. Весь текст - как река с водоворотами воспоминаний, соблазнов, с омутами боли, из которых герои когда-то едва вырвались, но в которые теперь, по прошествии времени, их снова тянет заглянуть, где не опасная с виду любовь, зародившаяся в сети, как гомункул в колбе, должна вырваться наружу, он и она должны встретиться. Боль и любовь - одно. Порукой этому музыкальная тема с бесчисленными вариациями, на которую они нанизаны для вящей прочности. На премьеру спектакля в Петербург приехал автор - Януш Леон Вишневский.
Януш Леон Вишневский: Все, что делается вокруг этой книги, меня, если честно, вводит в недоумение. Я ее написал 8 лет назад, потому что я очень загрустил. Я писал ее в свой электронный ящик во Франкфурте, и вдруг оказалось, что эта книга начала жить совершенно независимой от меня жизнью. Сначала она поменяла мою жизнь из-за той огромной популярности, которую получила в моей стране, Польше, а потом польский режиссер решил снять по этой книге фильм. А потом, несколько месяцев назад, мне написал Андрей Платунов из Петербурга и спросил, соглашусь ли я на постановку в “Балтийском доме”. Моя реакция сначала была однозначна - русские сошли с ума. Уж если фильм было так трудно снять, то что говорить о театральном варианте. А потом я приехал сюда и разговаривал с директором театра Сергеем Шубом, который сказал мне, что любую книгу, где есть любовь и смерть, можно ставить на сцене. А потом я встретился в Варшаве с режиссером Генриком Барановским, который не говорил со мной ни о любви, ни о смерти, а с энтузиазмом говорил, как это можно сделать. И в Варшаве, в гостинице, видя его энтузиазм и зная его биографию, я принял абсолютно правильное решение.
Генрик Барановский: Я был в большом энтузиазме от этой книги, но не подозревал, что будет так трудно. Я делал много литературы в театре, поэтому имею опыт переделки романов для сцены. Там был и Достоевский, и Джойс, и Кафка. Я думал, что все так пойдет как там, но оказалось, иначе. Речь - об одиночестве. Средств коммуникации много - интернет, скайп, телефон… Но мы забываем о теле, о запахах, о нежности, о прикосновении. Получается, что мы встречаем человека и его боимся. Мы боимся общения в жизни. Мы общаемся через технику, а прямой разговор это совсем другое. Я открыл новый мир через эту книгу, этот новый мир, в котором мы используем все средства коммуникации не на то, чтобы коммуницировать, а чтобы уничтожать себя.
Татьяна Вольтская: О том, как важны для всей этой истории стихи, говорит режиссер Генрик Барановский.
Генрик Барановский: Я просил Януша, чтобы он мне дал какой-то стих, которого нет в книжке, который герой - Якуб Эве - пишет и потом уничтожает это письмо, потому что в нем - о ревности, о боли ужасной. И он не хотел в этом признаться, сперва написал письмо, а потом его уничтожил. Я искал такой стих, который выражает эту эмоцию.
Татьяна Вольтская: Вот оно, это стихотворение Эдварда Карьде в переводе с польского Елены Янус.
Я вою в небо, вою в ад, вою в боль, вою во всю мою жизнь,
вою в мое будущее без тебя. Вою.
А ты спокойно накидываешь пеньюар,
Чистишь зубы, омываешь свое тело,
Крем, пахнущий сном,
И приходишь к нему.
Обнимаешь его, раскрываешься для него,
И мой вой - это прах листвы, осыпающийся с волос,
Когда твое бурное дыхание пробивает стену обычного дня.
И как можно понять мир, если и перед, и после ты говоришь,
Что я единственный, кого ты любишь.
Значит, любишь мой вой, мою боль, мой плач…
Споры о том, подлежит ли поэзия переводу на другой язык, наверное, будут длиться бесконечно. Но вот что сам Януш Вишневский говорит о своем отношении к разным языкам.
Януш Вишневский: Я уже 22 года живу в Германии. В первой половине дня, в своей фирме я говорю по-английски, на улице - по-немецки, а дома - по-польски. Поэтому язык не играет для меня никакой роли, и сны мне тоже снятся на трех языках.
Татьяна Вольтская: А я думаю, что главный язык, на котором идет внутренний монолог героев, это универсальный язык любви - он же язык музыки, являющийся смыслом и наградой для тех немногих, кто на нем говорит.
