Писатель Людмила Петрушевская – о своей живописи. То есть, о себе
В Петербурге в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме проходит выставка акварелей Людмилы Петрушевской. Интервью по поводу художника Петрушевской писатель Петрушевская давать отказалась. Наотрез. Никаких вопросов, никаких ответов; Людмила Петрушевская, свободный монолог для Радио Свобода:
- Самодеятельность - это страсть, которая снедает очень многих. Быть не тем, кто ты есть, а быть другим - это большое счастье, на самом деле. И эти рисунки… Поверьте мне, что за каждой такой работой стоят, может быть, десятки выброшенных. Акварель - это работа как у сапера. Если ты работал пять часов и, в конце концов, что-то тебе не удалось - надо выкидывать. Акварель - такой жанр.
И теперь я к этому еще добавляю свое кабаре, которое будет скоро в Театре эстрады, как мне говорят. Это еще одна любовь - к музыке. А, в общем и целом - в старину всех детей воспитывали так, чтобы они и рисовали, и музицировали, и сочиняли стихи в альбомы. Еще они вышивали. Я умею вышивать, да. Но я вышиваю камушками, бусами, деталями от будильника - я делаю такие штучки, колье.
Короче говоря, хобби - это счастье. Я не одинока: надеюсь, есть много людей, которые радуются жизни, потому что у них есть счастье чего-то другого. Скажем, сочиняют стихи. Я очень это приветствую, потому что это замечательное лекарство от того, что существует вокруг. Граждане, давайте делать что-то другое.
В центре выставки – "семейный альбом" Людмилы Петрушевской: целая серия автопортретов и портреты ее троих детей.
- Самая первая вещь, которую я в своей жизни нарисовала - автопортрет. Мне подарили книжку "Техника акварельной живописи", и я нарисовала себя. Довольно часто, когда некого рисовать, рисуешь себя… Вот мой младший сын Кирилл, это мой средний ребенок Федор, это моя маленькая Наташа, когда ей было четыре года. Она не хотела мне позировать и плакала. Тут видно это. А вот она тоже не хотела позировать, но здесь уже ей пятнадцать лет, она читает "Собор Парижской Богоматери", а дело происходит в Париже. А это - деревня, где я написала свой "Деревенский дневник", дочери здесь одиннадцать лет.
Вот эта работа у меня самая любимая. Мне все время говорят: "Когда будешь раздавать, это – мне". Называется "Роза на черном". Это в память о моем умершем любимом человеке. Он очень любил эти цветы и умер очень рано.
Это на даче в Коктебеле, я собрала сорняки. В общем, каждая штука - история.
Над портретами домашних, над цветами, под самым потолком - длинное акварельное панно с женщинами, разметавшимися в неистовых плясках:
- Это подражание скандинавским пляшущим женщинам, которые на камне были вырезаны - и сочетание их с плачущей реальной женщиной теперешней.
А потом опять - обычная жизнь, близкие сюжеты, календарь домашних событий:
- Это я нарисовала, когда мне исполнилось 60 лет. Это было в Женеве. Я решила оставить своим детям себя веселую. Эти цветы я нарисовала дома, в темноте, а это – в Италии. Это я у своих друзей была в Дании, не на чем было рисовать, я взяла кусок обоев, который валялся у них, вот на обоях нарисовала. Каждая вещь - повод для написания целого рассказа.
Это я нарисовала в Германии. Больше всего я рисую, когда я уезжаю из дома, потому что есть время, а дома часто некогда.
Это я пошла рисовать обнаженную натуру, потому что решила, наконец, восполнить недостаток своего образования. И я пошла в студию, где люди просто сидели, рисовали натурщиц. Мы потом платили по 30 рублей. Там не было ни учителей, никого. Все рисовали карандашом или углем наброски, а я сразу пришла с акварелью. Было очень сложно, потому что время от времени у меня вся эта вода разливалась по полу, поэтому от меня все садились подальше. Я очень увлекалась. Это натурщица Надя, по происхождению - венгерская аристократка. Когда я ее рисовала в последний раз, она была беременна. Сейчас она уже родила.
Пожалуй, сильнее всего - мрачные, почти черно-белые панно, завершающие выставку: танцующие люди, много людей, прижавшиеся пары, самозабвенно кружащиеся в наползающей рваной тьме. Их все меньше, меньше - и, наконец, остается одна пара.
- Я жила в Германии, в Доме для деятелей искусства. Вокруг был немецкий язык, а я с собой взяла только одну кассету со старыми танго. И внезапно родилась эта вещь - "Танго военных лет", потому что немецкая речь для человека моего поколения страшна. Это танго той пары, которая осталась жива. Немецкий язык для меня всегда страшен. Я учила многие языки, говорю на нескольких - только не на немецком.
При этом в Германии - самые близкие мои друзья, и самая первая моя книжка вышла в Германии. Эти люди из ГДР выпустили мою книжку, когда я здесь была запрещена. И когда книжка пошла в типографию, им пришло указание, чтобы они ее не печатали. Они сделали вид, что они не получили это сообщение, и ее напечатали. За это они были должны напечатать полное собрание сочинений Брежнева. Я искала все время, где прекрасный немецкий язык - и нашла. В зонгах. Вот зонги Брехта - это было прекрасно.
И все-таки живопись и литературу Людмила Петрушевская, видимо, не слишком разделяет:
- И то, и другое - страсть, когда нет возможности не делать. Тогда получается нормально.
В Петербурге в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме проходит выставка акварелей Людмилы Петрушевской. Интервью по поводу художника Петрушевской писатель Петрушевская давать отказалась. Наотрез. Никаких вопросов, никаких ответов; Людмила Петрушевская, свободный монолог для Радио Свобода:
- Самодеятельность - это страсть, которая снедает очень многих. Быть не тем, кто ты есть, а быть другим - это большое счастье, на самом деле. И эти рисунки… Поверьте мне, что за каждой такой работой стоят, может быть, десятки выброшенных. Акварель - это работа как у сапера. Если ты работал пять часов и, в конце концов, что-то тебе не удалось - надо выкидывать. Акварель - такой жанр.
И теперь я к этому еще добавляю свое кабаре, которое будет скоро в Театре эстрады, как мне говорят. Это еще одна любовь - к музыке. А, в общем и целом - в старину всех детей воспитывали так, чтобы они и рисовали, и музицировали, и сочиняли стихи в альбомы. Еще они вышивали. Я умею вышивать, да. Но я вышиваю камушками, бусами, деталями от будильника - я делаю такие штучки, колье.
Короче говоря, хобби - это счастье. Я не одинока: надеюсь, есть много людей, которые радуются жизни, потому что у них есть счастье чего-то другого. Скажем, сочиняют стихи. Я очень это приветствую, потому что это замечательное лекарство от того, что существует вокруг. Граждане, давайте делать что-то другое.
В центре выставки – "семейный альбом" Людмилы Петрушевской: целая серия автопортретов и портреты ее троих детей.
- Самая первая вещь, которую я в своей жизни нарисовала - автопортрет. Мне подарили книжку "Техника акварельной живописи", и я нарисовала себя. Довольно часто, когда некого рисовать, рисуешь себя… Вот мой младший сын Кирилл, это мой средний ребенок Федор, это моя маленькая Наташа, когда ей было четыре года. Она не хотела мне позировать и плакала. Тут видно это. А вот она тоже не хотела позировать, но здесь уже ей пятнадцать лет, она читает "Собор Парижской Богоматери", а дело происходит в Париже. А это - деревня, где я написала свой "Деревенский дневник", дочери здесь одиннадцать лет.
Вот эта работа у меня самая любимая. Мне все время говорят: "Когда будешь раздавать, это – мне". Называется "Роза на черном". Это в память о моем умершем любимом человеке. Он очень любил эти цветы и умер очень рано.
Это на даче в Коктебеле, я собрала сорняки. В общем, каждая штука - история.
Над портретами домашних, над цветами, под самым потолком - длинное акварельное панно с женщинами, разметавшимися в неистовых плясках:
- Это подражание скандинавским пляшущим женщинам, которые на камне были вырезаны - и сочетание их с плачущей реальной женщиной теперешней.
А потом опять - обычная жизнь, близкие сюжеты, календарь домашних событий:
- Это я нарисовала, когда мне исполнилось 60 лет. Это было в Женеве. Я решила оставить своим детям себя веселую. Эти цветы я нарисовала дома, в темноте, а это – в Италии. Это я у своих друзей была в Дании, не на чем было рисовать, я взяла кусок обоев, который валялся у них, вот на обоях нарисовала. Каждая вещь - повод для написания целого рассказа.
Это я нарисовала в Германии. Больше всего я рисую, когда я уезжаю из дома, потому что есть время, а дома часто некогда.
Это я пошла рисовать обнаженную натуру, потому что решила, наконец, восполнить недостаток своего образования. И я пошла в студию, где люди просто сидели, рисовали натурщиц. Мы потом платили по 30 рублей. Там не было ни учителей, никого. Все рисовали карандашом или углем наброски, а я сразу пришла с акварелью. Было очень сложно, потому что время от времени у меня вся эта вода разливалась по полу, поэтому от меня все садились подальше. Я очень увлекалась. Это натурщица Надя, по происхождению - венгерская аристократка. Когда я ее рисовала в последний раз, она была беременна. Сейчас она уже родила.
Пожалуй, сильнее всего - мрачные, почти черно-белые панно, завершающие выставку: танцующие люди, много людей, прижавшиеся пары, самозабвенно кружащиеся в наползающей рваной тьме. Их все меньше, меньше - и, наконец, остается одна пара.
- Я жила в Германии, в Доме для деятелей искусства. Вокруг был немецкий язык, а я с собой взяла только одну кассету со старыми танго. И внезапно родилась эта вещь - "Танго военных лет", потому что немецкая речь для человека моего поколения страшна. Это танго той пары, которая осталась жива. Немецкий язык для меня всегда страшен. Я учила многие языки, говорю на нескольких - только не на немецком.
При этом в Германии - самые близкие мои друзья, и самая первая моя книжка вышла в Германии. Эти люди из ГДР выпустили мою книжку, когда я здесь была запрещена. И когда книжка пошла в типографию, им пришло указание, чтобы они ее не печатали. Они сделали вид, что они не получили это сообщение, и ее напечатали. За это они были должны напечатать полное собрание сочинений Брежнева. Я искала все время, где прекрасный немецкий язык - и нашла. В зонгах. Вот зонги Брехта - это было прекрасно.
И все-таки живопись и литературу Людмила Петрушевская, видимо, не слишком разделяет:
- И то, и другое - страсть, когда нет возможности не делать. Тогда получается нормально.
