Иван Толстой: Начнем с печального юбилея. 20 лет назад произошел взрыв в Чернобыле. В Европе эта трагедия не забыта до сих пор. О ней написаны книги, проведены бесчисленные медицинские исследования, Чернобыль практически стал словом нарицательным. В фильме «Англия» немецкого режиссера Ахима фон Борриса главный герой – русский, участник ликвидации аварии на чернобыльской станции. Персонажа убедительно сыграл актер Иван Шведов. С режиссером беседует наш берлинский корреспондент Юрий Векслер.

Юрий Векслер: Что осталось в твоей памяти о реакциях в Германии на первые сообщения о Чернобыле?

Ахим фон Боррис: Мне было 18 лет, когда в 1986 году взорвался реактор Чернобыльской АС. В Западной Германии, в Мюнхене, где я жил, была большая паника, потому что мы практически ничего не знали. Два дня не было вообще никакой информации, затем, постепенно, возникала картина происшедшего. К этому моменту радиоактивное облако уже давно пролетело над Баварией. Последовавшее затем время я вспоминаю как время страха. У моего отца был счетчик Гейгера, и мы замеряли радиоактивность на нашей обуви, на пыли на обуви. Счетчик показывал повышенную радиацию. Насколько высокую, я уже не помню, но мы снимали туфли и ходили по квартире босиком. Мы, моя семья, все были собирателями грибов, но с тех пор мы, как и многие, никогда больше по грибы не ходили, хотя грибные места существуют по-прежнему. В те первые дни, после Чернобыля, в ФРГ царила неуверенность. Потому что ты только умом понимаешь, что излучение велико и опасно – ты не можешь этого себе представить - ты ничего не чувствуешь, никакого запаха этой опасности, ты ничего не слышишь, кроме стука счетчика Гейгера.

Позже, постепенно привыкнув, мы даже развлекались, включая счетчик при приходе гостей, и пугая их таким розыгрышем. Отовсюду предупреждали: «Не ешьте грибы, не собирайте их!» В тот первый год после Чернобыля, мы отказывались и от многих овощей, и от лесных ягод. А все, что шло в пищу, тщательно мылось. Листья салата, например, было запрещено есть, так как они сильно аккумулировали радиоактивность.

Мне было 18 лет - в этом возрасте люди более или менее беспечны, но я ощущал угрозу.

Юрий Векслер: K ак возникла идея твоего фильма «Англия»?

Ахим фон Боррис: История, рассказанная в фильме «Англия», - это связанная с Чернобылем личная история моего украинского друга, с которым я познакомился в Берлине в 1995 году. Он был из так называемых добровольцев, которые сразу же после катастрофы отправились строить город Славутич. Теперь там живут люди, а тогда 30 тысяч добровольцев не знали толком, в чем они участвуют, и мой друг описывал это всегда, как свою прекрасную и свободную молодость. Фактически же, эту молодежь хладнокровно подвергли опасному облучению. Мой друг, к счастью, выжил и чувствует себя хорошо. Но у меня всегда было чувство, (хотя он сам и не говорил об этом), что эта история его во многом сформировала. Отсюда его неутомимость - он никогда не мог долго находится на одном месте, ему всегда надо было куда-нибудь в другое место. Это он мечтал попасть в Англию, которая была для него воплощением всего лучшего на земле. И мне казалось, что все это связано с Чернобылем. Поэтому мой фильм и начинается там, где история началась - в Чернобыле.

Юрий Векслер: Ты работал в картине с русскими актерами. Долго ли ты искал актера на главную роль?

Ахим фон Боррис: Иван (Шведов) - это был подарок Бога, могу сказать. Я всегда полагал, что если ты рассказываешь о человеке, которого знаешь лично, то найти исполнителя очень трудно. Я написал моего друга, Валерия, очень похоже. И мне все говорили: мой Бог, кто же это может сыграть? Но в самом же начале поисков актеров я получил кассету от Ивана и сразу понял, что это тот, кто мне нужен. Мы встретились, и возникло до безумия прекрасное сотворчество. Он стал моим близким другом, и мы продолжаем часто видеться, в среднем, раз в месяц. Не менее прекрасной была моя работа с Чулпан Хаматовой и Мерабом Нинидзе. А Валерий, настоящий Валерий, прочитав сценарий, сказал: «Я не хочу в конце фильма умирать!». Потом он долгое время отказывался смотреть фильм, но когда посмотрел, был очень рад, картина ему понравилась.

Юрий Векслер: Как ты относишься к тому, что Германия приняла в 2000 году план постепенного отказа от использования атомной энергии?

Ахим фон Боррис: Я был всегда сторонником зеленых и останусь им, несмотря на глупости, которые можно услышать от них сегодня. Я сам всегда был за сохранение окружающей среды и для меня это очень важно. Я был очень рад, когда предыдущее правительство, по инициативе зеленых, ограничило срок функционирования действующих атомных станций и объявило о прекращении строительства новых. Это одинокое решение Германии выглядит, наверное, почти глупо, если знаешь, что рядом, через границу, в Чехии, Польше, Франции, реакторы будут работать дальше. Но я считаю его важным. Ведь даже при чистоте самого процесса создания атомной энергии это сумасшествие, если представить, сколько возникает при этом радиоактивного мусора, который будет еще миллионы лет источником вредных излучений. Если взглянуть на человеческую историю последней тысячи лет или, даже, ста лет, то там нет следов ответственности перед будущими поколениями. Чернобыль был первой крупной аварией, я надеюсь, что второй не будет, но мусор будет оставаться и излучение тоже, и мои прапраправнуки должны будут жить с проблемами, созданными сейчас, и будут говорить, что за 100 лет развития человечества, примерно с середины 20-го по середину 21-го века, оно оставило наследство, которое ляжет тяжким грузом на плечи тысяч поколений, если человечество вообще сохранится. Поэтому для меня те, кто говорят: «Мы делаем ставку на атомную энергию!» проявляют невероятную близорукость мышления. Такие политики все будут гореть в аду, я уверен.

Иван Толстой: Главного героя фильма, как уже говорилось, сыграл актер Иван Шведов, много снимающийся в Германии. Специально для нашей программы он ответил на вопросы моего коллеги Андрея Шарого.

Иван Шведов: В первый раз я об этом услышал от одноклассников, которые сказали, что, дескать, по каким-то «голосам» западным передавали такую новость. И в тот же день я слушал, по-моему, «Голос Швеции». Там сказали, что произошла авария. По-моему, уже тогда употребили слово «катастрофа». Катастрофа произошла 26 числа, а через несколько дней была первомайская демонстрация, на которую мы, естественно, должны были все идти. Все выстроились, пошли, купили там портвейна. Дождик был, все радовались. А потом все стали говорить. Сначала это началось в виде слухов, а потом начались разговоры в средствах массовой информации, по поводу того, что этот дождь мог быть радиоактивным.

Андрей Шарый: Вы знаете, Иван, по тому, что Вы говорите, Ваше восприятие этой катастрофы мне кажется близким восприятию катастрофы Вашим героем Валерием Сикорским. Мне кажется, что ужаса того, что происходило, ни мы тогда не понимали, ни герой Ваш, которого Вы играли в фильме «Англия», тоже не понимал. Хотя он, в конце концов, умирает от последствий чернобыльской катастрофы. Это верно или нет?

Иван Шведов: Естественно, никто толком не мог себе представить, никто толком и не знал. Все знали, что есть атомная бомба, и когда происходит взрыв, то вспышка справа - и все прыгнули… Но про станции, про то, что с ними могут быть неполадки, и то, что катастрофа, как минимум, европейского масштаба, повлекшая гибель огромного количества людей и невероятных изменений в экологии, конечно, никто этого не мог представить. Никто не мог себе представить, что это такое. Так же, как и герой моего фильма, который едет туда добровольцем. Много же ехало добровольцев, действительно, добровольцев, не по комсомольским путевкам.

Андрей Шарый: Сикорский понимает, что он умирает от чернобыльской катастрофы?

Иван Шведов: Да, конечно.

Андрей Шарый: Почему в нем нет зла?

Иван Шведов: Мне кажется, что злиться можно только адресно на кого-то. А здесь сложно сказать, что привело к тому факту, что конкретный человек Валерий Сикорский умирает от лучевой болезни. В своем романтическом идиотизме он должен раскаиваться - виноват ли он сам, что туда приехал? С другой стороны, виноват ли тот, кто допустил эту аварию? Виноваты ли те, кто неталантливо устраивал всю ликвидацию?

Андрей Шарый: Он бежит от Чернобыля в той же степени, в которой он бежит от Советского Союза?

Иван Шведов: Он человек такой. Именно поэтому он является главным героем фильма. Человек, который не держит зла на систему, но стремится из нее вырваться. Я не знаю, почему он не злится. Потому что он добрый, потому что злиться непродуктивно… Что мог бы сделать Валерий Сикорский в такой ситуации? Это все равно, что устраивать рок-фестиваль «Рок против дождя». Разве можно вести демонстрацию против Чернобыля, как такового? Он уже случился. Можно вести демонстрацию против атомных станций. Но и это, мне кажется, не очень толково.

Андрей Шарый: А он себя осознает жертвой системы, как Вы считаете? Как Вы играли эту роль?

Иван Шведов: Я не совершаю тот или иной поступок, потому что на меня система давит. Но давление ее он, безусловно, испытывает и, конечно, ощущает свою причастность к этой системе.

Андрей Шарый: От чего он бежал?

Иван Шведов: Не от Чернобыля, как атомной катастрофы, а, скорее, как от той самой метафоры, о которой Вы упомянули. Он бежал от хамства, тупости, самодурства, жестокости, ограниченности. Люди в Европе научились воспринимать любые катастрофы такого рода, как, хотя бы, частично свое. То есть, они понимают, что планета круглая и что их это касается тоже. Не потому, что Украина ближе, чем Шри-Ланка. Мне кажется, в принципе, это одно из великих достижений европейской культуры, что чужой беды по-настоящему не бывает, что все равно, так или иначе, колокол звонит и по тебе. Так что Чернобыль стал еще одним напоминанием, что не все так спокойно, есть, о чем задуматься, и есть проблемы, которые необходимо решать. Когда я задумывался о мотивации его поступков, как сделать этого героя живым, настоящим и объемным, представляя себе, что человек просто отдает себе отчет, что жить ему осталось несколько месяцев, и он приблизительно даже знает сколько. Поэтому последние месяцы своей жизни провести в попытке осуществить свою мечту. Но, с точки зрения создателя фильма, я думаю, что то, что этот человек и эти люди, прошедшие Чернобыль – буквальный, фактический и метафорический, – они обречены умереть, как бы это жестоко ни звучало, и сделать ничего невозможно. И в этом трагедия и заключается. Он – жертва, но не озлобившаяся жертва. Он пытается прожить остающееся ему время, не накапливая в сердце жестокости, озлобленности и так далее.

Андрей Шарый: Вам близка такая позиция?

Иван Шведов: Очень. Потому то это единственная достойная позиция. Мне кажется, что любая попытка изменить мир должна начинаться с попытки изменить себя. То, как ведет себя мой герой, несмотря на то, что он совершает в фильме ряд каких-то некрасивых поступков, это, все же, попытка остаться человеком честным и, если так можно сказать, чистым. Мне так не всегда удается вести себя.

Иван Толстой: Кто мог предположить, что найденная недавно коробка с полевыми записями, сделанными в колониальной Индонезии 40х годов, перевоплотится в уникальный джазовый альбом? Нидерландская певица индонезийского происхождения Моника Акихари переработала традиционный молуккский фольклор в джаз. О своей попытке восстановить связь с собственными этническими корнями Акихари рассказала нашему корреспонденту в Амстердаме Софье Корниенко.

Софья Корниенко: Ведущая нидерландская газета Волкскрант называет Монику Акихари одной из лучших джазовых певиц королевства. Все больше инструментальных вокалистов сегодня создают свою неповторимую эстетику, обращаясь к собственным корням, каким бы экзотическим ни было их происхождение. «Вывернутый наизнанку» фольклор в джазовой обработке обладает некоей потусторонней красотой, поражает тотальностью своей временной и географической принадлежности – или ее отсутствием. Вместе со своим партнером – гитаристом и аранжировщиком Нильсом Браунером – голландка индонезийского происхождения Моника Акихари записала уже четыре альбома. Ее популярная пластинка «Лагу-лагу» («Песенки») родилась из интересной находки.

Моника Акихари : В 2002 году нам передали целую коробку кассет с полевыми записями из Индонезии. На кассетах были, записанные в 1948 году на нескольких индонезийских островах, народные молуккские песни – те же самые песни, которые я сама слышала в детстве от родителей. Мои родители были диссидентами, они бежали в Голландию в начале пятидесятых. Тогда они тоже взяли с собой записи с песнями, как «культурное наследие», так сказать. Однако многие из этих песен они переделали на новый лад, внеся в них куплеты о политической борьбе, о сплоченности народа, и прочие революционные идеи. И только теперь я услышала народные песни в оригинале. Оказалось, что изначально в них поется просто о повседневной жизни – о любви и о рыбаках.

Софья Корниенко: Моника пошла по стопам родителей и также проявила некоторою социальную ответственность:

Моника Акихари: В то время песни переделывали так, чтобы в них осуждались колонизаторы. Мы взяли одну такую песню и поменяли всего одну строчку. Там пелось о том, как нужно всем вместе бороться за свободу своего народа, а я пою – нам нужно вместе бороться за красоту наших островов. И это касается не только Молуккских островов. Я очень много езжу, то в Африку, то в Индию, и вижу, как сказочно красивые места растворяются в цивилизации, исчезают с лица земли.

Софья Корниенко : Даже если западный слушатель и не уловит экологического смысла в песнях Моники Акихари, его все равно затянет их островная чувственность, естественная ритмичность – которые сами по себе напоминают о близости к природе. Традиционная сентиментальность, которая часто режет западное ухо, в джазовой аранжировке Браунера уступила место неподдельной страстности.

Моника Акихари : Молукки известны в мире, прежде всего, за свои специи – перец, мускатный орех, ваниль веками привозили в Голландию именно оттуда. Музыка молукков не похожа на музыку, скажем, яванцев или жителей Бали. Молуккская музыка разнообразна, ведь Молуккские острова простираются от Австралии до Филиппин – около тысячи островов. На многих островах – самобытная культура, свой язык.

Софья Корниенко : В «Лагу-лагу» Моника Акихари поет на малайском – языке своей матери. Однако на этом ее антропологические эксперименты не заканчиваются. Акихари работает также на редком молуккском языке харуку, которому научил ее отец.

Моника Акихари : Официально на этом языке говорят 18 тысяч человек. Отец мне помогал переводить тексты на харуку. У меня были, разумеется, словари, списки лексики. Я дергала отца, спрашивала: Ну как? Правильно я произношу? И потом, когда он и другие пожилые люди с молуккских островов, как в Голландии, так и в Индонезии, слушают эти песни, то все говорят – какой у нас удивительно музыкальный язык!

Софья Корниенко: И пусть голландский язык совсем не такой музыкальный, как харуку, в творчестве Моники Акихари решающим остается «голландский фактор» - свобода и космополитичность.

Моника Акихари : Знаете, почему мне так нравится жить в Амстердаме? Здесь можно встретить музыкантов со всего света. Например, над альбомом вместе с нами работал Шон Бёрджин. Он из Южной Африки, но по происхождению – ирландец. В его исполнении отчетливо слышны как африканские, так и ирландские интонации – в смеси с молуккской музыкой звучит потрясающе. С другой стороны, он – отличный импровизатор – а это уже нидерландская традиция, школа нашего знаменитого джазового клуба Бимхаус. Свобода, которой мы пользуемся в Голландии не только для того, чтобы исполнять красивые композиции, но и донести до слушателя определенные идеи.

Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Иван Ильин. Его портрет в исполнении Бориса Парамонова.

Борис Парамонов: Русский философ Иван Александрович Ильин (1883 – 1954), высланный из России в 22-м году вместе с группой русских интеллектуалов и полвека назад скончавшийся в Швейцарии, в последнее время приобрел в России какую-то не совсем почтенную популярность. Мы не хотим тем самым сказать, что Ильин не заслуживает внимания; очень даже заслуживает; но его вспомнили как-то неправильно. В эмиграции Ильин, осознавая опыт русской революции, много теоретизировал по вопросам государственного устройства и, в частности, рассматривал идею монархии в ее идейных и политических аспектах. Случилось так, что эти его сочинения сделались популярны в нынешней России, и сегодняшние его поклонники стали эту популярность всячески раздувать. Занимаются этим люди по-своему солидные, но в философии не смыслящие. А Ильин был философом, прежде всего, и для понимания его сочинений требуется немалая философская культура. Нельзя его сводить к легковесной политической публицистике или представлять его каким-то беспамятным защитником архаической монархии.

Я помню, когда в первый раз услышал имя Ильина. Это было очень давно, еще в сталинские времена, и встретилось мне это имя в совсем неожиданном контексте – в примечаниях к давнему, еще довоенному изданию сочинений Ленина. Издание было осуществлено по большевицкой старинке, с массой примечаний, содержащих материалы, через несколько лет выжженные каленым железом; например, Бухарин еще не был врагом народа и главарем право-троцкистского блока. А в примечаниях к тому с работой Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» были помещены прижизненные рецензии на этот труд. Самая обширная статья принадлежала меньшевичке Аксельрод-Ортодокс. И была также маленькая рецензия, даже заметка Ивана Ильина. Упомянув пресловутую ленинскую формулу: «материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении», Ильин написал: прежде чем давать такие формулировки, надо установить природу самой объективной реальности, понятие материи не выводимо из понятия объектности. Мне было тогда лет десять, но я не только запомнил эти слова, но понял смысл аргумента, и имя Ивана Ильина с тех пор стало для меня авторитетным.

Уже много позже, неожиданно и непреднамеренно начав заниматься философией, я узнал, что Ильин написал лучшую в России книгу о Гегеле. Сказал мне об этом Михаил Антонович Киссель, звезда философского факультета ЛГУ (он потом переехал в Москву). Я к тому времени уже грыз Гегеля самостоятельно и даже кое-что понял: именно, что основное у Гегеля – понятие конкретного, которое есть в то же время всеобщее. Потом взял всё-таки Ильина и увидел, что первая его глава так и называется: «Понятие конкретного у Гегеля». Это двухтомный труд, полное его название «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». Недавно эту книгу переиздали в России; вот бы Никите Михалкову, поклоннику Ильина, ее прочесть.

Что еще можно было узнать об Ильине в Советском Союзе? Я видел его портрет работы Нестерова. В мемуарах Андрея Белого прочел, что Ильин почему-то его ненавидел. Уже в Америке мне попалась книга статей Ильина о русских писателях той предреволюционной эпохи, и причина его ненависти к так называемым декадентам стала более или менее понятной: он считал их людьми психически, мягко выражаясь, чудаковатыми. Ему и карты в руки: Ильин был одним из первых в России пропагандистов психоанализа и даже подвергался ему у самого Учителя. Ничего не скажешь, европейская штучка. Потом я нашел в журнале «Русская Мысль» соответствующую статью Ильина (надо сказать, не очень впечатляющую).

В 1925 году Ильин написал книгу «О противлении злу силой», которая вызвала страстную полемику в эмигрантской печати. Исключительно резко отозвался о книге Бердяев, сказав в частности, что Ильин строит чека именем Божьим, что большевики, с их манихейским разделением света и тьмы, в принципе могли бы принять эту книгу. Надо сказать, что знакомство с этим сочинением Ильина не склоняет стать на позицию Бердяева: книга совсем не такая уж страшная. Но есть в ней черты, вытекающие из самых основ мировоззрения Ильина, которые делают отчасти понятной реакцию Бердяева. Ильин так и не изжил своего догматического гегельянства. У Гегеля подлинное существование человека возможно только в элементе духа, человек важен и оправдан исключительно в духовном плане, а дух в системе гегелевского панлогизма необходимо объективен, онтологичен. Вспомним основное положение: конкретно только всеобщее, единичное существование не подлинно, абстрактно, то есть, отвлечено от полноты бытия. Это дает возможность построить на Гегеле философию и практику тоталитарной государственности, раз в истории именно государство выступает, как говорит Гегель, действительностью нравственной идеи.

У Бертрана Рассела есть одно место, позволяющее хорошо понять эту черту у Гегеля и все ее возможные последствия. В своей «Истории западной философии» он пишет:

«Согласно Гегелю … логическое совершенство состоит в том, чтобы быть тесно сращенным в целое, без каких-либо изъянов, без независимых частей, но объединенным, подобно человеческому телу, или, еще точнее, подобно разумному духу, в организм, части которого являются взаимозависящими и действуют совместно в направлении единой цели. А это одновременно являет собой этическое совершенство … Логика Гегеля приводит его к убеждению, что имеется больше реальности или превосходства (для Гегеля это синонимы) в целом, чем в его частях, и что реальность и превосходство целого возрастают, если оно становится более организованным».

Кстати сказать, монархизм – чисто теоретический – Ильина отнюдь не связан с Гегелем, а идет из соображений скорее эмпирических. Да и не был Ильин, строго говоря, монархистом: в эмиграции он стоял на позиции так называемой непредрешенности: нельзя видеть будущее постбольшевицкой России исключительно монархическим – а как ситуация сложится, куда, так сказать, кривая вывезет. Аргументы же в пользу монархии, выдвигавшиеся Ильиным, выразительнее всего воспроизведены Солженицыным в его колесах, в «Октябре Шестнадцатого»: их разворачивает профессор Ольда Андозерская во время любовного свидания с полковником Воротынцевым. Вот один из аргументов:

« - Подкреплять монархию! – прокричала она ему на пролете колесницы. – Давай ей поручни!

Как ни быстро, а Воротынцев успел метнуть:

- Столыпин и давал! Оценили!

- Да что ж это! – тряхнула она голыми предлокотьями, как рукавами в сказке. – У тебя от женской близости больше энтузиазма, чем от твоей ясной задачи!

- Укоряешь? – завыл-засмеялся он – и ткнулся головой, лицом, бородой в ее лоно.

Так и замерли.

Не спорить, не шевелиться».

Чего уж тут спорить. Ясно, что лучше монархии ничего нет.

Иван Толстой: В апреле в Италии вышел новый фильм «Огонь на меня» ( Fuoco su di me ). Место действия – Неаполь. Время – начало девятнадцатого века, эпоха наполеоновских войн. Главный герой – Иоахим Мюрат, наполеоновский маршал, он же неаполитанский король. Рассказывает Михаил Талалай.

Михаил Талалай: В титул фильма вынесены последние слова Мюрата, который сам командовал собственным расстрелом. «Солдаты, расстояние небольшое, прошу стрелять мне не в лицо, а в грудь. Огонь на меня!» Такая бравая смерть всегда питала народное воображение, а теперь с выходом фильма, где эпизод расстрела повторен даже дважды, в прологе и в эпилоге, эта смерть вновь становится легендой.

Фильм поставил один из ветеранов итальянского кинематографа Ламберто Ламбертини, пригласивший на роль Мюрата венгерского актера Золтана Ратоти. Мюрат, в самом деле, был здоровенный высокий мужчина, и найти такой типаж среди местных итальянских актеров не так просто. Другой иностранец – знаменитый американский актер, арабского происхождения Омар Шариф, который играет старого неаполитанского аристократа, ведущего подробный Дневник царствования Мюрата. И, если Омар Шариф играл русского героя, доктора Живаго, и весь мир теперь представляет Живаго именно таким, кавказской наружности, то уж неаполитанцев и вправду трудно отличить от арабов. Роль главной юной героини доверили актрисе из Индии, и она тоже удивительно похожа на местных синьорин. Есть, конечно, среди актеров и итальянцы, в первую очередь, красивый юноша, байронического вида, по имени Массимилиано Варрезе. Юноша приезжает в Неаполь к своему деду, Омару Шарифу, и вместе с дедом обсуждает судьбы Италии и Европы. Но в первую очередь они обсуждают своего нового короля, Иоахима Мюрата.

Жоакен Мюра, так по-французски произносится это имя – яркий продукт той яркой эпохи. Сын трактирщика, он в 32 года стал генерал-губернатором Парижа. Истый республиканец, после гибели Марата он желал изменить в честь него свою фамилию, точнее всего одну букву: вместо Мюрат – Марат. Однако французская республика уступила место Империи, и, став маршалом Наполеона и его зятем, несостоявшийся Марат стал мечтать о короне. И император ему ее подарил, вместе с самым красивым королевством в Европе, Неаполитанским.

Неаполитанцам Мюрат пришелся по душе: здесь любят удаль, театральные жесты, красивые мундиры. Когда же, после окончательного падения Наполеона, трон у Мюрата сверхдержавы отняли и вернули Бурбонам, он выпустил прокламацию, призывавшую итальянцев к объединению, под его эгидой, конечно. Почти никто на нее не откликнулся, но в Италии сложился миф о том, что Мюрату якобы было дорого дело национальной независимости Италии, дело ее объединения. И новый фильм очень красочно и талантливо поддерживает эту легенду.

Однако если непредвзято, со стороны изучить биографию Мюрата, то становится очевидным, что в первую очередь, его интересовала собственная власть и собственный трон – в любом месте мира. Известно, что он мечтал об испанском троне, и был жестоко обижен, когда его передали другому. В Неаполе он оказался по сути дела случайно, истинным узурпатором. На Бонапарта он затаил обиду, так как тот не признавал его за самостийного короля, и порою третировал как непослушного слугу. Особенно отношения испортились после Русского похода. Наполеон, бросив армию, передал командование Мюрату, но и тот, правильно оценив положение, самовольно сложил с себя это назначение, и вернулся в Неаполь. В фильме есть эта русская сцена, но без дорогостоящих съемок в заснеженных степях. Французские полководцы собрали штаб в палатке, ругают сбежавшего императора-авантюриста, мерзнут, понятное дело. При первом падении Наполеона Мюрат предал своего покровителя и заключил союз с австрийцами. Потом предал и австрийцев и вернулся к Наполеону, но тот не простил перебежчика. Все эти измены остались за рамками фильма.

Утратив поддержку и Франции, и ее противников, в конце концов, Мюрат стал взывать к патриотам всей Италии. С горсткой воинов он высадился на юге Апеннинского сапога, в своем бывшем королевстве, и в первой деревне стал призывать перейти на свою сторону. Но местные жители сдали его жандармам. Прошел спешный суд, и через 15 минут после вынесения приговора Мюрата вывели на казнь. «Солдаты, расстояние небольшое, прошу стрелять мне не в лицо, а в грудь. Огонь на меня».

Свои метания и слабости Мюрат искупил этой последней фразой. Теперь она увековечена и новым фильмом.

Иван Толстой: В Польше широко отмечен Всемирный день книги. Рассказывает наш варшавский корреспондент Алексей Дзиковицкий.

Алексей Дзикавицкий: «Никто ничего не читает, а если читает, то ничего не понимает, а если даже понимает, то ничего не помнит», - так любил говорить покойный ныне, знаменитый польский писатель-фантаст Станислав Лем. Результаты последних социологических исследований, касающихся количества читаемых поляками книг, в какой-то степени, пожалуй, подтверждают слова Лема.

Как оказалось, 58% поляков прочитывают хотя бы одну книгу в год (это, кстати, среднеевропейский уровень), а одну книгу в месяц прочитывают уже только 15% опрошенных. Примерно треть поляков не до конца понимают то, что читают. И здесь бы время бить тревогу, однако сухие цифры статистики дают повод для оптимизма – жители Польши из года в год покупают все больше книг. Если три года назад книги покупали 37% опрошенных, то в минувшем году – уже 40%, причем книги остаются самым популярным хобби в стране.

Примечательно, что по наблюдениям продавцов варшавских книжных магазинов, книги покупают, прежде всего, женщины. Это, конечно, не значит, что среди покупателей нет мужчин.

Покупатель: «Я читаю в среднем несколько книг в месяц».

Покупательница: «Для детей прекрасные сказки здесь есть – выбираю для своего ребенка, а выбрать есть из чего».

Покупатель: «Хочу посмотреть, что нового вышло из книг. Куплю, может, несколько штук».

Алексей Дзикавицкий: Это - блиц блиц-опрос в одном из варшавских книжных магазинов, сделанный 23 апреля – во Всемирный день книги.
Этот праздник официально отмечается в Испании с 1930 года, чрез 16 лет его стали отмечать во всех испано-язычных странах, а в 1995 году ЮНЕСКО огласило 23 апреля Всемирным днем книги и авторских прав.

Первоначально День книги хотели отмечать в день рождения Мигеля Сервантеса, однако из-за того что эта дата – 7 октября – спорная, было решено выбрать день смерти великого испанского писателя – 23 апреля. В этот день умер и Вильям Шекспир.

В Польшу День книги пришел сравнительно недавно, однако, по размаху этого праздника трудно поверить, что еще несколько лет назад в этой стране практически никто о нем не знал.

Говорит Славомир Пашкет – исполнительный директор польской Книжной палаты – организатора Дня книги в Польше.

Славомир Пашкет: «Мы хотим, прежде всего, привлечь обыкновенного поляка к чтению, пользуясь при этом помощью известных, авторитетных людей, которые сами являются любителями чтения. Мы попросили целый ряд известных актеров, писателей помочь нам - почитать свои любимые книги в книжных магазинах, рассказать о них людям. Несмотря на то, что некоторые из них могли бы за это время заработать немалые деньги, они, однако, с удовольствием согласились, причем, без всяких гонораров. В сотнях книжных магазинов, библиотек, по всей Польше прошли литературные встречи, дискуссии. Кстати, библиотекарей мы также попытались заинтересовать более активной деятельностью».

Алексей Дзикавицкий: У библиотек был свой фестиваль. Говорит Хэлена Ковальска.

Хэлена Ковальска: «В Варшаве, Кракове, других городах мы пригласили в библиотеки читателей на встречи с критиками, просто известными людьми, во время которых дискутировали о новых книгах. Были иностранные писатели – например Сергей Лукьяненко из России, Майкл Фейвер из Великобритании, Ирэна Оберманова из Чехии».

Алексей Дзикавицкий: Примечательно, что когда поляков спрашивают, почему они не читают книг или читают мало, наиболее распространенные ответы – дороговизна (средняя цена книги в Польше это 7-15 долларов США) и нехватка времени.

Специалисты добавляют еще засилье интернета, телевидения, и так далее. Между тем, Иоанна Яцковска – владелица французского книжного магазина в Варшаве с такими аргументами не согласна.

Иоанна Яцковска: «Вы знаете, об этом говорят везде. Я часто бываю на книжных ярмарках во Франции, поскольку торгую книгами на французском языке, и там также говорили об угрозе интернета, телевидения, и так далее. Но знаете, 10 лет назад об этом больше говорили, чем сейчас. И правильно – книг в последние годы не продается меньше. А интернет, наоборот, нередко помогает читателю сориентироваться в новинках книжного рынка, прочитать рецензии, интервью с автором, а затем пойти в книжный магазин и купить эту книгу. Через интернет покупают книги тоже. Но ведь это не важно, как купит человек книгу, главное, чтобы купил и прочел».

Алексей Дзикавицкий: По словам пани Яцковской небольшие книжные лавки имеют свою атмосферу, с которой, при всем прочем, трудно тягаться огромным магазинам всемирно известных сетей или, даже, интернету. Какую литературу покупают?

Иоанна Яцковска: «Мне нелегко ответить на этот вопрос, поскольку в моем магазине книги только на французском языке и надо знать этот язык, чтобы быть моим клиентом. Однако, в общем, можно сказать, что, кроме «Гарри Поттера» и «Кода да Винчи» покупатели все больше ищут литературу, которая заставляет думать. Может быть, поэтому, на последней ярмарке религиозной литературы в Варшаве были толпы. Не потому, что это религия, а потому, что человек хочет остановиться, задуматься. «Оскар и госпожа роза» - популярное сейчас у нас произведение Оскара Эммануэля Шмита – это же великолепная книга, которая говорит обо всем. Филип Гродер популярен. Так что, с одной стороны - Дэн Браун и Джоан Роулинг, а с другой – совершенно иная литература».

Алексей Дзикавицкий: В День книги у Иоанны Яцковской был полный магазин людей – практически целый день вслух читались книги.

Говоря о Всемирном дне книги нельзя забывать, что название этого праздника имеет еще и вторую часть «День книги и авторских прав».

Это, однако, проблема, которую не в праздничные дни как-то никому не хотелось затрагивать. А реальность такова, что книжное пиратство – прежде всего ксерокопирование и перенос книг на диски – в Польше чрезвычайно распространено. Говорит специалист по авторским правам польской Книжной палаты Петр Доброленцкий.

Петр Доброленцкий : «Законодательство об авторских правах требует кардинального изменения. Копирование книг - это настоящий кошмар. Законы таковы, что от ответственности легко увильнуть, так что книги открыто копируют на ксероксах в центре города, продают диски с записанными на них десятками книг и так далее. Это происходит потому, что существует тихое согласие общества на такие вещи. Мы еще не понимаем, что это обыкновенная кража. Ведь во многих странах мира с этим справились».

Алексей Дзикавицкий: Чтобы не заканчивать на пессимистической ноте, добавлю, что в дни праздника по Варшаве ездил специальный старинный трамвай, заполненный книгами и... их авторами. Желающих прокатиться с писателями и побеседовать с ними было столько, что нам, собравшимся в центре города журналистам, просто не удалось в него сесть.