Ссылки для упрощенного доступа

Памяти Сёхэя Имамуры, Дневники путешественника Абела Тасмана, Немецкий писатель Илья Троянов: секрет успеха, Русский европеец Петр Кропоткин, Надежда Крамарж: судьба благотворительницы






Иван Толстой : В Токио в возрасте 79 лет скончался Сёхэй Имамура, один из немногих режиссеров в мире, дважды удостоенных "Золотой пальмовой ветви" на Каннском кинофестивале. Имамура был одним из первых японских режиссеров Новой волны. Он, разумеется, не европейский художник, но в отсутствии Азиатского часа Поверх барьеров мы решили почтить память Сёхэя Имамуры в нашей программе. Я попросил кинокритика Андрея Плахова рассказать о вкладе режиссера в искусство.


Какую память оставил о себе в истории кинематографа Сехей Иммамура?


Андрей Плахов: Имамура – выдающийся режиссер, это было ясно знатокам кинематографа еще начиная с конца 50-х – начала 60-х годов, во времена режиссерского дебюта Иммамуры, когда он входил в кинематограф. Он стал одним из важнейших режиссеров возрождавшегося тогда японского кино. Но подлинно мировая и европейская известность пришла к нему гораздо позднее. И тут очень важную роль сыграл фильм «Легенда о Нараяме» и его успех на Каннском фестивале 1983 года. На этом фестивале произошла интересная история. Журналисты очень устали от просмотров в течение всего фестиваля, и к концу некоторые из них решили покинуть фестиваль и поехать в город Монако, где началось ралли Монте-Карло. И пропустили фильм мало кому известного японского режиссера Имамуры «Легенда о Нараяме». Потом вдруг разнеслись слухи о том, что главную награду фестиваля завоевал японский фильм. И все решили, что победила картина Нагисы Осимы, другого японского режиссера, гораздо более известного, «Счастливого Рождества, мистер Лоуренс!». Его уже было принялись поздравлять, и вдруг оказалось, что это ошибка, что победил совсем другой японский фильм. В это же время в Канне показывали фильм Тарковского «Ностальгия», но жюри, несмотря на очень высокий рейтинг Тарковского и этой картины, предпочло «Легенду о Нараяме». Таким образом, это была первая вспышка известности режиссера, фильм стал сенсацией, он прошел широко по всему миру, потом был показан в России и во многих других странах и имел огромный успех. А второй пик его славы пришелся на 1997 год. Это был юбилейный, 50-й Каннский фестиваль, и Имамура получил вторую Золотую Пальмовую ветвь за картину «Угорь». Картина, которая тоже стала вехой в его биографии. После этого можно уже было говорить о нем, как о классике, об одном из считанных режиссеров мирового кино, – их сейчас всего пять, – которые обладают двумя каннскими Золотыми Пальмовыми ветвями.



Иван Толстой: Андрей, а кто эти имена?



Андрей Плахов: Поначалу это были Френсис Копола, датский режиссер Билли Аугуст, менее известный, но очень удачливый, потом это был Имамура, затем к ним присоединился Эмир Кустурица, и, наконец, совсем недавно в этот элитный клуб вошли бельгийские браться Дарден.



Иван Толстой: Каков Имамура-режиссер в контексте японского кино?



Андрей Плахов: Надо сказать, что Имамура и вписывается, и не вписывается в контекст японского кино. С одной стороны, он очень связан корнями с японской реальностью. Человек, который прошел большую жизненную школу. Он сын врача, и сам сначала предполагал получить профессию, не связанную с искусством, но затем бросил все ради театра и кинематографа. Он, действительно, хорошо знал жизнь послевоенной Японии, а это была очень тяжелая и напряженная жизнь страны, которая пыталась подняться после страшной катастрофы. И вот это сознание, с одной стороны, катастрофическое, с другой стороны, достаточно оптимистическое, потому что в нации было много энергии к борьбе и выживанию, все это пронизывает творчество раннего Имамуры. В общем-то, он считался одним из главных представителей японской новой волны, которая именно в этот период возникла. Но впоследствии стало ясно, что Имамура все-таки сильно уходит в сторону от основного потока японского кино, я уж не говорю о том, что это кино коммерциализировалось, а Имамура нашел свой путь, отличный от коммерческого кино и от эстетики японской новой волны. Он пошел вглубь, в сторону философского осмысления проблем человеческого существования, проблем цивилизации, проблем эроса, проблем смерти, и все это мы ощущаем в его картинах в очень концентрированном виде и в форме, которая понятна европейцам. Нет того японского герметизма, который отличал творчество японских классиков, в частности, Сюджера Одзо, который был учителем Имамуры – он начинал у него ассистентом. Имамура нашел такой подход, который позволил ему войти и в европейский контекст тоже, что очевидно стало с появлением «Легенды о Нараяме».



Иван Толстой: Можно было бы сравнить Имамуру с писателем Кензабуро Оэ, который, как считают многие критики, представлял Японию не совсем японской, а давал некую японскую картину, любезную европейцам, несколько экспортный вариант японской культуры и японской духовности? Есть ли между этими художниками какое-то сходство в этом плане?



Андрей Плахов: Я думаю, что есть сходство в этом плане и, вообще, я бы сказал, что большинство японских художников (это касается и писателей, и кинорежиссеров), получили мировую известность именно благодаря тому, что, конечно, поражая чрезвычайно экзотическими и впечатляющими японскими реалиями воображение читателя или зрителя, вместе с тем, они все-таки нашли некий общегуманистический и универсальный ключ к показу их проблем. Иначе они бы казались все-таки маргинальными явлениями. Можно сослаться также на пример Куросавы. Ведь это режиссер, которого многие в Японии упрекали за то, что он дает именно то, о чем вы говорили, – слишком экспортный вариант Японии и ее реалий, ее проблем. В какой-то степени это касается и Имамуры. Но я не думаю, что это умаляет их достоинство как художников, потому что как раз умение найти этот универсальный ключ, не отказываясь от национальной специфики и от каких-то глубинных влияний своей культуры, и делает художника по-настоящему великим.



Иван Толстой: Последней работой Имамуры стала часть проекта о событиях 11 сентября 2001 года. В каком смысле он участвовал в этом проекте и какой вклад сделал в него?



Андрей Плахов: К сожалению, я не видел этой картины, знаю только то, что Имамура в ней участвовал. Конечно, его участие было важно, потому что весь этот проект держался на ощущении того, что это событие мирового масштаба, которое по-своему интерпретируется разными культурами и разными нациям, но, тем не менее, глубоко затрагивает всех. Безусловно, это глубоко затрагивало Имамуру, хотя бы потому, что многие его фильмы связаны с военными катастрофами и ядерной катастрофой в Хиросиме и Нагасаки, и, конечно, эти глобальные проблемы и катастрофы его чрезвычайно волновали.




Иван Толстой: В Голландии переведен на современный голландский уникальный бортовой журнал середины семнадцатого века, написанный рукой первооткрывателя Новой Зеландии и Тасмании, островов Тонга и Фиджи, а также большей части австралийского континента Абела Тасмана (по-русски его часто произносят ТасмАн). Толстый журнал скорее напоминает исторический роман, украшенный замечательными иллюстрациями. Рассказывает наш нидерландский корреспондент Софья Корниенко.



Софья Корниенко: В бортовом журнале Абела Тасмана почти двести страниц. На каждой каллиграфическим почерком любовно выведена дата в верхнем левом углу, год все время 1642 или 1643. Текст на пожелтевшей бумаге стелется морской волной, с кудрявыми завитушками у букв “ v ” и красивыми длинными хвостами над “ d ”. Но самое красивое в этом обстоятельном дневнике – это рисунки. Тщательно выписан рельеф береговой линии. Переворачиваешь страницу, а там – аборигены – не похожие на европейцев полуголые, но полные достоинства улыбающиеся люди с одинаковыми пучками волос на головах, подобно тому, как носили японские самураи. Аборигены сидят на веслах в красивой лодке, а один из них держит на вытянутой руке кокос.


Дневник великого голландского первооткрывателя Абела Тасмана теперь «переведен» на доступный современным голландцам язык. В честь празднования четырехсотлетия отношений между Голландией и Австралией, оригинал дневника, обычно хранящийся за семью замками в Национальном Архиве, был выставлен на всеобщее обозрение. «Перевела» дневник Вибеке Рупер, историк, специалист по истории Объединенной Ост-индской Кампании ( Verenigde Oost - Indische Compagnie , в Голландии ее принято называть сокращенно VOC ).



Вибеке Рупер : Абел Тасман – самый знаменитый голландский путешественник, а открытие им Тасмании и Новой Зеландии – это самое знаменитое его путешествие. Примечательно, что до наших дней сохранился дневник именно из этого плавания. Это большая удача, ведь дневники других мореплавателей практически полностью утеряны. Мы знаем их рассказы, но из второстепенных источников. Рисунки просто поразительные. Мы так рады, что до нас дошел именно этот дневник. Ведь в рукописях данного периода очень редко встречаются качественные иллюстрации с описанием новых земель и племен.



Софья Корниенко : Однако что побудило Тасмана отправиться в столь дальний поход, и какова была его конечная цель? Еще до начала семнадцатого века бытовала гипотеза о существовании на дальнем юге крупного неизвестного континента. Иначе, говорили ученые, океан занимал бы слишком большую часть поверхности Земли, и нарушалось бы равновесие. Предполагалось, что климат в этой Южной Стране ( Zuidland ) умеренный, а следовательно и живут там не совсем дикие, способные к торговле люди, богатые золотом, серебром и специями. Первыми европейцами, ступившими на «заудландскую» землю, иными словами, побывавшими в Австралии, были голландцы, и было это в 1606 году. Вот только вернулись они ни с чем: климат оказался жарким, земля – сухой, люди – недружелюбными, и торговать им было нечем. Прошли годы, прежде чем уже новое руководство Ост-индской Кампании вновь заинтересовалось таинственной Южной Страной. Абел Тасман, простой молодой парень из северной провинции Гроннинген, дослужился к тому времени до капитана и был назначен командиром многоцелевой экспедиции. Во-первых, ему поручалось выяснить, какими богатствами можно разжиться на южном континенте. Во-вторых, проложить новый маршрут с южного континента до Америки, чтобы голландцы могли таким образом атаковать ненавистных испанцев и их колонии. И, наконец, Тасману поручено было отыскать проход между Новой Гвинеей и уже известной частью Южной Страны. На все про все Тасману выделили два корабля, Зейхен и Хеймскерк.



Из дневника Тасмана : Абориген, сидящий на носу лодки, несколько раз толкнул нашего квартирмейстера Корнелиса Йоппена тупым копьем в шею, так что тот, в конце концов, упал за борт. Затем на него напали остальные аборигены, вооруженные толстыми деревянными палками и веслами. Они захватили нашу шлюпку. В этой схватке погибло три человека с корабля Зейхен, и еще один был смертельно ранен.



Вибеке Рупер : Тасман описывает, как аборигены убили нескольких его людей. Дело в том, что по убеждению мореплавателей того времени, в целях безопасности при встрече с неизвестными племенами всегда следовало зеркально отражать их действия. В данном случае, аборигены племени маори начали дико кричать и дуть в свои горны из раковин. В ответ и Тасман приказал своим людям подуть в трубу. Для маори это было знаком того, что Тасман прибыл с намерением драться и принял их вызов на поединок.



Софья Корниенко : В отличие от свирепых новозеландских маори, коренные жители Тасмании – названной так в честь Тасмана лишь двумя столетиями позже – были вполне приветливы. Особенно теплые воспоминания остались у участников экспедиции о двух неделях, проведенных на островах Тонга, неожиданно открытых Тасманом напоследок, уже на пути обратно домой. При этом, некоторые записи сделаны врачом Тасмана Хендриком Хелбосом.



Из записей в дневнике Тасмана, сделанных врачом Хендриком Хелбосом : Каждый день они привозили нам на большой корабль фрукты и напитки. Всякий раз, когда они погружали весла в воду, то издавали громкие крики. Многие из островитян поднимались к нам на борт. Штурман и старший боцман играли на трубе, еще кто-то играл на флейте, а кто-то на скрипке. Люди с корабля танцевали, а островитяне были так удивлены, что смотрели на нас разинув рот. Приходили на борт и женщины, в том числе две гигантского роста. Эти две стали вашего покорного слугу обнимать. Они требовали телесной близости, и начали по этому поводу ругаться. Остальные женщины также, не таясь, подходили и трогали матросов за гульфик, таким образом показывая, что хотели бы спать рядом.



Софья Корниенко : Руководство Ост-индской Кампании осталось Тасманом крайне недовольно. Он, по их мнению, слишком мало общался с местным населением, что не позволяло наладить торговлю. К тому же, за отсутствием достаточного количества провианта, Тасман так и не рискнул отправиться через океан в Америку, чтобы досадить испанцам. Через год Тасмана вновь отправили на южный континент, вновь на поиски пролива между Новой Гвинеей и материком. Пролив он так и не нашел. Зато нанес на карту всю западную и восточную части южного континента, так что Джеймсу Куку, прибывшему на австралийское побережье лишь 130 лет спустя, осталось описать только восточное побережье. Вот так, потому что с Австралией нечем было торговать, она не стала голландской колонией.


Абел Тасман в конце жизни вновь впал в немилость у начальства и умер в возрасте 56 лет в Батавии, нынешней Джакарте, оставив богатое наследство.




Иван Толстой: Немецкий писатель болгарского происхождения Илья Троянов – на вершине своего успеха в Германии. Его последний роман «Коллекционер миров» был удостоен в нынешнем году премии Лейпцигской книжной ярмарки. Главный герой произведения – британский дипломат и ученый-востоковед 19-ого века Ричард Бартон, переведший на английский язык «Камасутру» и «Тысячу и одну ночь». В «Коллекционере миров», как и в других романах Ильи Троянова, значительное внимание уделено актуальной сегодня теме диалога между Западом и Востоком. Рассказывает наш корреспондент в Германии Александр Хавронин.



Александр Хавронин: Родители Ильи Троянова попросили политического убежища в Германии, когда будущему популярному немецкому писателю исполнилось шесть лет. Затем они переехали в Кению, где отец Ильи многие годы работал инженером. Вернувшись на родину, Троянов заканчивает мюнхенский университет, после чего отправляется на несколько лет в Индию. Сегодня писатель- путешественник живет в южноафриканском городе Капштадт. Интерес Ильи Троянова к экзотическим странам логично следует из его биографии. Поначалу Троянов писал путеводители по Африке. Литературная слава пришла к нему в 1996 году, после публикации первого романа «Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом». Это в значительной степени биографическое произведение было переведено на многие языки, включая русский. Затем последовали книги об Индии и Исламе. В своем последнем романе «Коллекционер миров» писатель-путешественник остается верен теме диалога культур. Главный герой произведения английский дипломат и ученый-ориентолог Ричард Бартон пытается популяризировать восточную культуру среди европейцев. После того, как книга получила приз престижной Лейпцигской книжной ярмарки, число желающих познакомиться с творчеством Ильи Троянова в Германии выросло. Сам писатель проводит сейчас турне по Германии, участвует в литературных вечерах и отвечает на вопросы читателей.


Дюссельдорфский «Культурный салон» существует уже шесть лет. Каждый год здесь организуются литературные вечера с участием писателей, поэтов, драматургов. Здесь зачитывались отрывки из произведений Гюнтера Грасса и Марселя Райх-Раницкого. В нынешнем году организаторы литературных чтений решили пригласить Илью Троянова с нашумевшим романом «Коллекционер миров». Говорят гости вечера, поклонника творчества Ильи Троянова. Вот мнение доктора медицинских наук, практикующего хирурга Дирка Ланге:



Дирк Ланге: «Троянов касается в своих произведениях тех тем, которые сейчас всем интересны, сейчас сверхактуальны. Особенно в плане критического рассмотрения ислама. Троянов видит эти вещи так, как их не видел до сих пор никто. Я его не могу сравнить с кем-либо из других писателей. «Коллекционер миров» - очень интенсивная книга, порой меланхолическая. Троянов пишет о диалоге между людьми вне зависимости от их религиозной принадлежности. Его стиль очень отшлифован...»



Александр Хавронин: А вот мнение редактора журнала идей для книжной торговли «Бухмаркт» Сузанны Венгелер:



Сузанна Венгелер: «Троянов интересен тем, что он пишет о других культурах. В своей манере письма Троянов открывает много перспектив...»



Александр Хавронин: После чтения отрывков из своего последнего романа «Коллекционер миров» Илья Троянов ответил на вопросы корреспондента радио «Свобода».



Почему Вы выбрали именно британского дипломата Ричарда Бартона главным персонажем произведения?



Илья Троянов: Ричард Бартон был очень необычной фигурой в 19-ом веке. С одной стороны, он представлял Великобританию, работал дипломатом на Востоке. С другой стороны, Бартон выбрал очень радикальную концепцию сближения с другими культурами. Он был сторонником динамичной культурной идентичности. Бартон был очень любознательным человеком. Мне очень близка его идея, что с помощью чувственного сближения с другими культурами можно расширить, изменить, обогатить свою собственную культуру... Я прочитал практически все о Ричарде Бартоне, включая научно-фантастический роман Филипа Хосе Фармера «Восстаньте из праха». Кроме того, я попытался пройти по маршрутам Ричарда Бартона, пропутешествовать по тем же дорогам. Я пешком прошел всю Танзанию. Совершил хадж в Мекку и Медину. Жил в тех же местах Индии, где и Ричард Бартон.



Александр Хавронин: Критики хвалят Вас за особую повествовательную манеру...



Илья Троянов: На мой взгляд, новшеством романа является его культурная многоперспективность. История рассказывается не так, как это было бы сделано другими европейцами. А устами местного человека, живущего в той же Африке или Индии. Это требует от писателя новых технических средств. С одной стороны, герои-местные жители должны говорить на литературном немецком языке, но в то же время сохранять идиоматику местного языка, сохранять индийскую, арабскую, африканскую ментальность. Это очень высокое требование писателю.



Александр Хавронин: Ваш родной язык – болгарский. Как Вам удалось стать немецким прозаиком?



Илья Троянов: Я не вижу ничего удивительного в том, что многие авторы 20-го века писали на тех языках, которые не были для них родными. Можно много примеров привести –Набоков, Конрад. Если кто-то чужой заходит в новый язык, это не обязательно минус, это имеет много плюсов. Такой писатель входит в новый язык, сохраняя сознательную рефлективную дистанцию. О моем языке могу сказать, что я пытаюсь расширить границы немецкого языка. Это то, чего сами немцы не делают. Для немецких писателей немецкий язык - это данность. Они выросли с этим языком, и другого не знают. Я могу сравнить этот процесс с полигамией. Только полигамист может сравнить красоту разных женщин. Так и я могу воспринять и оценить особые преимущества немецкого языка.



Александр Хавронин: К какому течению в литературе вы себя относите?


Илья Троянов: Сегодня речь идет о так называемом пост-постмодернизме. Я себя отношу именно к этому направлению. Я смотрю на действительность традиционно. В то же время структура моих романов сложна. Там много отражений, смены перспектив. Это то, чему я научился в литературе модерна и постмодерна. Но когда есть необходимость, я повествую традиционно. В том случае, если это подходит по теме. Я не боюсь использовать традиционные формы, когда это необходимо...


Большую роль сыграли для меня книги Киплинга. Киплингу удалось очень хорошо узнать Индию. Нет другого автора, по произведениям которого я бы смог так хорошо узнать Индию. Но политическая позиция Киплинга мне чужда. Киплинг был империалистом по взглядам. То, что Киплингу не удалось сделать, - это посмотреть на себя со стороны. Это дает шанс другим писателям, которые знают хорошо как европейскую, так и индийскую, африканскую литературу. Это шанс в том числе и для меня.


Среди других писателей мне очень интересен Николай Гоголь. Я читал его в английском переводе. Гоголь писал так называемые социологические произведения. Ознакомившись с творчеством Гоголя, не нужно читать труды по истории России. Гоголь - один из самых моих любимых писателей.



Александр Хавронин: Что бы Вы сказали о сегодняшних отношениях между Западом и Востоком?



Илья Троянов: Проблема состоит в том, что сегодня Запад и Восток изолированы друг от друга. Это не соответствует историческому опыту. Исторический опыт говорит о том, что Восток с Западом всегда очень сильно смешивались, оказывали друг на друга влияние... Глобализация дает сегодня уникальную возможность больше узнать друг о друге, больше получить друг от друга.



Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Петр Кропоткин. Его портрет в исполнении Бориса Парамонова.



Борис Парамонов: Петр Алексеевич Кропоткин (1842 – 1921) – фигура, гораздо более известная и авторитетная на Западе, чем в России. Порой его имя можно встретить даже в ежедневных газетах – по тому или иному поводу его до сих пор вспоминают. Он был одним из главных теоретиков анархизма, то есть безгосударственной организации общественной жизни, - не менее известным, чем другой русский – Бакунин. Анархизм – одно из течений социалистической мысли, но оно резко расходится с марксистским вариантом именно по вопросу о роли государства в будущем, то есть социалистическом, обществе. Анархисты в спорах с Марксом указывали, что государственная организация экономической деятельности может привести к более жестокому деспотизму, чем все известные в истории тирании. Как известно, как раз в русском случае это предвидение оправдалось. Анархическим социальным идеалом был свободный союз независимых кооператоров, если угодно, коммун. Иногда такие коммуны удавались, причем именно в России: толстовские земледельческие коммуны (дожившие до советского времени) или духоборы. Русские источники анархизма – очень интересное явление, при том, что как раз Россия на всем протяжении своей истории отличалась гипертрофией государственности. На Западе тоже были крупные теоретики анархизма, - достаточно вспомнить Прудона, - но русские многократно известней: кроме тех же Кропоткина и Бакунина можно назвать еще более громкое имя – Лев Толстой. Сам Кропоткин неоднократно подчеркивал сходство своих идей с философским мировоззрением Толстого.


Жизнь Кропоткина парадоксальна. Он происходил из княжеской семьи потомков Рюрика. Учился он в Пажеском корпусе, причем отличался громадными способностями к предметам научного цикла, явной склонностью к научной работе. В последнем классе корпуса он был сделан камер-пажом императора Александра Второго. В мемуарах Кропоткина «Записки революционера» содержатся интересные подробности о нравах закрытых военно-учебных заведений, о тогдашней «дедовщине».


Как бы там ни было, блестящая придворная карьера ожидала его вне всякого сомнения. Но, окончив корпус, Кропоткин попросил зачислить его в забайкальское казачество. Дело было в том, что он хотел вообще отказаться от военной службы и поступить в университет, но знал, что отец его этому воспротивится и лишит вспомоществования на годы учебы; а напроситься на государственную стипендию, которую ему, несомненно, дали бы, не позволяла княжеская гордость.


В Сибири Кропоткина устроили всё же хорошо – при тогдашнем генерал-губернаторе Корсакове. На службе Кропоткин сделал себе имя как ученый: ряд его путешествий с научной целью привел к крупным географическим открытиям, а также в той области, которая называется орографией. Позднее, уже в Петербурге, Кропоткин, изучая ландшафт Финляндии, высказал гипотезу ледникового происхождения северо-европйеского материка, которая, как известно, подтвердилась.


Своеобразные условия сибирской службы Кропоткина - вольные путешествия по громадным пространствам в сопровождении десятка казаков – сложили его внутренние убеждения. Вот как он пишет об этом в «Записках революционера»:



«Воспитанный в помещичьей семье, я, как все молодые люди моего времени, вступил в жизнь с искренним убеждением в том, что нужно командовать, приказывать, распекать, наказывать и тому подобное. Но как только мне пришлось выполнять ответственные предприятия и входить для этого в сношения с людьми, причем каждая ошибка имела бы очень серьезные последствия, я понял разницу между действием на принципах дисциплины или же на началах взаимного понимания. Дисциплина хороша на военных парадах, но ничего не стоит в действительной жизни, там, где результат может быть достигнут лишь сильным напряжением воли всех, направленной к общей цели. Хотя я еще не формулировал моих мыслей словами, заимствованными из боевых кличей политических партий, я всё-таки могу сказать теперь, что в Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом».



Эти мысли будут понятней, если заменить слово «дисциплина», имеющее всё же позитивную коннотацию, словом «принуждение». Но анархизм землепроходца очень понятен: русские – или сибирские – пространства как раз и дают ощущение того, что называется «воля». Тут загадка и разгадка русской истории: пространства, простор порождали волю, а необходимость какой-то элементарной организации заставляла эту волю подавлять, ловить разбредающееся население, крепить его к земле, к службе, к историческому тяглу. Кропоткин в Сибири и на Амуре как бы выпал из государственного периода русской истории, в буквальном смысле прикоснулся к земле, к истокам, к русским первофеноменам. Он проделал некую обратную эволюцию, регрессивную метаморфозу. Думая о Кропоткине и всем том времени, как-то по-новому, свежее, «остраненнее» понимаешь лозунг тогдашних революционеров: Земля и Воля.


Кропоткин недолго был связан с русским революционным движением, но как раз на самом интересном и, можно сказать, возвышенном его этапе – хождения в народ. Вот как он об этом пишет:



«Молодые люди не строили теории социализма, а становились социалистами, живя не лучше, чем работники, не различая в кругу товарищей между «моим» и «твоим» и отказываясь лично пользоваться состояними, полученными по наследству. Они поступали по отношению к капитализму так, как, по совету Толстого, следует поступить по отношению к войне, то есть вместо того, чтобы критиковать войну и в то же время носить мундир, каждый должен отказаться от военной службы и от ношения оружия (…) Такая молодежь неизбежно должна была пойти в народ – и она пошла (…) Это не было организованное движение, а стихийное, одно из тех массовых движений, которые наблюдаются в моменты пробуждения совести».



Уже из этих слов понятно, какой смысл вкладывал Кропоткин в слово «революция»: не политическая борьба, а духовный переворот, неизбежно приводящий к новому, лучшему, справедливейшему строю жизни. Кропоткин в сущности не революционер, а проповедник – вроде деятелей английского фабианского социализма, в среде которых он, поселившись в Англии, играл немалую роль. Его написанная по-английски книга «Взаимная помощь как фактор эволюции» была чрезвычайно популярна и влиятельна.


Кропоткин вернулся в Россию после февральской революции и умер в 1921 году в чем-то вроде почетной ссылки. Писал увещевающие письма Ленину, тот даже один раз его принял. Что мог сказать ему Кропоткин, понятно. Ведь его анархизм ничего не имел общего с тогдашней частушкой, приведенной в мемуарах Чуковского:



Анархист с меня стащил


Полушубок теткин.


Ах, тому ль его учил


Господин Кропоткин!



Иван Толстой: В мае в Праге, по традиции, сложившейся после бархатной революции, потомки русских эмигрантов собрались на Ольшанском кладбище, чтобы почтить память своих соотечественников, ставших жертвами сталинского послевоенного произвола. В 45-46 годах сотни русских и украинских эмигрантов были насильственно вывезены из Чехословакии и брошены в лагеря. Нынешняя панихида, на которой, как обычно, присутствовал президент Чехии Вацлав Клаус и члены правительства, была посвящена и памяти жены первого премьер-министра Чехословацкой республики Надежды Николаевны Крамарж. Рассказывает Нелли Павласкова.



Нелли Павласкова: Для беседы о знаменитой русской жене чехословацкого премьер-министра Карела Крамаржа я встретилась с Анастасией Копрживовой, занимающейся историей русской эмиграции в Чехословакии. Скажите, каким образом Крамарж познакомился со своей будущей женой и чем она была примечательна?



Анастасия Копрживова: Надежда Николаевна Крамарж была москвичка, она родилась в купеческой семье и вышла замуж за предпринимателя, известного фабриканта Абрикосова, фабрика которого выпускала кондитерские изделия, известные при царском режиме. С Карлом Крамаржем она познакомилась будучи уже замужем и матерью четверых детей. Карел Крамарж, как многие чехи и многие славяне из Австро-Венгрии, приехал в Россию в 90-е годы 19-го века, как все, посмотреть великого старца Толстого, навестить Ясную Поляну, посмотреть, как выглядит жизнь русской деревни. С Надеждой Николаевной он познакомился в 1890 году, ему было тогда 30 лет, они были приблизительно одного возраста, но Карел Крамарж был холостяк. Они были очарованы друг другом, и история их взаимной переписки длилась 10 лет. Только спустя 10 лет удалось Надежде Николаевне добиться развода. Это была очень сложная вещь в эти годы. И в 1901 году состоялась свадьба.



Нелли Павласкова: Надежда Крамарж прославилась еще и тем, что под ее руководством на участке в 12 тысяч квадратных метров было построено в 1915 году одно из интереснейших зданий Праги – вилла Крамаржа. Она объявлена историческим памятником и до сих пор служит в качестве резиденции чешских премьер-министров. Внутреннее убранство виллы с шестьюдесятью комнатами полностью сохранилось со времен Надежды Николаевны, умершей в 1936 году. Но вот мнение некоторых чешских историков: «Венский архитектор Фридрих Оманн должен был подчиниться вкусу жены Крамаржа, которая ежедневно ходила на стройку, неустанно контролировала строителей и архитектора, вмешивалась в их работу и в проект. Ее вкус не соответствовал ни чешской традиции, ни европейским направлениям в искусстве». Госпожа Копрживова, как вы полагаете, это справедливое замечание?



Анастасия Копрживова: Это справедливое замечание. Она была настоящая купчиха. Знала цену денег и за свои деньги реализовывала свои представления. Несправедливо это с точки зрения знатока архитектуры, так как в пражской вилле русского очень мало. Я думаю, это венский образец, как она представляла себе эту виллу. Начало первой мировой войны означало трагедию для этой, уже пожилой, супружеской пары. Карел Крамарж был, еще с двумя чешскими политиками, осужден за измену родине. Родине Австро-Венгрии. Он боролся за славянские идеи, он был великий славянофил. Так что именно за эти славянские идеи и за поддержку России, которая была противником Австро-Венгрии, он был осужден на смерть.



Нелли Павласкова: После смерти императора Франца-Иосифа смертная казнь была заменена пожизненным заключением, закончившимся, впрочем, через два с половиной года - в семнадцатом году. Сразу же после ареста Крамаржа в Праге Надежда Николаевна отправилась вслед за ним в Вену и все время помогала ему…


Крамарж был главой правительства только один год. Потом его партия проиграла выборы, и он снова стал текстильным магнатом и продолжал жить с женой в своем роскошном пражском доме.


Супруги Крамарж очень помогли первым российским эмигрантам в двадцатые годы.



Анастасия Копрживова: Они им помогали всю жизнь. Начиная с 20-х и до года их смерти в 35-м и 36-м годах. Он полгода без нее жил только. Он без нее жить не мог. Они были такой парой, которую жизнь связала так тесно, что они не могли представить себе жизнь один без другого. Надежда Крамарж никогда не выучила чешский язык, и она в чешском обществе чувствовала себя неуверенно, избегала. Но когда пришли русские, то вдруг она была хозяйкой богатого дома, где она принимала тех людей, которые стояли раньше гораздо выше, – дворяне, представители духовенства, научные работники, с которыми у нее бы раньше никогда не было бы взаимных контактов. И она была хозяйкой, которая любила их принимать на широкую ногу, как говорили, по-купечески – богато и щедро. Больше всего среди русской эмиграции у нее были самые теплые отношения к галлиполийцам и к солдатам белой армии. Инвалидов поддерживала, на всех балах была, хотя бы на полчаса приходила. Они с Крамаржем потратили все свои деньги на русскую эмиграцию. Они их поддерживали деньгами, поддерживали контактами. Карел Крамарж писал бесконечные письма разным своим политическим друзьям, промышленникам или банкирам, чтобы приняли, чтобы заступились, чтобы дали работу. Не только здесь, но и за границей.



Нелли Павласкова: Известно, что после образования Чехословакии в 1918 году отношения между первым президентом Масариком и первым премьер-министром Крамаржем были весьма холодные. У Масарика была американская жена и прозападная ориентация, у Крамаржа русская жена и убеждения славянофила. В одном они действовали согласно – это была поддержка русской антибольшевистской эмиграции.



Анастасия Копрживова: Здесь была со стороны Карла Крамаржа ревнивость определенная и, я думаю, что Надежда Николаевна помогала раздувать. Их отношения были довольно холодные. Ориентация Кармаржа была на Восток, на Россию. И он до конца своей жизни мечтал о старой России, не признавал Советский Союз.



Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG