Юрий Жигалкин: На недавнее известие о грядущих увольнениях на европейских предприятиях "Дженерал Моторс" немецкие работники "Джи Эм" ответили пятнадцатитысячной демонстрацией протеста. Двумя неделями раньше больше миллиона французов излили на уличцах свое негодование по поводу растущей безработицы. Между тем, сокращение десятков тысяч американских работников "Дженерал Моторс" осталось сугубо канцелярским событием. Самый высокий за последние тридцать лет уровень безработицы пока не дал пороху для даже зачаточного движения протеста. Это долготерпение американцев - феномен сравнительно новый для родины первомайской стачки. Еще в семидесятом году по призыву профсоюзов четыреста тысяч рабочих на два с лишним месяца остановили производство на "Дженерал Моторс". 10 лет спустя прошла последняя масштабная акция протеста - забастовка одиннадцати тысяч авиадиспетчеров. Закончилась она бесславно - президентским указом Рональда Рейгана, уволившего всех забастовщиков. Кое-кто из социологов, считает, что Рейган навсегда задушил стачечные порывы соотечественников, другие говорят о социальных, экономических и даже философских причинах, превративших рабочий класс в средний класс с совершенно особым самоощущением. Профессор Мичиганского университета Владимир Шляпентох приводит такие соображения.
Владимир Шляпентох: Я думаю, на первом месте стоит особая специфика отношений американцев к федеральному государству. В США, в общем, доминирующее идеологией является мнение о том, что люди сами отвечают за свою судьбу, за свое благосостояние. И роль государства в этом отношении является ключевой. Поэтому мысль о том, что рабочие в Детройте могут выйти на демонстрации с протестами против действий правительства - это для американцев кажется вещью невероятной. К тому же надо еще учесть, что американцы все-таки верят в свою демократию, верят во влияние своих представителей в Конгрессе. Они верят, что действия президента в известной степени зависят от их точки зрения. Таков механизм взаимодействия между обществом и государством в Америке. В этом механизме демонстраций и забастовок, по сути, нет.
Юрий Жигалкин: И не стоит, по-видимому, забывать, что словосочетание "классовая борьба" своего рода жупел для американцев?
Владимир Шляпентох: Абсолютно точно! На этот счет рыдали и Маркс, и Энгельс. Они осознали, какие слабые позиции социалистического движения, пролетарского движения в США. Наверное, ни в одной стране мира средний класс не был столь значителен, не охватывал большую часть общества, как в Америке. Это и объясняет среди некоторых других причин отсутствие традиции классовой борьбы в этой стране.
Юрий Жигалкин: Это был профессор Владимир Шляпентох. Мой коллега Владимир Морозов попытался поговорить с теми, кто принимал участие в забастовках.
Владимир Морозов: Среди моих знакомых нашелся только один человек, которому довелось бастовать. Эд Коллом, помощник профессора университета штата Мэн.
Эд Коллом: Мы бастовали и не ходили на работу по два дня на каждом из восьми кампусов. К нам присоединились более половины помощников преподавателей. Нас поддержала пресса. Университет не хотел негативной рекламы, и в итоге согласился с нашими требованиями - и с аспирантов, которые работали помощниками преподавателей, перестали брать плату за учебу. Создан профсоюз, у нас есть контракт, где все это записано.
Владимир Морозов: Мой другой знакомый Герберт Сайроп около 60 лет работал печатником в небольшом городке Янкерс, штат Нью-Йорк. Он с начальством никогда не воевал. Герберт, вам так хорошо платили?
Герберт Сайроп: Не то, чтобы я был очень доволен зарплатой. Но и не настолько недоволен, чтобы бастовать. Да и профсоюза у нас не было. Кроме того, в нашей фирме все решалось мирно. Если ты хорошо работаешь и попросишь повысить тебе зарплату, то где-то через год тебе ее повысят.
Владимир Морозов: Герберт объяснил мне, что, если бы печатники начали забастовку, то своих доходов лишились бы поставщики бумаги, шофера, которые развозят товар. Как соседям в глаза смотреть?!
Насчет соседей по-другому решили голливудские сценаристы. Вот как это отразилось на небольшой лос-анджелесской компании, которой владеет Корри Лавелл. Она снабжает студии бутафорией.
Корри Лавелл: Мне пришлось продать машину. Она мне не по карману. Теперь езжу на грузовичке, который принадлежит фирме. Мы за бесценок распродали большую часть своего товара - одежду, мебель, даже бутафорские гробы.
Владимир Морозов: За 100 дней забастовки сценаристов экономика Лос-Анджелеса потеряла полтора миллиарда долларов.
Юрий Жигалкин: И это настолько напугало Голливуд, что недавние попытки активистов вывести на забастовку членов актерской гильдии, были пресечены в зародыше самими либерально настроенными голливудскими звездами.
Владимир Шляпентох: Я думаю, на первом месте стоит особая специфика отношений американцев к федеральному государству. В США, в общем, доминирующее идеологией является мнение о том, что люди сами отвечают за свою судьбу, за свое благосостояние. И роль государства в этом отношении является ключевой. Поэтому мысль о том, что рабочие в Детройте могут выйти на демонстрации с протестами против действий правительства - это для американцев кажется вещью невероятной. К тому же надо еще учесть, что американцы все-таки верят в свою демократию, верят во влияние своих представителей в Конгрессе. Они верят, что действия президента в известной степени зависят от их точки зрения. Таков механизм взаимодействия между обществом и государством в Америке. В этом механизме демонстраций и забастовок, по сути, нет.
Юрий Жигалкин: И не стоит, по-видимому, забывать, что словосочетание "классовая борьба" своего рода жупел для американцев?
Владимир Шляпентох: Абсолютно точно! На этот счет рыдали и Маркс, и Энгельс. Они осознали, какие слабые позиции социалистического движения, пролетарского движения в США. Наверное, ни в одной стране мира средний класс не был столь значителен, не охватывал большую часть общества, как в Америке. Это и объясняет среди некоторых других причин отсутствие традиции классовой борьбы в этой стране.
Юрий Жигалкин: Это был профессор Владимир Шляпентох. Мой коллега Владимир Морозов попытался поговорить с теми, кто принимал участие в забастовках.
Владимир Морозов: Среди моих знакомых нашелся только один человек, которому довелось бастовать. Эд Коллом, помощник профессора университета штата Мэн.
Эд Коллом: Мы бастовали и не ходили на работу по два дня на каждом из восьми кампусов. К нам присоединились более половины помощников преподавателей. Нас поддержала пресса. Университет не хотел негативной рекламы, и в итоге согласился с нашими требованиями - и с аспирантов, которые работали помощниками преподавателей, перестали брать плату за учебу. Создан профсоюз, у нас есть контракт, где все это записано.
Владимир Морозов: Мой другой знакомый Герберт Сайроп около 60 лет работал печатником в небольшом городке Янкерс, штат Нью-Йорк. Он с начальством никогда не воевал. Герберт, вам так хорошо платили?
Герберт Сайроп: Не то, чтобы я был очень доволен зарплатой. Но и не настолько недоволен, чтобы бастовать. Да и профсоюза у нас не было. Кроме того, в нашей фирме все решалось мирно. Если ты хорошо работаешь и попросишь повысить тебе зарплату, то где-то через год тебе ее повысят.
Владимир Морозов: Герберт объяснил мне, что, если бы печатники начали забастовку, то своих доходов лишились бы поставщики бумаги, шофера, которые развозят товар. Как соседям в глаза смотреть?!
Насчет соседей по-другому решили голливудские сценаристы. Вот как это отразилось на небольшой лос-анджелесской компании, которой владеет Корри Лавелл. Она снабжает студии бутафорией.
Корри Лавелл: Мне пришлось продать машину. Она мне не по карману. Теперь езжу на грузовичке, который принадлежит фирме. Мы за бесценок распродали большую часть своего товара - одежду, мебель, даже бутафорские гробы.
Владимир Морозов: За 100 дней забастовки сценаристов экономика Лос-Анджелеса потеряла полтора миллиарда долларов.
Юрий Жигалкин: И это настолько напугало Голливуд, что недавние попытки активистов вывести на забастовку членов актерской гильдии, были пресечены в зародыше самими либерально настроенными голливудскими звездами.