Иван Толстой: Наш гость – внучатый племянник писателя Владимир Петкевич. Владимир Ростиславович – математик, живет в Праге. Его бабушка – Ольга Владимировна Набокова, родная сестра писателя. Все вместе, всей семьей весной 1919 года Набоковы покинули Крым и через Константинополь добрались до Европы. Владимир и Сергей отправились учиться в Англию, остальная семья осела в Берлине. В марте 22-го во время выступления Павла Милюкова в зале Берлинской Филармонии Владимир Дмитриевич Набоков был убит монархистом, целившим в Милюкова. Осиротевшая семья разъехалась: вдова Елена Ивановна с двумя дочерьми Еленой и Ольгой и сыном Кириллом получили специальную пенсию от чехословацкого правительства и переехали в Прагу. Здесь через тридцать лет и родился мой собеседник Владимир Петкевич. Семейные предания, память, забвение. Владимир Ростиславович, Чехословакия социалистических времен, как и Россия, была страной с закрытыми или почти закрытыми границами. И все-таки, насколько я знаю, Вы свою двоюродную бабушку увидели, в Швейцарию попали?
Владимир Петкевич: Я впервые выехал на Запад в 1979 году, а писатель скончался в 1977 году. В этом же году я встретился с его сестрой Еленой Сикорской, мог ее посетить в Женеве. Конечно, я встречался с моей бабушкой Ольгой Набоковой, Ольгой Петкевич, но я никогда не встретился с Верой Набоковой, это не было возможно в то время. Но я, конечно, познакомился только в 90-х годах с произведениями Владимира Набокова. То есть я читал его романы, его стихи и очень интересную книгу “Poems and Problems” - о шахматах.
Я могу сказать, что я потомок русских эмигрантов, которые приехали сюда в 20-х годах, после убийства Владимира Дмитриевича Набокова в 1922 году, и со всей семьей сюда приехала моя бабушка Ольга. У нее потом здесь, в Праге, родился сын Ростислав - мой отец. То есть, мои корни русские и чешские, потому что мама была чешка, а отец русский, но он уже родился в Праге и никогда не был в России, жил все время в Праге, до своей смерти в 1960 году.
Иван Толстой: В каком году вы родились?
Владимир Петкевич: Я родился в Праге в 1954 году, то есть за шесть лет до смерти моего отца.
Иван Толстой: В каком районе?
Владимир Петкевич: В Праге 6. Это район, где очень много русских эмигрантских домов - в Бубенече.
Иван Толстой: В Профессорском доме?
Владимир Петкевич: Нет, но довольно близко от этого дома. Я знаю, где находится Профессорский дом, - 10 минут от дома, где я жил.
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, о вашей бабушке.
Владимир Петкевич: Я могу сказать, что моя бабушка меня очень любила, меня воспитывала, я слышал первые русские слова, конечно, от нее. Я с ней встречался очень часто, до того времени, когда она умерла в 1978 году. Я могу сказать, что мы любили друг друга, она меня обожала и, главным образом, после смерти своего сына. Он скончался в 29 лет, так что это был такой шок для нее, и я был единственный внук ее, и она меня любила чрезмерно.
Иван Толстой: Конечно, бабушка была главной носительницей русской памяти?
Владимир Петкевич: Конечно. Но моя мама тоже очень хорошо владела русским языком, так что я вырастал в чешско-русской культуре, в такой культурной среде.
Иван Толстой: Это были какие-то рассказы, о детстве, о семье?
Владимир Петкевич: О семье, да, разные впечатления о том, как они всей семьей бежали из России, и тоже об отце, видном юристе и политическом деятеле. Он был кадет в это время и министром Временного правительства в 1917 году.
Иван Толстой: Бабушка ведь была совсем маленькой во время революции, когда они эмигрировали?
Владимир Петкевич: 20 лет ей было тогда.
Иван Толстой: Скажите, если я правильно помню, вместе со своей матерью, Еленой Ивановной Набоковой, она переехала в Прагу после убийства Владимира Дмитриевича? А что рассказывала она о тех пражских годах, о 20-х и 30-х, как она вырастала, где она училась, с кем она дружила, какой был ее круг, рассказывала она что-нибудь о тех далеких годах?
Владимир Петкевич: Она почти ничего не рассказывала. Это жаль. Она жила в разных местах. Конечно, в Дейвицах, где я с ней встречался, и потом тоже в Черношицах и во Вшенорах, но она ничего об этих годах не рассказывала, даже о своем муже Борисе Петкевиче ничего мне не говорила. Так что я думаю, что она как-то не хотела говорить о прошлом.
Иван Толстой: А кем был Борис Петкевич?
Владимир Петкевич: Он был землемером и инженером.
Иван Толстой: Он был русский эмигрант?
Владимир Петкевич: Он был русский эмигрант, и он принимал участие в боях в Гражданской войне, и в Галлиполи он был. Интересно то, что немедленно после освобождения советской армией 9 мая НКВДисты пришли просто за ним и его хотели арестовать, но его уже в Праге не было, он удрал каким-то образом, ему удалось бежать в Англию, и там все следы исчезают. Я думаю, что он там умер в 1965 году. Но никаких сведений нет.
Иван Толстой: Как интересно! Пытался ли он вступить в контакт с другими родственниками, с родственниками своей жены?
Владимир Петкевич: Не думаю. Я думаю, что они развелись в 30-е годы, то есть после рождения моего отца, это было в 31-м году, и потом он здесь жил. Я думаю, что он тоже был в какой-то организации, которая была против большевиков в 40-х годах, во время немецкой оккупации, и, когда фронт приближался, он боялся, конечно, и вовремя удрал. Но следов нет, я его никогда не видел, и в альбомах фотографии - это все, то у меня есть. Никакой переписки не было, никаких писем, ничего.
Иван Толстой: То есть, его деятельность в 40-е годы здесь, в Праге, вам неизвестна?
Владимир Петкевич: Нет. Я думаю, что это была организация против большевиков, и, я думаю, эту организацию поддерживали немцы. А потом он удрал в Англию. Это все, что я знаю.
Иван Толстой: А в России он не побывал во время войны?
Владимир Петкевич: Нет, не думаю. Это было ужасно опасно. Я думаю, что арестовали бабушку тоже Ольгу. Три дня, и потом ее отпустили. Она была для них неинтересна. Но они могли ее послать в Сибирь, но ничего не было. Было много таких, которые пошли в Сибирь.
Иван Толстой: Бабушка не рассказывала об этих трех днях?
Владимир Петкевич: Нет, никогда.
Иван Толстой: Это была слишком большая травма?
Владимир Петкевич: Может быть.
Иван Толстой: Скажете, какие были отношения у Ольги Владимировны Набоковой и у Елены Владимировны, ведь обе сестры и в 20-е, и в 30-е, и в 40-е годы оставались здесь, в Праге?
Владимир Петкевич: Отношения были, я думаю, очень хорошие, у них была переписка.
Иван Толстой: Это уже после войны.
Владимир Петкевич: Да. С 47-го года, когда Елена ушла в Швейцарию, и с тех пор шла переписка. Но до тех пор я думаю, что отношения были теплые.
Иван Толстой: Была внутрисемейная дружба?
Владимир Петкевич: Я думаю, что да. Между сестрами. Я думаю, что отношения Ольги Владимировны в Владимира Набокова не были очень хорошие. Я не знаю, почему. Что-то было не то.
Иван Толстой: Он, насколько я знаю, приезжал в Прагу, навещал свою мать?
Владимир Петкевич: Но я не знаю, сколько раз это было, я думаю, раза три, и явно, что он даже не участвовал в похоронах. То есть, его мать скончалась в мае 39-го года, но он сюда не приехал. Я думаю, что он боялся, это было очень опасно.
Иван Толстой: Прага ведь была уже оккупирована?
Владимир Петкевич: Кончено. Это и было причиной, я думаю. И потом Ольга с братом, там не было никакой переписки, я думаю. Переписка с Еленой, но не с братом. Насчет отношений с братом бабушка никогда не говорила, но у нее были книжки, романы Владимира Набокова английские. Так что, например, я впервые читал “Speak, Memory”, «Другие берега» на английском языке. Я эту книгу видел, кончено, у бабушки. Так что она у меня еще есть.
Иван Толстой: Бабушка любила вспоминать семью, свою мать, какие-то семейные традиции?
Владимир Петкевич: Да, она вспоминала о своей маме и, кончено, о Евгении Константиновне Гофельд, которую она очень любила. Все, конечно, обожали эту старушку. Она меня еще воспитывала. Она скончалась, когда мне было три года. Они вообще жили втроем или вчетвером на Коуловой улице, то есть, ее мать, Евгения Константиновна, Ольга и Ростик - сын. Я не знаю, с каких пор, может быть, с начала 30-х годов они пришли в этот дом, который был построен в 20-е годы. Вообще, это было дом, где жило очень много русских эмигрантов, этот дом был полон эмигрантов. Было два дома такого рода на Коуловой улице.
Иван Толстой: Большая была квартира?
Владимир Петкевич: Нет, кухня и еще одна комната. Три комнаты было.
Иван Толстой: Что случилось с имуществом Елены Ивановны Набоковой, вдовы Владимира Дмитриевича? Фотографии, какие-то любимые вещицы, альбомы, книги, какое-то мелкое барахлишко, что с ним случилось, перешло ли оно в семью вашей матери?
Владимир Петкевич: Да, это касается только фотографий и книг. Альбом фотографий, и это все. Ничего другого не было.
Иван Толстой: Какие книжки читала вам бабушка, с какой Россией она вас старалась познакомить?
Владимир Петкевич: Она любила классику. Например, Пушкина, Лермонтова. Я думаю, что у нее не было никаких советских книг. Я не читал, например, Бунина с Булгаковым, я должен был познакомиться сам с литературой советского времени. Чехов, Достоевский, Гончаров.
Иван Толстой: Воспитывались ли вы в религиозном духе?
Владимир Петкевич: Нет. Меня крестили, это было в сентябре 54-го года, но бабушка не была носителем религиозной мысли. Я думаю, что Елена тоже. Потому что я об этом с ней разговаривал, когда я ее посетил в Женеве, и как-то она отказывалась от религии. Но я сам - религиозный человек. Но здесь, надо сказать, что я был под влияниям моего отчима Ярослава Меда, который меня воспитывал по-католически. Так что сейчас я католик.
Иван Толстой: А вы могли бы поподробнее остановиться на этом разговоре с Еленой Владимировной Набоковой в Женеве, о котором вы сказали? Вы сами подошли к этой религиозной теме?
Владимир Петкевич: Нет, она рассказывала об одном священнике, которого она не любила. Ее внук был воспитан в еврейских традициях, и этот священник как-то очень нехорошо выразился о евреях, и то, что священник не любил евреев, как-то на нее произвело очень плохое впечатление, так что она вообще, я думаю, от православия отказалась.
Иван Толстой: Этот священник жил в Женеве?
Владимир Петкевич: Да.
Иван Толстой: А как вы съездили тогда в Женеву, вы сказали, что это был 79-й год?
Владимир Петкевич: Меня коммунисты пустили, потому что мне просто дали деньги, так что я должен был что-то заплатить, но мне они позволили выехать.
Иван Толстой: Простите, я просто не понял, кто дал деньги?
Владимир Петкевич: У меня были деньги, но они мне дали доллары.
Иван Толстой: Вы поменяли кроны на доллары и с ними могли поехать?
Владимир Петкевич: Да. С одним другом выехал в разные страны Западной Европы и провел неделю в квартире Елены Сикорской.
Иван Толстой: Вашей двоюродной бабушки. Она вас естественно не помнила, потому что она уехала из Праги раньше, в 47-м, а вы родились в 54-м.
Владимир Петкевич: Я ее впервые видел, и мы сразу подружились, потому что это была очень интересная встреча, все время разговаривали о разных вещах, играли в скрэббл. Было очень интересно, потому что я туда приехал и сообразил, что я потерял все деньги. Я оставил кошелек где-то в телефонной будке, потому что я должен был быстро ей позвонить, у нас была пересадка в Цюрихе, я ей позвонил и все оставил в этой будке. Полный кошмар. Я приехал туда в 12 часов ночи, вошел: «О, тетя, у меня нет никаких денег». Ничего, прежде всего мы сыграем в скрэббл. Мы до трех играли в русский скрэббл. И потом все было благополучно, у меня были эти чеки, я получил все деньги. И еще Вера мне прислала 200 франков.
Иван Толстой: Но Вера Евсеевна не приехала вас навестить?
Владимир Петкевич: Нет. Они жила тогда в Монтре, на другом конце Женевского озера. Это было впервые. А во второй раз я ее посетил 16 лет спустя, в 1995 году, уже просто старушка, 89 лет. Она скончалась 6 лет спустя.
Иван Толстой: О чем Елена Владимировна вас расспрашивала, можно себе представить, а о чем вы ее расспрашивали?
Владимир Петкевич: Она хотела, чтобы я говорил на чешском языке. Она хотела упражняться. Но невозможно было. Потому что она забыла, она покинула Чехословакию в 47-м году.
Иван Толстой: Но она же 25 лет прожила в Праге, училась здесь и работала, чешская речь для не была речь привычная.
Владимир Петкевич: Как она тогда говорила на чешском языке? Бабушка Ольга говорила довольно плохо, выговор плохой, писала с ужасными ошибками, так что я могу сказать, что не было интеграции моей бабушки в чешскую среду. Как было с Еленой - не знаю, я думаю, что получше, потому что была просто как-то более откровенная. О разных вещах, о культуре мы разговаривали, о жизни на Западе, вообще о политических событиях в это время. Все было очень интересно.
Иван Толстой: Давайте вернемся в Прагу. Как вы вырастали, что вы делали в жизни, чему вы учились, кто вы по специальности?
Владимир Петкевич: Я - лингвист, который занимается машинной обработкой текстов. Главным образом, чешским языком. По специальности я математик, хотел учиться латинскому и греческому языкам, но это было невозможно, это было в 70-х годах, потому что была нормализация, не было никакой оттепели, наоборот. Я хотел поступить на философский факультет, такая была традиция. Мама очень любила языки и литератору. Это было невозможно, я не хотел идти в амию, так что я должен был чему-то учиться. Я поступил на Математико-физический факультет Карлова университета, где я провел 5 очень хороших лет, так что я учился математике и потом работал программистом в одном учреждении в 80-е и в начале 90-х годов. Это была прелесть, это был так называемый Исследовательский институт математических приборов, это были наиболее выдающиеся лица, там атмосфера была невероятная, я с очень огромном удовольствием вспоминаю об этом времени, это было 12 лет прекрасных. И потом я поступил на Философский факультет после Бархатной революции.
Иван Толстой: Скажите, никогда вы не сталкивались с проблемами вашего, так сказать, белоэмигрантского происхождения?
Владимир Петкевич: Нет, но я не знаю, почему мне коммунисты не позволили поступить на Философский факультет. Как-то очень странно, потому что вступительный экзамен был выдающийся. Написали, что я не сдал экзамена, и я не знаю причину. Может быть, причина была очень мелкая, потому что моя мама, например, играла в теннис, это был буржуазный спорт. Может быть, такие мелочи могли сыграть свою роль. Вообще, мои корни коммунисты, может быть, знали. Не знаю.
Иван Толстой: Вы говорили о воспитании отчимом, правда? Ваши родители развелись?
Владимир Петкевич: К сожалению, это было в 55-56 году, но, надо сказать, они развелись по нелюбви, они любили друг друга, но как-то просто... Те годы и, вообще, среда, были разные проблемы, о которых мама никогда не разговаривала, и только после ее смерти я кое-что узнал, какие были отношения. Но я думаю, что она все время носила моего отца в своем сердце и очень его любила. Потом появился второй муж, и они провели очень счастливых 41 год вместе, так что все было очень хорошо, и мое детство - это была прелесть.
Иван Толстой: Какие были интересы у отца, кто он был по специальности?
Владимир Петкевич: Отец занимался литературой, очень хорошо ее знал, тоже занимался языками. Он вырастал в 50-х годах, он хотел тоже поступить на Философский факультет, и это было невозможно. Потом он был в каком-то учреждении, техническая школа, которая его вообще не интересовала, потом он продавал советские книги на Вацлавской площади, потом его оттуда выкинули, он потом пошел не знаю, куда. Жизнь очень несчастная. И все эти события, все эти неудачи способствовали тому, что он скончался довольно рано, в 29 лет. Это было после того, как родители развелись.
Иван Толстой: А его интересовали связи с семьей?
Владимир Петкевич: Да, я думаю, что, да. В книге «Переписка с сестрой» Владимир Набоков пишет, что он хотел, чтобы Ростик, мой отец, мог выехать в Америку, потому что он тогда был в Америке, но не удалось, к сожалению. Это было, я думаю, очень трудно по политическим соображениям.
Иван Толстой: Может быть, это дало бы ему какой-то стимул.
Владимир Петкевич: Да, конечно, непременно.
Иван Толстой: Он, как я понимаю, был человек ищущий и не знавший, к чему, собственно говоря, склониться, где себя применить в этой жизни.
Владимир Петкевич: Он принадлежал к такому виду людей, у которых не было никаких шансов в коммунистическом обществе в эту пору. Что он мог делать? Он хотел заниматься литературой, культурными вещами, то есть он, например, очень хорошо играл на рояле, он интеллектуал, я могу сказать. Но в это время не повезло интеллектуалам в Чехословакии. Несчастный человек.
Иван Толстой: А бабушка, Ольга Владимировна, она похоронена на…?
Владимир Петкевич: На Ольшанском кладбище
Иван Толстой: Там же где ее мать, Елена Ивановна?
Владимир Петкевич: Там две могилы отдельные, в одной могиле она со своим сыном, моим отцом, и еще вторая могила, где Евгения Константиновна Гофельд и Елена Ивановна Набокова.
Иван Толстой: Можете ли вы рассказать нам, как жила в Праге полтора десятилетия Елена Ивановна Набокова? Насколько я понимаю, чехословацкое правительство наградило ее пенсией, стипендией, так называемой, то есть, была какая-то финансовая помощь, которая продолжалась все годы ее жизни, да?
Владимир Петкевич: Да.
Иван Толстой: Как она существовала, каков был круг ее знакомых?
Владимир Петкевич: Я этого никогда не знал, бабушка об этом никогда не говорила. К сожалению, я знал только, где она жила, и я видел карикатуры Норы Мусатовой. Это все, что я видел. Я вообще не знал, каким образом она здесь жила, с кем встречалась, какая была среда. То есть, среда была эмигрантская, но с кем она встречалась, я не знаю.
Иван Толстой: Поясните, пожалуйста, нашим слушателям, что такое карикатуры Норы Мусатовой.
Владимир Петкевич: Она - художник, дочь видного художника Григория Мусатова, и она все еще живет и работает. Она рисовала карикатуры моей прабабушки, и они очень хорошие, мне очень нравятся. С таксой, и очень все интересно. Это такой очерк, касающийся жизни моей прабабушки. Но каким образом она жила, я не знаю, потому что бабушка мне ничего не сказала.
Иван Толстой: Давайте поясним нашим слушателям, что у Норы Мусатовой есть такое хобби - она рисует исторические карикатуры. Она рисует людей пером, людей, которых она видела когда-то, это не рисунки с натуры.
Владимир Петкевич: Она по памяти, по фотографиям тоже, у нее альбом, у нее тоже фотографии прабабушки.
Иван Толстой: Она как бы восстанавливает в памяти какие-то рассказы, семейные истории, всякие пражские случаи. Я видел у нее, в частности, рисунок - Владимир Набоков, играющий в теннис.
Владимир Петкевич: Этого рисунка не видел, к сожалению.
Иван Толстой: Набоков на корте, исключительно похожий, исключительно выразительный. Она его не видела. Но она видела какую-то фотографию Набокова, и она соединила некоего теннисиста в своем воображении с Владимиром Набоковым, и получилось исключительно выразительно. Я желаю всем нашим слушателям, когда они увидят рисунки Норы Мусатовой, поинтересоваться теми прототипами, которые послужили для этих образов. Расскажите, пожалуйста о вашем русском круге знакомств здесь, в Праге, вообще, в Чехии. Как вы поддерживаете ваш русский язык и ваше общение?
Владимир Петкевич: У меня очень мало связей с русскими, я встречаюсь вообще с Норой Мусатовой, читаю книги и стараюсь слушать русское радио, мне не везет, надо сказать. И существуют конференции, которые состоятся в Санкт-Петербурге, конференции по лингвистике, я участник этих конференций. Например, несколько месяцев тому назад я был в Петербурге, участвовал там в конференции, продолжил там свое пребывание на 7-10 дней. Таким образом, я всасываю русскую культуру там. Я был тоже в Москве, но уже 20 лет тому назад. То есть, я могу сказать, что я живу русской жизнью посредством книг, читая русские книги.
Иван Толстой: Интересуетесь ли вы Набоковым как писателем, набоковедением, набоковедами?
Владимир Петкевич: Да, я люблю читать его книги в подлиннике, на английском и на русском языке, но тоже в переводах моего друга Павла Раминника на чешский язык, и эти переводы действительно выдающиеся, они мне очень нравятся. И он мне предложил, чтобы я, например, перевел «Дар» набоковский три года тому назад. Это ужасно трудно для меня. Я Набокова люблю, но не знаю, если его хорошо понимаю. Слишком трудный автор, и как-то его темы, которые интересные, но там отсутствуют некоторые темы, которые меня интересуют.
Иван Толстой: Например?
Владимир Петкевич: Например, разница между добром и злом. Этого как-то нет. Юмор тоже как-то, по-моему, отсутствует.
Иван Толстой: Родственник-то родственник, а все-таки причесана душа по-другому?
Владимир Петкевич: Да. Я, например, не понимаю набоковский интерес, он интересуется, например, Лолитой, этим типом девушек, и вообще, такие эротические связи. Я совершенно не понимаю, почему.
Иван Толстой: Вам это не кажется неким приемом, привлекающим читателей?
Владимир Петкевич: Может быть, да. Но это как-то не привлекает, и это довольно странно для меня. Почему это интересно, почему Лолита интересная? Потому что это был этакий буржуа в 50-х годах, почему он интересуется такой темой этих девушек и мужчин. Например, «Волшебник», «Лолита» - это очень хорошо написано, но как тема это странно для меня.
Иван Толстой: Вы, так сказать, проявляете этическое беспокойство в этом плане?
Владимир Петкевич: Да.
Иван Толстой: А книги о Набокове, работы о нем, размышления на набоковедческую тему интересуют вас?
Владимир Петкевич: Я читал только биографию Брайана Бойда.
Иван Толстой: Это самая главная.
Владимир Петкевич: И тоже как раз читал Носика, и могу сравнивать. Было бы очень хорошо, если бы мы могли бы перевести на чешский язык биографию Бойда. Это, конечно, огромный проект. Интересно то, что я с Бойдом встретился в квартире, где я жил и где жили мои предки, в Коуловой улице, в 1981 году.
Иван Толстой: А что он здесь делал?
Владимир Петкевич: Он меня встретил, чтобы узнать кое-что для своей книги. Очень интересная встреча. У него был очень хороший русский язык.
Иван Толстой: Вы что-нибудь сообщили ему?
Владимир Петкевич: Да, я сообщил ему, не помню уже что, но, по-моему, в книге ничего из этого не вышло, он не включил в свою биографию то, что я ему сказал. Я уже не помню, это было давным-давно.
Иван Толстой: Тем самым, вы опередили мой вопрос, я как раз хотел спросить вас сперва о том, интересует ли вас набоковедение, а следующим вопросом интересуете ли вы набоковедение. Выяснилось, что, да, Брайан Бойд вами интересуется. Вообще, вас приглашают когда-нибудь выступить с воспоминаниями о семье, рассказать что-нибудь о набоковских традициях?
Владимир Петкевич: Как раз вчера было интервью с Радио Влтава, они меня как раз спрашивали про Набокова в связи с годовщиной. Меня пригласили на конференцию, которая состоится в июне в Санкт-Петербурге, но я не буду выступать, я не набоковед, у меня другая профессия, но я поеду в Санкт-Петербург. Меня вообще это очень интересует, конференции о Набокове, но у меня другая профессия, так что я не могу посвятить слишком много времени этим темам.
Иван Толстой: Скажите, кем вы себя ощущаете - русским или чехом?
Владимир Петкевич: Я могу сказать, что я себя чувствую космополитом. Я не думаю, что я слишком себя чувствую чехом. Конечно, я вырастал в чешской среде, говорю на чешском языке, но не могу сказать, чтобы я себя слишком отождествлял с чешской культурой, с чешским народом. Не могу этого сказать.
Иван Толстой: То есть, больше все-таки у вас по ощущению русских корней?
Владимир Петкевич: Тоже нет, не могу сказать, потому что я не жил там, я неделю на протяжении двух лет посещу Россию, и все. И, конечно, я в контакте посредством книг, вот и все.
Иван Толстой: Вы думаете по-чешски?
Владимир Петкевич: Это интересный вопрос, потому что я не думаю, что размышления связаны с языком. Потому что, когда я, например, размышляю о математике, подготавливаю лекции для моей работы на факультете, как-то это меня связно с языком, но говорят, что человек молится и думает в языке, да. Иногда это на чешском.
Иван Толстой: То есть, икс квадрат вы про себя проговариваете по-чешски?
Владимир Петкевич: Да. Но я очень люблю для себя говорить на разных иностранных языках. Тут я тоже упражнялся и в английском, и в русском, и во французском.
Иван Толстой: Но это не думанье, а разговор с самим собой, скорее.
Владимир Петкевич: Да. Например, я молюсь на чешском языке.
Иван Толстой: А что такое чешская душа, что такое чешский литературный вкус, что такое чешский интерес, насколько чехи интересуются нами, русскими?
Владимир Петкевич: Не знаю, что ответить, потому что существуют люди, которые интересуются русской культурой, русской душой, но таких очень мало. Я думаю, это заключается в том, что у чехов довольно плохие воспоминания, плохой опыт. Хорошие - это после освобождения советской армией, но потом, конечно, коммунистическая эпоха связана с Советским Союзом и иным образом с русскими. В том, что касается меня, я связан с русской культурой больше, чем, скажем, нормальный чех, но это из-за корней, которые у меня есть.
Иван Толстой: А вас кем чехи воспринимают? Русским или своим, чехом?
Владимир Петкевич: Чехом.
Иван Толстой: У чехов было много полос отношений к русским и к России: была попытка славянского единства в конце 19-го - начала 20-го века, и были русские эмигранты здесь, которые, наверное, оставили о себе все-таки очень неплохую память.
Владимир Петкевич: Очень хорошую память, я думаю.
Иван Толстой: И было освобождение Праги. Для чехов оно не было травматичным. Потом годы коммунизма, подавление Пражской весны. А сейчас вот как все-таки это улеглось, сейчас что забыто, а что помнят чехи, какие сейчас настроения, как вам кажется?
Владимир Петкевич: Я думаю, что некоторые чехи боятся политического и экономического влияния России.
Иван Толстой: Последствия 68-го года улеглись немножко, уже молодежь их остро не воспринимает.
Владимир Петкевич: Я думаю, что насчет политики и экономики существуют причины, почему я немножко боюсь влияния российского государства на страну, где я живу. Я думаю, что те, кто управляет Россией в это время, господин Медведев с премьером Путиным, делают все для того, чтобы как-то Чешскую республику понимать, как раньше, что она принадлежит к сфере интересов России. Так что они стараются экономическими средствами каким-то образом вернуть Чешскую республику в свою сферу, перетянуть на свою сторону. Так что этого я боюсь. Я не знаю, как другие.
Иван Толстой: Вы чувствуете, что у вас есть единомышленники в Чехии, которые так же боятся в этом же смысле России, что есть чехи, которые верят, что Россия снова может наступить на ее территорию?
Владимир Петкевич: Да, да.
Иван Толстой: А Набокова кем воспринимают чехи - русским, иностранцем, американским писателем, писавшим по-русски, кем?
Владимир Петкевич: Американским писателем, писавшим по-русски и, кончено, по-английски тоже. Я думаю, что это не важно, важно то, что он выдающийся писатель. Как-то я не знаю, если чехи отличают период русский, потом английский. Это просто литература высшего качества, и не думаю, что это очень важно, это различие.
Иван Толстой: Они разделяют Набокова-писателя и Набокова -человека русского, он для них не с Россией связан, а, прежде всего, с текстом, с литературой?
Владимир Петкевич: Я никогда не пойму, каким образом он мог писать по-английски, это что-то невероятное, язык такой. В Прагу приехали американские студенты, мне было 18 лет в это время, была встреча, уже шла нормализация, и я их спрашивал, каким образом вы воспринимаете Набокова, потому что это трудный писатель. И они ответили: да, очень трудный. Вот такие странные слова. Ужасно, конечно, богатый словарь, тоже у них были трудности. Я как раз читал тогда «Speak, Memory» Набокова, для меня это было очень трудно, я учил английский язык.
Иван Толстой: У вас есть любимая книга вашего двоюродного дедушки?
Владимир Петкевич: “Speak, Memory” как раз.
Иван Толстой: Именно по-английски?
Владимир Петкевич: Да. Но и Другие берега. Там разные версии, конечно. Так что «Другие берега» и “Speak, Memory” это мои любимые книги.
Иван Толстой: У вас есть собственная семья?
Владимир Петкевич: Да, у меня жена и трое детей.
Иван Толстой: Знают ли они русский язык?
Владимир Петкевич: Нет. К сожалению, не знают.
Иван Толстой: Вы не пробовали поддерживать в них русский язык?
Владимир Петкевич: Моя жена - чешка, и как-то просто не было возможности. Я думаю, что я старался говорить с ними на русском языке, и из этого ничего не вышло и, может быть, они будут учиться русскому….
Иван Толстой: Интересуются ли они своим двоюродным предком Владимиром Набоковым?
Владимир Петкевич: Только косвенно, могу сказать, через меня, потому что я в контакте с разными людьми, которые интересуются Набоковым, конечно.
Иван Толстой: А каким-то образом вы интересовались, если не семейными преданиями, если не семейными русскими связями, то другими эмигрантами в Праге и, вообще, в Чехословакии, был ли у вас интерес к кому-то из русских, хотели ли вы объединиться с кем-то душевно или эстетически именно на русской почве?
Владимир Петкевич: Мама и уже я, мы встречались с Норой Мусатовой, например, в Праге, и с Наташей Кухтиной.
Иван Толстой: Кто это?
Владимир Петкевич: Это семейная подруга и, вообще, они эмигранты, которые пришли сюда в 20-е годы. То есть, ее мама - это Наташи Кухтиной, ей около 70-ти лет, она уже в этом возрасте, и ее мама меня воспитывала, когда я был в детском саду, когда мне было три года. Так что такая семья эмигрантская, но она родилась уже здесь, эта Наташа, в то время, когда мой отец родился. И потом мы встречались позднее, моя бабушка встречалась с Максимовым еще таким. Не знаю, какая у него была профессия, но он очень хорошо играл в шахматы, я его знаю тоже по шахматам, и мой дедушка тоже играл в Праге в 30-го годы.
Иван Толстой: А вы шахматист?
Владимир Петкевич: Да, очень люблю шахматы.
Иван Толстой: Вот почему вы в самом начале разговора вы начали с книги “Poems and Problems”! Как, по-вашему, Владимир Набоков был интересным шахматным композитором?
Владимир Петкевич: Я думаю, что да.
Иван Толстой: Вы не пробовали решать его задачи?
Владимир Петкевич: Он не был выдающимся игроком, но его задачи довольно хорошего качества.
Иван Толстой: А каким-то образом похожи его шахматные задачи на то, чем он занимался в литературе, есть какое-то соответствие, знаете, как бывает общий стиль у человека, как он ходит, как говорит?
Владимир Петкевич: Я думаю, что такая общая черта - это скрытость решения, потому что он очень трудный автор. Когда я читал «Дар», только потом я сообразил, что Федор - это дар. Это одна из загадок этой книги. То же самое проявляется в шахматах. Я, например, люблю решать этюды и задачи шахматные. А он любил их составлять. И тоже, я думаю, решать. Это проявляется в литературе, в разных местах его романов.
Иван Толстой: А вы сами сочиняете шахматные задачи?
Владимир Петкевич: Я сочинил две. Это очень трудно, и у меня не хватает времени и, я думаю, способностей. У меня много книг по шахматам из России и Советского Союза.
Иван Толстой: Кто ухаживает за могилами ваших предков на Ольшанском кладбище?
Владимир Петкевич: Я.
Иван Толстой: Это дело финансово трудное?
Владимир Петкевич: Я хочу в этом году кое-что сделать с могилами, нагрузить землю. Я думаю, что это будет несколько тысяч крон. Скажем, в мае в июне я хочу что-нибудь сделать и больше ухаживать за могилами. Никто за ними не ухаживает. Только я.
