Программу ведет Юрий Жигалкин. Принимает участие корреспондент Радио Свобода в США Александр Генис.
Юрий Жигалкин: В среду в Нью-Гемпшире скончался поэт, литературовед, профессор Дартмутского колледжа Лев Лосев. Он родился в тридцать седьмом году в Ленинграде, иммигрировал в Соединенные Штаты в семьдесят шестом году. Даже за границей он сумел выразить себя необычайно полно: выпустил несколько книг стихов, опубликовал исследования о "Слове о полку Игореве", о творчестве Чехова, Ахматовой, Солженицына, Бродского, с которым он тесно дружил. Почти тридцать лет он преподавал русскую литературу в престижном Дартмутском колледже. О Льве Лосеве говорит Александр Генис.
Александр Генис:
Как же, твержу, мне поставлен в аллейке
памятник в виде стола и скамейки,
с кружкой, поллитрой, вкрутую яйцом,
следом за дедом моим и отцом.
Эти стихи Лосева из самого первого его сборника кажутся заранее изготовленной эпитафией. В них есть все, за что его любят читатели. Юмор, точность, внятность, отчетливость, даже застенчивый патриотизм и тихая нежность. Никто никогда не слышал, чтобы Лосев повышал голос, особенно - в застолье. Возможно, потому, что он был человеком двух крайностей - крайне умерен и бесконечно сдержан. Бинарная оппозиция определяла его творчество. Один был профессором престижного Дартмута, другой писал стихи, включая замечательный цикл "Памяти водки".
Лосев и сам не терпел, и другим не позволял смешивать поэзию и филологию. Раз первой - говорил Лосев, - закон не писан, он должен быть особенно суров для второй. В литературоведении Лосева отличало сухое перо, точное слово и брезгливое отношение ко всяким архитектурным излишествам. Именно поэтому поистине бесценны его комментаторские труды. Думаю, ни одному русскому гению не досталось такого толкователя, как Бродскому. Буквально каждое его слово Лосев помнил, понимал и объяснил в своих готовых, но все еще неопубликованных комментариях.
Со своими стихами Лосев обращался не так, как с чужими. Его поэзия полна интеллектуальной эквилибристики. Каждое стихотворение - как цирковой номер, под куполом и без сетки. В такой поэзии нет ничего ни естественного, ни противоестественного, только - искусное. Пропустив романтический 19-й век, Лосев был бы своим в том просвещенном столетии, когда литература была еще не средством самовыражения, а сама собой - изящной словесностью. Из этой цивилизованной эпохи пришло и главное достоинство лосевской поэзии - остроумие. Как и скальпелем, этим тонким инструментом может пользоваться лишь специалист, знающий, что литература - еще и профессия, секретное ремесло, с помощью которого мастер изготовляет затейливые вещи из языка. В стихах Лосева читатель любуется ими, как посетитель в музее.
Юрий Жигалкин: В среду в Нью-Гемпшире скончался поэт, литературовед, профессор Дартмутского колледжа Лев Лосев. Он родился в тридцать седьмом году в Ленинграде, иммигрировал в Соединенные Штаты в семьдесят шестом году. Даже за границей он сумел выразить себя необычайно полно: выпустил несколько книг стихов, опубликовал исследования о "Слове о полку Игореве", о творчестве Чехова, Ахматовой, Солженицына, Бродского, с которым он тесно дружил. Почти тридцать лет он преподавал русскую литературу в престижном Дартмутском колледже. О Льве Лосеве говорит Александр Генис.
Александр Генис:
Как же, твержу, мне поставлен в аллейке
памятник в виде стола и скамейки,
с кружкой, поллитрой, вкрутую яйцом,
следом за дедом моим и отцом.
Эти стихи Лосева из самого первого его сборника кажутся заранее изготовленной эпитафией. В них есть все, за что его любят читатели. Юмор, точность, внятность, отчетливость, даже застенчивый патриотизм и тихая нежность. Никто никогда не слышал, чтобы Лосев повышал голос, особенно - в застолье. Возможно, потому, что он был человеком двух крайностей - крайне умерен и бесконечно сдержан. Бинарная оппозиция определяла его творчество. Один был профессором престижного Дартмута, другой писал стихи, включая замечательный цикл "Памяти водки".
Лосев и сам не терпел, и другим не позволял смешивать поэзию и филологию. Раз первой - говорил Лосев, - закон не писан, он должен быть особенно суров для второй. В литературоведении Лосева отличало сухое перо, точное слово и брезгливое отношение ко всяким архитектурным излишествам. Именно поэтому поистине бесценны его комментаторские труды. Думаю, ни одному русскому гению не досталось такого толкователя, как Бродскому. Буквально каждое его слово Лосев помнил, понимал и объяснил в своих готовых, но все еще неопубликованных комментариях.
Со своими стихами Лосев обращался не так, как с чужими. Его поэзия полна интеллектуальной эквилибристики. Каждое стихотворение - как цирковой номер, под куполом и без сетки. В такой поэзии нет ничего ни естественного, ни противоестественного, только - искусное. Пропустив романтический 19-й век, Лосев был бы своим в том просвещенном столетии, когда литература была еще не средством самовыражения, а сама собой - изящной словесностью. Из этой цивилизованной эпохи пришло и главное достоинство лосевской поэзии - остроумие. Как и скальпелем, этим тонким инструментом может пользоваться лишь специалист, знающий, что литература - еще и профессия, секретное ремесло, с помощью которого мастер изготовляет затейливые вещи из языка. В стихах Лосева читатель любуется ими, как посетитель в музее.
