Ливан-Израиль: можно ли призвать к ответственности «Хезболлах»
Ирина Лагунина: На юге и на севере Израиля в заложниках оказались израильские солдаты. И ХАМАС на юге, и «Хезболлах» на севере в Ливане требуют в обмен освободить их сторонников и активистов, находящихся в израильских тюрьмах. И в том, и в другом случае Израиль ответил на провокации этих организаций, которых многие в мире считают террористическими, военными операциями. Два конфликта развиваются настолько по одной схеме, что невольно напрашивается вопрос: насколько ХАМАС и Хезболлах координируют свои действия в отношении Израиля? Мы беседуем со специалистом по терроризму Магнусом Рансторпом.
Магнус Рансторп: Между ХАМАС и Хезболлах есть немало стратегического сотрудничества. Эти отношения начались в 1992 году, когда 415 активистов ХАМАС были изгнаны в Южный Ливан. Более того, ХАМАС на протяжении последних лет копировала тактику «Хезболлах» - нападение на израильских военных, взятие в заложники израильских солдат, требования обмена заложников на заключенных в израильских тюрьмах активистов и постоянное разжигание конфликта с Израилем. Две организации вдохновляют друг друга. А то, как тщательно ХАМАС подготовила и провела операцию похищения израильского солдата, заставляет думать, что здесь не обошлось без помощи извне. Более того, не надо забывать, что военное крыло ХАМАС находится в Сирии, но есть также и представители организации в южных окраинах Бейрута, столицы Ливана. Так что в этом смысле взятие в заложники двоих израильских солдат, которое провела «Хезболлах», - это продолжение стратегии сотрудничества двух организаций. Но это также и открытие второго фронта для Израиля. И «Хезболлах» это нужно было не только для того, чтобы повлиять на ситуацию в секторе Газа на палестинских территориях. Дело в том, что сама «Хезболлах» находится сейчас под давлением: во-первых, в соответствии с резолюцией ООН 1559, «Хезболлах» должна разоружиться, во-вторых, сейчас в самом Ливане идет дискуссия о том, каков же должен быть статус этой организации.
Ирина Лагунина: Резолюция Совета Безопасности ООН за номером 1559 была принята в сентябре 2004 года. Она требовала вывода сирийских войск с ливанской территории, восстановления контроля ливанского правительства над всей территорией страны и разоружения всех полувоенных формирований. За принятие этой резолюции активно выступал премьер-министр Ливана Рафик Харири. Полагают, что в основном из-за этого его и убили 14 февраля 2005 года в Бейруте. Тень ответственности пала на Сирию. Сирийская оккупация части Ливана продолжалась с 1976 по 2005 годы, и добровольно Дамаск уходить не хотел. Вернусь к разговору с Магнусом Рансторпом. Насколько сильна на сегодняшний день «Хезболлах», чтобы заставить Ливан пойти на какой-то серьезный ответ Израилю? И насколько способна сама «Хезболлах» на такой ответ?
Магнус Рансторп: Конечно, они наращивали военные возможности с того самого момента, когда Израиль вывел войска из южного Ливана в мае 2000 года. Они также пытались, создавая различие союзы с политическими группами Ливана, придать своим вооруженным отрядам статус легальной резервной силы сопротивления за спиной вооруженных сил Ливана. Они всячески пытались сохранить сирийское присутствие в Ливане, но попали под серьезную критику после убийства премьер-министра Рафика Харири и вывода сирийских войск с ливанской территории. Так что на самом деле сейчас все зависит от Израиля. Чем жестче будет ответ Израиля, тем легче будет «Хезболлах» убеждать ливанское общество, что ее позиция как резервной силы защиты Ливана необходима. И конечно, «Хезболлах» брала это в расчет: иначе бы она не спровоцировала этот кризис, не породила его. И чем глубже будет кризис, тем легче будет «Хезболлах» и повысить свой статус, и удержать свое оружие.
Ирина Лагунина: Магнус Рансторп, специалист по терроризму в Национальном оборонном колледже Швеции. Арабский публицист, политический редактор газеты «Аль-Хайт» Хазем Сагиех также считает, что у «Хезболлах» была масса причин вклиниться в конфликт и породить второй фронт для Израиля.
Хазем Сагиех: Одна из причин связана с самим Ливаном. «Хезболлах» хочет доказать, что может поставить все остальные политические силы в сложную ситуацию и предоставить им абсолютно ложный выбор: либо вы с нами, либо вы с Израилем. А это очень сложный вопрос для любого ливанца. Вторая причина кроется в самих отношениях в регионе. Похоже, что в регионе создается своего рода радикально-фундаменталистский интернационал, который состоит из Ирана, ХАМАС, «Хезболлах» и Сирии. И они хотят доказать, что могут поддерживать палестинскую проблему в том виде, в каком она всегда существовала, и бороться за нее так же, как боролись раньше – до израильско-египетского Кэмп-Дэвида и до израильско-иорданского договора о мире. Они сейчас взяли на себя ту роль, которую раньше играли Египет и Иордания. Но в самой структуре этого союза заложена слабость, особенно сейчас, когда Иран зажат в угол. Так что я предчувствую, что ситуация будет лишь ухудшаться.
Ирина Лагунина: Поясню, что союз оформлен официально. В середине июня Сирия и Иран подписали соглашение о военном сотрудничестве. Сирийский министр обороны заявил по этому поводу, что две страны «открывают общий фронт против Израиля, /…/ поскольку Иран рассматривает безопасность Сирии как свою собственную». А после встреч в Брюсселе с Хавьером Соланой секретарь Национального совета безопасности Ирана Али Лариджани, который ведает иранским ядерным досье, совершил неожиданный визит в Дамаск. Это дало основания предполагать, что акция «Хезболлах» - попытка снять давление с Ирана за его ядерную программу. Хазем Сагиех, Израиль возлагает вину и ответственность за происшедшее на ливанское правительство. Поскольку «Хезболлах» представлена в парламенте страны, то формально с этими обвинениями не поспоришь. Более того, «Хезболлах» - шиитская организация, а шиитов в Ливане – большинство. Так насколько сильно ливанское правительство, чтобы попытаться повлиять на «Хезболлах»?
Хазем Сагиех: Правительство очень слабо. И подтверждением тому как раз и является тот факт, что правительство фактически представляет «Хезболлах». Понимаете, в этой стране вопрос о меньшинстве или большинстве ставится не так, как в западных демократических обществах. Если шииты полагают, что правительство не отражает интересы шиитского большинства, если они считают, что единственный их представитель во власти – это «Хезболлах», то вот это само по себе и порождает проблему. В тот момент, когда «Хезболлах» ослабнет, возможно, возникнут какие-то другие голоса в шиитском сообществе, какие-то другие люди могут выйти на поверхность и сказать: мы хотели бы выражать интересы шиитского населения Ливана на платформе, отличной от платформы «Хезболлах». Но пока таких людей нет. И если правительство попытается исключить «Хезболлах», то оно тем самым исключит из ветвей власти определенную группу населения. А если пытаться просто сдерживать «Хезболлах», как правительство делает сейчас, то тогда Ливан не развивается. Это и есть – драма.
Ирина Лагунина: Но разве есть в Ливане сейчас другие голоса, которые могли бы представлять интересы шиитского большинства страны?
Хазем Сагиех: До тех пор, пока «Хезболлах» не будет ослаблена, эти голоса не появятся. Шиитское население запугано. То есть кому-то угрожают, а кого-то подкупают деньгами, которые «Хезболлах» в избытке получает от Ирана. По некоторым подсчетам, это около 100 миллионов долларов в год. Это делает организацию фактическим правителем в Ливане – она открывает больницы, школы, социальные проекты. И сейчас никто не может с ней даже сравниться. Но если «Хезболлах» будет ослаблена в результате нынешних столкновений или нынешней ситуации – называйте, как хотите, - то тогда все может измениться.
Ирина Лагунина: Хазем Сагиех, политический редактор арабской газеты «Аль-Хайят». Как разрешить нынешний кризис? Поскольку решать предстоит политикам, им и слово. Многие просто призвали Израиль остановиться, прекратить военные операции и сесть за стол переговоров. Другой план действий предложил президент США Джордж Буш.
Джордж Буш: Надо призвать к ответственности Сирию. Сирия дает приют военному крылу ХАМАС. Активно присутствует в Сирии и Хезболлах. И по правде говоря, если мы на самом деле хотим, чтобы конфликт успокоился, израильских солдат надо вернуть, а президент Ассад должен показать свое стремление к миру.
Сенат США об антидемократических тенденциях в правлении Владимира Путина .
Ирина Лагунина: По мере приближения саммита большой восьмерки в Санкт-Петербурге дискуссия о России приобретает в США все более острый характер. На днях слушание по российскому вопросу провел сенатский комитет по международным делам. Тема была сформулирована фразой «Назад в будущее?» С вопросительным знаком в конце. Рассказывает Владимир Абаринов.
Владимир Абаринов: В 1989 году президент-реформатор Михаил Горбачев предложил лидерам «семерки» провести встречу в формате «семь плюс СССР». То был период бурной дипломатической весны в отношениях Москвы с Западом, однако к идее приглашения СОВЕТСКОГО президента на «семерку» ее члены отнеслись скептически. Им было неясно, как далеко по пути демократизации готов пойти Горбачев и не потерпит ли он поражение в битве с консервативным крылом КПСС. Советский лидер получил приглашение спустя два года. Он прибыл на саммит «семерки» в Лондоне в статусе гостя – с ним встречались сверх повестки дня, никакого участия в работе над итоговыми документами советская делегация не принимала.
Спустя месяц после Лондона случился путч в Москве, и Советского Союза не стало. Борис Ельцин получил приглашение на саммит 1992 года в Мюнхене в том же качестве, что и Горбачев, но решил, по своему обыкновению, действовать явочным порядком: он прилетел в Мюнхен на день раньше согласованного срока. Хозяевам пришлось накрыть на рабочем обеде восьмой куверт. После этого журналисты стали называть клуб мировых лидеров «семеркой с половиной». Затем возникла формула «Семь плюс один». А официально «семерка» превратилась в «восьмерку» лишь в этом тысячелетии. И вот теперь подошла очередь председательства России. То, что когда-то было формой поощрения российских реформ, теперь вдруг материализовалось в неформальное, но реальное лидерство. Произошло это ровно в тот самый момент, когда для всех очевидны сворачивание демократических реформ в России и ее агрессивный курс в отношениях с соседями.
Американо-российские отношения необходимо переосмыслить – с этим согласны все участники дискуссии. Но если одни предлагают свести эти отношения к минимальной повестке дня, то другие считают изоляцию России опасной и видят выход, наоборот, в максимальном вовлечении России в западные институты.
Председатель сенатского комитета по международным делам Ричард Лугар относит себя к центристам.
Ричард Лугар: Членство России в «Большой восьмерке» было когда-то обнадеживающим знаком ее эволюции в направлении более открытого общества и экономики. Сегодня, когда Россия готовится к приему саммита восьмерки в Санкт-Петербурге, семеро других членов сталкиваются с поведением, несовместимым с членством в Группе восьми. Кое-кто призывает Соединенные Штаты бойкотировать саммит, а я поддерживаю решение администрации участвовать в нем. Вместо бойкота мы должны наладить сотрудничество с нашими союзниками с тем, чтобы ответить на негативные тенденции, исходящие из Москвы. Соединенные Штаты, Европа и Япония должны продемонстрировать свою твердую поддержку российскому гражданскому обществу, свободной и независимой прессе, верховенства закона и урегулированию конфликтов в регионе, а также внимательно изучить последствия нового российского закона о неправительственных организациях. Россия – важная страна, с которой Соединенные штаты обязаны поддерживать эффективные отношения. Пытаться изолировать Россию – это все равно что нанести поражение самим себе и причинить ущерб американским интересам. Дилемма, стоящая перед американскими политиками, состоит в следующем: как побудить Россию уважать демократию и в то же время развивать взаимодействие с Россией по вопросам, жизненно важным для безопасности и процветания Америки.
Владимир Абаринов: Сенатор Лугар отметил, что амбиции России основаны, главным образом, на ее положении крупнейшего экспортера энергоносителей.
Ричард Лугар: Конфронтационная внешняя политика и внутриполитическая стратегия в огромной степени зависят от доходов энергетического сектора. Согласно Агентству энергетической информации, в 2006 году Россия получит от нефтяного экспорта 172 миллиарда долларов. Повышение цены на нефть на один доллар для России означает дополнительные 1 миллиард 400 миллионов долларов в год. В краткосрочной перспективе этот приток твердой валюты смягчает многие структурные проблемы российской экономики, дает возможность правительству Путина вознаграждать своих сторонников. Он также позволяет России усиливать свое влияние на государства Европы и других регионов, которые зависят от поставок российских нефти и газа. Это ясно проявилось в январе, когда Россия прекратила снабжение Украины природным газом после того, как стороны не смогли прийти к соглашению на основе российского предложения. Российская сторона считала, что цена на газ должна была быть увеличена вчетверо. Соглашение, разрешившее этот кризис, вскоре истекает, и президент Путин снова будет решать, увидит ли мир в его лице надежного партнера в сфере энергетической безопасности. Но даже не принимая во внимание украинскую ситуацию, угрозы развернуть поставки энергоносителей на восток и вмешаться в развитие энергетики Центральной Азии – эти угрозы неприемлемы.
Владимир Абаринов: Одним из экспертов, выступивших на слушании, был бывший посол по делам новых независимых государств, ныне ведущий сотрудник Совета по международным отношениям Стивен Сестанович.
Стив Сестанович: Прошло уже почти 15 лет после краха советского коммунизма. В течение этого периода американская политика старалась расширить присутствие России в многонациональных структурах – Группе восьми, в Тихоокеанском экономическом сотрудничестве, во Всемирной торговой организации, в Совете Европы, даже в НАТО. Список можно расширить – это и АСЕАН, и контактная группа по Боснии, и ближневосточный квартет. В этих усилиях сомнения в том, разделяет ли Россия цели и дух этих организаций, обычно уступали место желанию поставить Москву под общий зонтик. Нынешние споры относительно членства президента Путина в восьмерке – лишь новейший отголосок этих дискуссий. <…> Если мы подошли к тому моменту, когда нежелание России следовать общим принципам превращается в серьезную проблему, должны ли мы продолжать вовлекать ее еще более усердно или нам пора защищать эффективность и достоинство наших институтов?
Владимир Абаринов: Не менее сложная дилемма для Вашингтона – отношения России с соседними странами.
Стив Сестанович: Напомню: некоторые государства говорят сейчас о своем выходе из Содружества независимых государств - региональной организации, в которой Россия доминирует. Среди стран, подавших заявку на прием в НАТО, присутствуют государства, которые были важнейшими составными частями Советского Союза и Российской империи. Вот еще одна дилемма, которую мы должны иметь в виду: если мы дорожим добрыми отношениями со всеми постсоветскими государствами, должны ли мы ослабить нашу поддержку им, поддержку, в которой они нуждаются? А если мы, наоборот, расширяем эту поддержку, мы тем самым даем России основания для обиды и конфронтации с государствами, требующими помощи.
Владимир Абаринов: Наконец, и поддержка гражданского общества в России – тоже, по мнению Стива Сестановича, палка о двух концах.
Стив Сестанович: 15 лет американские политики стараются видеть в происходящем в России светлые стороны, не навредить демократическим лидерам, которые, как мы полагали, делают в сложных обстоятельствах все, что в их силах. Мы боялись критиковать их – мы считали, что критика ослабит их и подорвет нашу возможность влиять на события. Сегодня проблема вырисовывается несколько в ином свете. В лидерах России теперь сложно видеть исполненных лучших побуждений демократов, которые стараются изо всех сил. В тот момент, когда антиамериканские настроения в России находятся, как представляется, на подъеме, вопрос о реальном влиянии стоит острее, чем когда-либо прежде. Выбор, стоящий перед нами, выглядит следующим образом: если мы будем более настойчиво говорить о демократии, увидят ли в этом лишь орудие, с помощью которого Запад стремится ослабить Россию? Не ослабим ли мы тем самым веру в демократию даже среди тех, кто должен быть ее естественным сторонником? С другой стороны, если мы ограничим американо-российское взаимодействие узким кругом практических вопросов – тех, что мы обычно относим к области наших национальных интересов – не подтвердим ли мы раз и навсегда скептически настроенным гражданам России, что Соединенные Штаты, как сказал мне недавно один мой русский друг, не отличают зло от добра.
Владимир Абаринов: О необходимости пересмотра американской нефтегазовой стратегии в отношениях с Россией говорила Эми Джаффи, специалист хьюстонского Университета Райса.
Эми Джаффи: Когда сначала вице-президент Гор, а затем президент Буш и Дон Эванс начинали энергетический диалог с Россией, подход был чисто коммерческим. Мы вели этот диалог через Министерство торговли. Целью было помочь американским инвесторам, добиться того, чтобы энергетический сектор в России работал в условиях конкуренции. Это была очень хорошая цель в то время. Но постепенно нефть стала политическим товаром, ситуация на рынке стала жесткой, нефтедобытчики поняли, что нефть может быть рычагом давления, и почувствовали искушение политизировать нефть еще больше. В этих условиях Соединенные Штаты должны пересмотреть свою стратегию.
Владимир Абаринов: По мнению Эми Джаффи, США и их европейские союзники не смогли добиться от России паритета в вопросе доступа инвесторов на внутренние рынки.
Эми Джаффи: Нам не удалось добиться от России договоренностей в области энергетики в рамках переговоров о вступлении в ВТО, ратификации Энергетической хартии, привести ее под эгиду Международного энергетического агентства. Мы упустили возможность совместными усилиями использовать эти институты, чтобы потребовать от России взаимности. Путин и Газпром хотят иметь возможность свободно инвестировать в западные производственные мощности, и в этом нет ничего плохого. Плохо то, что мы не настаиваем на равных возможностях.
Владимир Абаринов: Заместитель председателя комитета сенатор Джо Байден считает, что события в России принимают тревожный характер.
Джо Байден: Последние 20 лет Россия медленно сближается с Европой, Соединенными Штатами, демократией и правами человека. Разумеется, путь этот извилистый, но общее направление, на мой взгляд, верное. После того, как к власти пришел президент Путин, Россия переживает, по-моему, самый значительный откат от демократии, откат, какого в мире не случалось уже в течение десятилетий. Администрация Путина привела к повиновению прессу, надела намордник на политических оппонентов, кастрировала Думу и губернаторов, подавила гражданское общество и, я считаю, пыталась подорвать демократические процессы в соседних странах. Центральный фактор этого тревожного развития событий, как вы, г-н председатель, не раз отмечали – нефтяные ресурсы, которыми владеет Россия. Поддерживаемый на плаву высокими ценами на нефть, даже российский коррумпированный и испытывающий нехватку капитальных вложений энергетический сектор остается высокодоходным. Эта доходность маскирует искривления, характерные для энергетики, все в большей степени контролируемой государством, и обеспечивает, а точнее - покупает поддержку, которую оказывает Путину и его администрации население. Эти доходы превратились в орудие угроз как соседям России, так и потребителям энергоносителей. Я считаю, что Соединенные Штаты последние шесть лет вели ошибочную политику в отношении России. Многие, включая меня, уже давно говорят об авторитарных замашках Кремля. К сожалению, до недавних пор администрация не проявляла особого интереса к этим предупреждениям. Я уверен, что администрация Путина испытывает два взаимоисключающих желания. С одной стороны, она стремится добиться признания и уважения России в качестве великой державы. С другой – она хочет по-прежнему запугивать своих соседей, подавлять политическое инакомыслие и использовать энергоносители как оружие массовой дезинтеграции. Я надеюсь, что президент Буш и другие лидеры Семерки воспользуются саммитом в Санкт-Петербурге для того, чтобы донести простую мысль: нельзя получить и то и другое одновременно. Нельзя быть внушающей уважение великой державой и в то же самое время – коррумпированным авторитарным нефтедобывающим государством. Одно исключает другое.
Владимир Абаринов: Джо Байден сформулировал план действий из трех пунктов.
Джо Байден: Во-первых, президент должен сегодня же снять телефонную трубку и начать координацию лидеров семи демократических стран. Кремль весьма успешно раскалывал демократические страны, многие из них несут ответственность за наведение глянца на негативные явления в России. Группа семи должна выступить в Петербурге с жестким консолидированным заявлением, в котором будет ясно сказано, что недавние действия России неприемлемы. Во-вторых, Соединенные Штаты должны добиться от НАТО, чтобы Украина и Грузия уже к концу этого года получили план вступления. Если эти две страны начнут процедуру вступления в НАТО, это поможет закрепить реформы, проведенные после Оранжевой революции и революции роз. Я считаю, что это также удержит Россию от вмешательства в дела других соседних стран. Если Грузия и Украина не получат план действий по вступлению в НАТО, боюсь, Россия воспримет это как зеленый свет и продолжит чинить препятствия демократическим правительствам других стран. Пришло время предоставить этим странам гарантии безопасности, которые им необходимы, чтобы двигаться вперед по тернистой дороге строительства демократии. И наконец, я считаю, что Соединенные Штаты и другие демократические страны должны существенно увеличить поддержку неправительственных организаций и гражданского общества в России. Невзирая на новый закон, направленный на ликвидацию неправительственных организаций, они по-прежнему остаются главным проводником идей свободы, открытости и власти закона. Если Запад хочет, чтобы демократия была вопросом президентских выборов в России 2008 года, мы должны делать больше для строительства инфраструктуры демократии уже сейчас.
Владимир Абаринов: Как заявил советник президента Буша по национальной безопасности Стивен Хэдли, президент США намерен обсудить с Владимиром Путиным вопрос о судьбах демократии в России «откровенно, но в конфиденциальном порядке».
«Другая Россия» - итоги первого раунда.
Ирина Лагунина: 11 и 12 июля Всероссийский гражданский конгресс, сопредседателями которого являются Людмила Алексеева, Гарри Каспаров и Георгий Сатаров, провел в Москве конференцию «Другая Россия», собравшую в одном зале видных представителей части российской политической оппозиции и правозащитников. Соединение их в совместной дискуссии о положении в стране и перспективах «России без Путина» еще недавно многим трудно было представить, а значение этого состоявшегося форума еще предстоит оценить. Но уже сегодня мой коллега Владимир Тольц попытался в беседе с одним из устроителей конференции Георгием Сатаровым выяснить его оценку произошедшего.
Владимир Тольц: Для начала короткая цитата: «конференция «Другая Россия», (…) как надеялись ее организаторы, станет дискуссионной площадкой самых разных политических сил страны, осознающих, что нынешняя политика Кремля неминуемо приведет к национальной катастрофе». Могу свидетельствовать: критика различных аспектов современной российской действительности, прозвучавшая в рамках конференции из уст весьма компетентных специалистов различных политических взглядов и позиций, прозвучала весьма впечатляюще и убедительно. Другое дело, насколько она в условиях нынешнего контроля над СМИ могла быть услышана обществом. Ведь даже российский президент Владимир Путин признался представителю канадского телеканала Си-Ти-Ви (надеюсь, он лукавил), что не очень знает, «что это за альтернативный саммит» (имеется в виду, что «Другая Россия» это – альтернатива Большой Восьмерке в Питере). И если уж о подготовке и ходе конференции было написано и сказано немало неадекватного (это при том, что большинство российских медиа «Другую Россию» попросту замалчивало), то сейчас особенно важно донести до интересующейся публики результаты двухдневной московской дискуссии оппозиции. – Именно об этом я сказал президенту Фонда ИНДЕМ, одному из устроителей Конференции «Другая Россия» Георгию Сатарову.
Георгий Сатаров: О чем договорились люди, о чем начали договариваться? Я тогда буду плясать от одного эпизода, которому примерно года два, это было в эфире ТВ-2 в Томске. Лидер местных коммунистов меня спросил: «Георгий Александрович, что такое демократия, с вашей точки зрения?». Я сказал: это машинка, которая, когда людям нужно, едет направо, когда нужно - едет налево, и при этом она никого, не давит не выбрасывает седоков и не ломается. Он говорит: «О, если это так, давайте вместе делать эту машинку». Это было два года назад.
Владимир Тольц: Давайте сейчас посмотрим, куда вы уехали на этой машинке за два года. Что, по-вашему, вообще означала эта конференция, какие цели вы ставили, чего вы добились, чего вы получили в результате?
Георгий Сатаров: Мы формулировали перед конференцией и формулировали несколько иначе, чем я сейчас говорил. А именно: в начале перестройки, в эпоху революции 91-93 года и даже дальше термин «демократия», а соответственно, и демократические ценности, и демократические принципы и так далее, была линией разделения: по одну сторону одни, по другую сторону другие. Это путь тупиковый. А задача состояла в том, чтобы эти базовые ценности, базовые принципы стали не разделяющими, а объединяющими. Но это между прочим ровно ценности машинки, а не то, куда он едет. Вот что такое базовые принципы и ценности демократии. Поскольку на самом деле сама политическая ситуация в России способствовала для многих пониманию этого обстоятельства, и эпизод этот томский я привел, то мы подумали, что надо начинать это делать. Это, если угодно, такая стратегическая задача. Но есть и задача для меня, например, тактическая, ровно то, что я писал в конце 2004 года о том, что оппозиция должна осознать наличие общих проблем, наличие общих задач и на базе этого понимания выдвигать единого кандидата.
Владимир Тольц: Вы все время цитируете себя за несколько лет до этого. Я более близкий задам вопрос: насколько создание этой конференции «Другая Россия» было продиктовано текущим политическим моментом, то есть предстоящими президентскими выборами, встречей «большой восьмерки» в Петербурге и так далее?
Георгий Сатаров: Что касается «большой восьмерки», тут все очевидно. Естественно, это удобный момент для того, чтобы привлечь больше внимания, и это удалось. Тут и власть немножко помогла, своим нелепым анти-пиаром помогла нам раскрутиться. Это что касается «большой восьмерки». При этом у нас каких-то специальных задач апеллирования к «восьмерке» не было в принципе. И если бы не сволочные действия власти по захвату людей, по арестам, по провокациям и так далее, то мы бы вообще ни звука не проронили по отношению к ним. Они нам нужны были просто как, вот они создали некую гравитационную массу информационную, мы в это поле вошли как ракета, там сверкнули и полетели дальше по своему пути. У них свои игры, у нас свои.
Владимир Тольц: Короткое пояснение того, что упоминает Георгий Сатаров – действия властей и «нелепый», как он выражается, «пиар». О «действиях» организаторы и участники конференции уже делали протестующие заявления. Это серия задержаний, арестов и избиений представителей оппозиционных организаций, собиравшихся приехать на конференцию «Другая Россия» и на Российский Социальный форум в Петербург. В частности, в Калининграде был избит депутат Калининградской областной Думы Витаутас Лопата, в Томске - руководитель регионального отделения Объединенного гражданского фронта Иван Тютрин, а под Москвой – депутат Госдумы, лидер движения «За достойную жизнь» Сергей Глазьев. Ну, а «пиар», устроенный властью, был весьма разнообразен – от тройного кольца ОМОНа, вокруг гостиницы, где проходила конференция (операция называлась «Заслон-2»), до заявления Председателя думского комитета по международным делам Константина Косачева, что участие в заседаниях «так называемой «конференции «Другая Россия»» (почему «так называемой»?) представителей государств – членов Большой Восьмерки - «весьма неуклюжий политический жест» (это цитата – дальнейшие «почему?» ставить бессмысленно). Вернемся, однако, к политической привязке созыва конференции. Говоря об этом, президент Российской Федерации Владимир Путин высказал предположение, что “делается это, конечно же, в преддверии выборов в Госдуму в конце 2007 г.” А вот что говорит мне президент ИНДЕМа Георгий Сатаров:
Георгий Сатаров: Политическая ситуация. Конечно же, Россия находится, и об этом все говорили на конференции, в состоянии критическом, в состоянии неустойчивом. Если эта траектория нынешняя будет продолжаться, то это путь к колоссальному кризису, чреватому в том числе и распадом страны, потому что воспроизводится сценарий распада Советского Союза сейчас почти один в один. И об этом давно пишут, это многие понимают. Это одно соображение. Второе: да, действительно, приближается такая рубежная точка, как выборы 2007-2008 года. Понятно, что наших сил не хватит на решение двух задач. И поэтому неслучайно говорили, что ключевая задача – это выборы 2008 года. Это связано еще с тем, что и граждане в стране относятся к парламентским выборам как к шоу, а к президентским выборам относятся серьезно и концентрируются и думают лучше во время президентских выборов. Поэтому неслучайная ориентация.
Да, конечно, сейчас власть контролирует все информационное пространство и так далее. Это не значит, что ситуация безнадежна, значит надо туда как-то встревать. Это сделать можно только коллективно. Значит есть задача, что делать, и вторая задача: а для чего мы будем делать, и что должен делать тот человек, вокруг которого может объединиться вот эта разношерстная оппозиция. И здесь тоже на конференции прозвучало достаточно четко: есть аварийная программа восстановления права и демократии в России. Мы вместе это сделаем, а дальше машинка поедет туда, куда нужно избирателям.
Владимир Тольц: Я внимательно слушал доклад Ирины Хакамады. Она описала необходимость создания заранее альтернативной программы действий, на случай, если власть вдруг падет в руки оппозиции. А вы привязываете все к 2008 году, к президентским выборам… Что можно сделать к этому моменту? И как это она вообще «падет» - мне неясно…
Георгий Сатаров: Нет, никто не говорит, что она падет нам в руки, как раз об этом не было речи. О том, что она может рухнуть в любой момент непредсказуемо – об этом шла речь. Я напомню, что Ире Хакамаде мотивированно возражал Володя Рыжков, который говорил, что на самом деле у нас наработано огромное количество вещей. Эта ситуация несопоставима с 91 годом абсолютно. Он полностью прав. Наш совокупный интеллектуальный потенциал и наши наработки гигантские. Другое дело, что их нужно объединить и систематизировать, и мы будем это делать. Я думаю, что мы к концу года выкатим такую программу независимо от того, падет, не падет и так далее.
На самом деле, если власть падет до или независимо от выборов, там будет дело не в программе, конечно же. А там как раз будет дело в наличии альтернативы, куда смогут повернуть голову граждане. Вот это гораздо важнее. Потому что, что такое падение власти нынешней? Это полное крушение надежд и ориентиров для людей - это критическая ситуация. К этому нужно быть готовым. И тут дело не просто в программе.
Владимир Тольц: Так считает один из сопредседателей Всероссийского гражданского конгресса, устроителей конференции «Другая Россия» Георгий Сатаров. Значение этого форума будет в конечном итоге зависеть от того, насколько этот внутриоппозиционный диалог будет продолжен, услышит ли его общество (да и власть тоже) и, может быть, главное – насколько эти слова смогут реализоваться в консолидированной практической активности оппозиции.
Д войные жизни: дружба и соперничество великих писателей.
Ирина Лагунина: Писатели знают, что дружба с другими писателями таит в себе нешуточный риск. Независимо от того, как глубоко их взаимное восхищение друг другом, соперничество неизбежно – а также риск, что секреты и потаённые чувства, которыми они делились друг с другом, попадут в печать. Тем не менее, людей литературной профессии всегда неудержимо тянуло друг к другу. Я передаю микрофон моей коллеге в Нью-Йорке Марине Ефимовой.
О дружбе писателей.
Марина Ефимова: Рассуждения о природе дружбы так стары, что в их изложении все философы цитируют друг друга. Даже Цицерон, в своей классической речи о дружбе, и тот цитировал (правда, своего друга Сцепиона):
Диктор: «Многие обстоятельства могут разрушить дружбу – даже старую дружбу: столкновение интересов, категорическое несходство политических пристрастий и зависть. Но, главное – изменение характеров, иногда объяснимое жизненными горестями, а чаще – неумолимым ходом времени».
Марина Ефимова: В книге «Фицджеральд и Хемингуэй: опасная дружба» историк литературы Мэттью Брукколи добавляет к этим древним истинам писательскую специфику.
Диктор: «Продолжительность жизни литературных дружб – самая низкая. Возможно, по той причине, что и продолжительность жизней литературных любовей: оттого, что лучшую часть себя писатели тратят на свое творчество. Кроме того, литературные амбиции легко переходят в соперничество. Зависть и гордыня идут по пятам за славой».
Марина Ефимова: 1872-й год. Письмо Марка Твена редактору бостонского журнала «Атлантик», Уильяму Хауэллсу.
Диктор: «Дорогой сэр, Ваш лестный отзыв о моих записках, и их публикация в журнале «Атлантик» - этом прибежище высокого литературного вкуса – возродили меня к новой жизни. Я чувствую себя как мать, которая родила белого бэби, хотя в ужасе ждала, что бэби окажется черным».
Марина Ефимова: Уильям Хауэллс – драматург, самый уважаемый редактор самого уважаемого литературного журнала, бостонский брамин (как звали тогдашних интеллектуалов), убедительно и красочно объявил на всю Америку, что Марк Твен – замечательный писатель, а не просто газетный юморист, чье творчество приравнивалось, по выражению самого Марка Твена, выступлениям цирковых тюленей. И между двумя писателями завязалась дружба, о которой историк литературы, Ричард Лингеман – автор книги «Двойные жизни», и участник нашей передачи.
Ричард Лингеман: Хауэллс не только открыл Твену двери в высокую литературу, но и дал ему смелость повернуть свое творчество от юмористических рассказов к большим книгам - к повестям и романам. Но для Твена и Хауэллса их отношения значили более, чем полезная связь влиятельного редактора с талантливым автором. Они любили друг друга, хотя и были самой экстравагантной, если не сказать несуразной, парой. Хауэллс – лысеющий, 160 сантиметров роста, толще с каждым годом и всегда в строгих черных костюмах. И Марк Твен – выше 180-ти сантиметров, с копной рыжих волос, худой, подвижный и вечно одетый во что-то несусветное, вроде кожаных плащей, или белых костюмов. Я думаю, что многое объясняется тем, что у них было близкое чувство юмора.
Марина Ефимова: После визита в его дом семьи Твенов с четырьмя детьми (при том, что у Хауэллса было трое своих), Хауэллс писал Твену:
Диктор: «Хотя дым от ваших сигар и ночные разговоры почти убили нас, после вашего отъезда мы с женой посмотрели друг на друга и сказали, «Какое дивное время мы провели вместе!» Мы проветрили библиотеку, начали нормально спать, регулярно питаться, и мечтать о том времени, когда вы все снова к нам приедете».
Марина Ефимова: Пьесы Хауэллса были очень популярными, но сам он всегда понимал несоизмеримость своего таланта с твеновским, и смиренно принимал эту разницу, оставаясь, при этом, гораздо более влиятельной фигурой в литературном мире. Иногда, тексты Твена, с избытком нецензурных выражений или неприличных намеков, явно не подходили под стандарт Хауэллса, который считал, что американская литература должна годиться для глаз невинных девушек. Но он никогда не подправлял Твена сам. Он дипломатически натравливал на Твена обеих жен, и Твен писал ему.
Диктор: «После вашего письма к Ливи, она вошла в мой кабинет и в ее глазах светилась опасность. Я сдаюсь, хотя должен заметить, что деликатность и ложная скромность грабят литературу. Они лишают ее двух лучших источников: семейных преданий, и неприличных анекдотов».
Марина Ефимова: И Хауэллс покорно сглатывал обвинения. После смерти дочери Твена, Хауэллс писал ему: «Я хотел бы быть сейчас в Вене, рядом с вами. Я бы обнял вас за плечи, и мы бы оба плакали, как старые дети». А Твен писал Хауэллсу после смерти жены: «Мы с вами – два дрейфующих корабля. Одни наши пассажиры погибли, другие живут, как при солнечном затмении». Но они сами были неисправимыми жизнелюбами. Незадолго до смерти, Хауеллс писал Твену, «Я все еще не чувствую себя старым». И Твен ответил очаровательным mot: «Old age is about mind and matter. If you don’t mind, it doesn’t matter», что можно очень неуклюже перевести так: «Тут все дело во внимании и значении. Если вы не обращаете на старость внимания, она не имеет значения».
Ричард Лингеман: Марка Твена и Уильяма Хауэллса соединяла пожизненная дружба, которая противоречила всем рассуждениям о хрупкости литературных дружб. Объяснение такой верности кроется, очевидно, в загадках их личности и характеров. Но еще более загадочна такая же верная дружба двух писателей следующего поколения: Генри Джеймса и Эдит Уортон. Когда они познакомились, ему было 60, а ей 40. Любовных отношений между ними не было, но, главное – Уортон совершенно не ценила произведений Джеймса (за исключением ранних вещей), считала их слишком интеллектуальными, и безжизненными.
Марина Ефимова: Ее первый серьезный роман – «Дом Мирта» - написан в демонстративно антиджеймсовском стиле. Тем не менее, в 1903 году, в Лондоне, она его посетила.
Диктор: «Джеймс - невероятная помесь французского актера с английским дипломатом. Театральные манеры при властной внешности. Лыс и выбрит. Лицо – маска римского патриция. Голос органного тембра. Говорит намного ярче и яснее, чем пишет».
Марина Ефимова: Он о ней писал другу: «Чуть суховата, чуть твердовата, чуть слишком богата, но интересна». Эдит приезжала за ним в автомобиле с шофером, что казалось невероятной роскошью литератору со скромным доходом. И они устраивали недельные путешествия, проходившие в непрерывных беседах о литературе. Джеймс восхищался Эдит, называл ее «ангел с мотором», и от ее богатства и уверенности иногда терял при ней собственную уверенность в себе. Уортон вспоминала в книге «Взгляд в прошлое».
Диктор: «Потеряли дорогу. Джеймс остановил деревенского старца и обратился к нему: «Друг мой, эта леди и я, мы приехали сюда из Лоуджа, куда, в свою очередь, приехали из Виндзора, куда попали из Рэя, откуда и начали свое путешествие…». На этом месте я его оборвала: «Ради всего святого, Генри, спросите просто: как попасть на шоссе Кингз Роуд?». «Да, мой друг, - заторопился Джеймс, - скажете нам, где, по отношению к нашей нынешней позиции, находится Кингз Роуд?». И старец сказал: «Вы на ней стоите».
Марина Ефимова: На самом деле, Джеймс не был так безобиден. В одном из рассказов он описал их путешествие, изящно лягнув последний роман Уортон. Но Эдит, прочтя рассказ, написала ему: «Какая прелестная история с мотором!». Он был единственным человеком, кому она могла поведать все. Даже об измене мужу, что было немыслимо в строгом обществе нью-йоркской пуританской элиты начала века. Даже о своем сексуальном пробуждении в 45 лет. Джеймс говорил о ней другу: «Какая беспорядочная жизнь. От ее ветров я уползаю к своему тихому домашнему очагу». Незадолго до смерти, он писал ей в Америку: «О, хоть бы еще одно путешествие с вами на моторе! Хоть одно!». Когда Джеймс умирал, Эдит Уортон сделала все возможное, чтобы облегчить ему уход, чтобы порадовать и почтить его. А когда он умер, она написала его домоправительнице и секретарше.
Диктор: «Мы все, кто знал его хорошо, прекрасно понимаем, каким бы великим человеком он был, если бы не написал ни строчки».
Марина Ефимова: Вы знаете, мистер Лингеман, я думаю, что все эти писатели, так долго дружившие, кроме того, что они были талантливы, были еще порядочными, тонкими и деликатными людьми. И Марк Твен, и Уильям Хауэллс и Эдит Уортон, и Генри Джеймс и, кстати сказать Герман Мелвилл с Натаниэлем Готторном. Их дружба распалась, причем, трагически для Мелвилла, но они никогда намеренно не причинили друг другу боли.
Ричард Лингеман: Это факт, конечно, это правда. Они все были людьми благородными. Низкие чувства, зависть, мстительность, соперничество, разрушали многие литературные дружбы до и после них. Например, дружбу Скотта Фицджеральда и Эрнста Хемингуэя. Конечно, оба они вели более суровую борьбу за существование, чем Генри Джеймс и, даже, Марк Твен. А Фицджеральд был слишком беспечен и слишком нежен для такой борьбы. И все в нем стало раздражать Хемингуэя. Его «золотой и растраченный», по выражению Хемингуэя, талант, его слава, его верная и преданная любовь к сумасшедшей жене и его завистливое, хоть и ироничное внимание к богатым. Но, больше всего – его слабость. Хемингуэй по-своему любил Фицджеральда, но отказывался сочувствовать ему.
Марина Ефимова: В 1934 году Фицджеральд, после многолетних терзаний, закончил, наконец, роман «Ночь нежна». Хемингуэй уже почти не писал ему, а если писал, то не как друг, а как ментор, давая суровые и безжалостные советы. И, тем не менее, он был первым, кому Фицджеральд послал рукопись романа. Ответа не было. Наконец, Фицджеральд сам написал другу: «Понравилась ли тебе книга? Ответь, ради бога, да или нет». Через некоторое время пришел ответ:
Диктор: Забудь ты про свои личные трагедии, они только помогают. Серьезным писателем может стать лишь человек, которого жизнь свирепо побила. А что касается романа, ты ведь помнишь, что мне и «Гэтсби» не слишком нравился».
Марина Ефимова: Дело тут не в том, что Хемингуэю не понравился роман, и не в том, что он был жесток с другом. А в том, что он лгал. Лгал, чтобы ранить. Пятью годами позже, слишком поздно, он писал их общему редактору Перкинсу.
Диктор: «Это поразительно, как блестяще написана большая часть романа «Ночь нежна». Если будете писать ему, передайте мое восхищение».
Марина Ефимова: И в 1939 году, опять же, в письме к Перкинсу:
Диктор: Я всегда чувствовал глупое детское превосходство над Скоттом. Как крепкий уличный мальчишка смотрит свысока на субтильного и одаренного мальчика.
Марина Ефимова: Хемингуэй осознал это, но превозмочь себя не смог. Фицджеральд умер от инфаркта в Голливуде, в декабре 40-го года, в возрасте 44-х лет. Незадолго до смерти, он послал самому себе открытку. «Дорогой Скотт, почему ты так жесток, почему не приедешь повидаться? Я так одиноко живу в Великой долине. Приезжай, пожалуйста. Скотт Фицджеральд».
Диктор: «Уступчивость дарит нам дружбу. Прямолинейность и упрямство – ненависть. Но бойтесь быть слишком уступчивым с другом. Дружба требует сопротивления».
Марина Ефимова: На этом принципе Цицерона строилась еще одна литературная дружба – Теодора Драйзера и блестящего журналиста Генри Менкина. Они встретились после провала романа «Сестра Кэрри», когда Драйзер в отчаянии бросил писать, и стал редактором дамского журнала.
Роберт Лингеман: Менкин не только восхищался Драйзером, как писателем. Они и по характерам, и по темпераментам друг другу подходили. В первый визит в журнал Менкин заметил, что Драйзер любит произвести впечатление, и не только дорогим костюмом и четырьмя секретаршами. Он умудрился поставить свое редакторское кресло так, чтобы оно было выше кресла посетителя. Менкин все это с язвительной вежливостью отметил в разговоре, и они продолжили знакомство в пивной, безжалостно и остроумно издеваясь друг над другом. И Менкин, со всем своим публицистическим блеском, начал писать о Драйзере. И боролся за него 10 лет. Но, в какой-то момент, Драйзер разочаровал Менкина. Сборником эссе, пьесами из жизни богемы, романом «Гений». Однако, его раздражение было не адекватным.
Марина Ефимова: Приняв когда-то язвительный тон Менкина, Драйзер не давал уничтожающим отзывам друга ранить себя. До тех пор, пока тот не написал о романе «Американская трагедия»: «Хаотичная и неряшливая громада насчитывает 385 тысяч слов, - писал старый друг, - из которых 250 тысяч – лишние». Драйзер разразился злобным письмом в редакцию, и дружба кончилась, лишь еще раз мелькнув на прощение. Письмо вдовы, сообщавшее Менкину о смерти Драйзера, кончалось словами: «Он вас любил». И Менкин ответил : «Он был моим капитаном».
Роберт Линегеман: Писатели так часто работают в темноте, в одиночестве, они нуждаются в подтверждении того, что их путь верен. А кто же лучше способен на такую оценку, как не другой писатель! И когда они находят друг друга, эффект может быть таким сильным, что дает толчок творчеству. История дружбы писателей, это история американской литературы. Дружбе Мелвила и Готторна мы, возможно, обязаны появлением американского романа. Литературный путь Марка Твена определила его дружба с Хауэллсом, из драмы отношений Драйзера и Менкина родилось новое направление американской прозы. Трагическая дружба Фицджеральда и Хемингуэя стала легендой «потерянного поколения». Если бы не эти дружбы, путь американской литературы мог быть совершенно другим.
