Нынешним летом мэр Майкл Блумберг, который сам передвигается по городу под землей, решил показать ньюйоркцам, как хорошо жить без машин. Для эксперимента власти выбрали ту часть Бродвея, что, разрезая Таймс-сквер, уходит к морю, увлекая за собой 47 миллионов туристов, ежегодно навещающих Нью-Йорк.
Освобожденная от машин площадь стала форумом ротозеев. Прохожие, не боясь, что их собьют, задирают голову к небу, густо завешанному рекламой. Там, наверху, красивые и знаменитые живут уже в раю, но мне неплохо и внизу, среди своих – велосипедистов. Новичков выдавали двойные рессоры на титановой раме. Опытных выделял помятый корпус с двойным замком. Профессионалы щеголяют якорной цепью - такую и за ночь не перепилишь.
Заняв свое место на празднике двухколесной жизни, я катил вдоль и поперек Бродвея, наслаждаясь неслыханной свободой передвижения. В этом городе мне довелось жить дольше, чем в любом другом. Я видел его днем и ночью, зимой и летом, трезвым и не очень. Но с седла Нью-Йорк выглядел иначе, и мне показалось, что у нас начался второй медовый месяц.
Осматривая город верхом, мы подключаем к зрелищу два новых фактора: высоту и ритм. Один подразумевает прихоть, другая поднимает над толпой, позволяя глядеть поверх машин и голов. С велосипеда дальше видно. Еще важнее, что садясь в седло, меняешься сам. Всадник – аристократ дороги. Предоставленный самому себе, велосипедист, как мушкетер, меньше зависит от навязанных другим правил - включая дорожные. Поэтому в городе два колеса быстрее четырех, ибо велосипед ужом обходит пробку. Понятно, почему в тесной Европе на велосипед молятся, видя в нем панацею от удушья.
Сегодня велосипед повсюду берет реванш над машиной, вытесняя ее на обочину пригорода. Это происходит во всех больших (не говоря уже о маленьких) городах - кроме, пожалуй, Москвы. Только здесь я замечал саркастические взгляды, которыми провожали настойчивых иностранцев, таскавших велосипеды взад-вперед по бесконечным подземным переходам русской столицы. Чувствовалось, что тут велосипед – легкое, вроде шляпы, чудачество, не приспособленное, как мне объяснили, к отрицательной изотерме января. Другие страны, впрочем, доказали, что велосипед - универсальное средство транспорта, подходящее для всякого климата. В Дании колеса обувают в зимние шины, в Голландии носят непромокаемые балахоны, в Финляндии строят туннели под снегом.
Америка – особый случай: она велосипед открыла. В Европе велосипед долго считался игрушкой. Только в Новом Свете велосипед встал, так сказать, на ноги. Неслучайно первые самолет и машина родились в велосипедной мастерской, где начинали и братья Райт, и Генри Форд.
Радикально улучшив американские дороги, велосипед уступил их автомобилю, чтобы теперь вернуться в ореоле экологической славы. В сущности, сегодня велосипед – скорее культ, чем средство передвижения. Поэтому раз в год тысячи жителей Нью-Йорка вводят своих любимцев за шею под высокие своды кафедрального собора, где над ними свершают торжественный обряд благословения велосипедов.
Освобожденная от машин площадь стала форумом ротозеев. Прохожие, не боясь, что их собьют, задирают голову к небу, густо завешанному рекламой. Там, наверху, красивые и знаменитые живут уже в раю, но мне неплохо и внизу, среди своих – велосипедистов. Новичков выдавали двойные рессоры на титановой раме. Опытных выделял помятый корпус с двойным замком. Профессионалы щеголяют якорной цепью - такую и за ночь не перепилишь.
Заняв свое место на празднике двухколесной жизни, я катил вдоль и поперек Бродвея, наслаждаясь неслыханной свободой передвижения. В этом городе мне довелось жить дольше, чем в любом другом. Я видел его днем и ночью, зимой и летом, трезвым и не очень. Но с седла Нью-Йорк выглядел иначе, и мне показалось, что у нас начался второй медовый месяц.
Осматривая город верхом, мы подключаем к зрелищу два новых фактора: высоту и ритм. Один подразумевает прихоть, другая поднимает над толпой, позволяя глядеть поверх машин и голов. С велосипеда дальше видно. Еще важнее, что садясь в седло, меняешься сам. Всадник – аристократ дороги. Предоставленный самому себе, велосипедист, как мушкетер, меньше зависит от навязанных другим правил - включая дорожные. Поэтому в городе два колеса быстрее четырех, ибо велосипед ужом обходит пробку. Понятно, почему в тесной Европе на велосипед молятся, видя в нем панацею от удушья.
Сегодня велосипед повсюду берет реванш над машиной, вытесняя ее на обочину пригорода. Это происходит во всех больших (не говоря уже о маленьких) городах - кроме, пожалуй, Москвы. Только здесь я замечал саркастические взгляды, которыми провожали настойчивых иностранцев, таскавших велосипеды взад-вперед по бесконечным подземным переходам русской столицы. Чувствовалось, что тут велосипед – легкое, вроде шляпы, чудачество, не приспособленное, как мне объяснили, к отрицательной изотерме января. Другие страны, впрочем, доказали, что велосипед - универсальное средство транспорта, подходящее для всякого климата. В Дании колеса обувают в зимние шины, в Голландии носят непромокаемые балахоны, в Финляндии строят туннели под снегом.
Америка – особый случай: она велосипед открыла. В Европе велосипед долго считался игрушкой. Только в Новом Свете велосипед встал, так сказать, на ноги. Неслучайно первые самолет и машина родились в велосипедной мастерской, где начинали и братья Райт, и Генри Форд.
Радикально улучшив американские дороги, велосипед уступил их автомобилю, чтобы теперь вернуться в ореоле экологической славы. В сущности, сегодня велосипед – скорее культ, чем средство передвижения. Поэтому раз в год тысячи жителей Нью-Йорка вводят своих любимцев за шею под высокие своды кафедрального собора, где над ними свершают торжественный обряд благословения велосипедов.
