8 июля 1944 года, то есть 65 лет назад, Президиум Верховного Совета СССР учредил почетное звание и орден "Мать-героиня", а также орден двух степеней "Материнская слава" и "Медаль материнства".
Словосочетание "мать-героиня" я слышал с самого детства. Так называли мою маму. Оказалось, неправильно. По закону, героиней становится женщина, родившая и воспитавшая не менее 10 детей. А я у мамы только седьмой, точнее восьмой: один мой брат умер во младенчестве, еще до войны. Так что родина оценила этот вклад орденом меньшей значимости - "Материнская слава".
Когда в какой-нибудь советской конторе мне приходилось называть число моих братьев и сестер, на меня часто смотрели, как на неблагополучного: нормальные люди стольких не рожают.
Зачем это нужно было папе, я, кажется, понимаю: на полоумное уничтожение в стране всего живого он отвечал личным плодородием. Но маме зачем? Чадолюбивой она не была, скорее, задумчиво наблюдала за жизнью детей. Да, она была безмерно предана нашему отцу и восхищалась им, но была у нее в душе какая-то тайна, которой она не открывала никому - что-то, связанное с памятью о своих родителях, которые прошли по маминой жизни, подобно святым, пришельцам, почти бестелесным существам. Это было настоящим религиозным преклонением. Я не знаю другого примера, чтобы человек так помнил об отце и матери. Никакие дети не могли ей заменить той утраты.
Мама умела замыкаться – очень тихо и деликатно. В горькую минуту неслышно выходила гулять. Однажды я подсмотрел: она плакала на ветру.
У ее чувств, помимо родителей, были лучшие воспитатели – литературная классика, причем дома запрещалось читать европейских авторов, даже выпущенных издательством “Academia” (хотя ее отец служил там редактором), даже в переводах ее собственного отца - нет, только в оригинале. Мольера по-французски, Шекспира по-английски, Гете по-немецки. Всегда помнила какую-нибудь реплику Тартарена или Кола Брюньона.
Она слушала собеседника участливо, но как-то рассеянно, с внутренней задумчивостью, зачарованностью, будто под шумок сочиняя стихи.
Прекрасно знала цену всем приходящим людям, но почти не злословила, веря, что всякий злодей способен исправиться: вот ведь Жан Вальжан исправился.
При чем же тут орден "Материнская слава"? Не при чем. Вот она его и не носила. Как не любила ничего внешнего, красивых слов и показухи.
Мама прожила 91 год. Большего всего ее беспокоило, что она не может уже съездить на могилу к своему отцу, день рождения которого приходился как раз на 8 июля. Переводчик Михаил Лозинский и был ее, материнской, славой.
Словосочетание "мать-героиня" я слышал с самого детства. Так называли мою маму. Оказалось, неправильно. По закону, героиней становится женщина, родившая и воспитавшая не менее 10 детей. А я у мамы только седьмой, точнее восьмой: один мой брат умер во младенчестве, еще до войны. Так что родина оценила этот вклад орденом меньшей значимости - "Материнская слава".
Когда в какой-нибудь советской конторе мне приходилось называть число моих братьев и сестер, на меня часто смотрели, как на неблагополучного: нормальные люди стольких не рожают.
Зачем это нужно было папе, я, кажется, понимаю: на полоумное уничтожение в стране всего живого он отвечал личным плодородием. Но маме зачем? Чадолюбивой она не была, скорее, задумчиво наблюдала за жизнью детей. Да, она была безмерно предана нашему отцу и восхищалась им, но была у нее в душе какая-то тайна, которой она не открывала никому - что-то, связанное с памятью о своих родителях, которые прошли по маминой жизни, подобно святым, пришельцам, почти бестелесным существам. Это было настоящим религиозным преклонением. Я не знаю другого примера, чтобы человек так помнил об отце и матери. Никакие дети не могли ей заменить той утраты.
Мама умела замыкаться – очень тихо и деликатно. В горькую минуту неслышно выходила гулять. Однажды я подсмотрел: она плакала на ветру.
У ее чувств, помимо родителей, были лучшие воспитатели – литературная классика, причем дома запрещалось читать европейских авторов, даже выпущенных издательством “Academia” (хотя ее отец служил там редактором), даже в переводах ее собственного отца - нет, только в оригинале. Мольера по-французски, Шекспира по-английски, Гете по-немецки. Всегда помнила какую-нибудь реплику Тартарена или Кола Брюньона.
Она слушала собеседника участливо, но как-то рассеянно, с внутренней задумчивостью, зачарованностью, будто под шумок сочиняя стихи.
Прекрасно знала цену всем приходящим людям, но почти не злословила, веря, что всякий злодей способен исправиться: вот ведь Жан Вальжан исправился.
При чем же тут орден "Материнская слава"? Не при чем. Вот она его и не носила. Как не любила ничего внешнего, красивых слов и показухи.
Мама прожила 91 год. Большего всего ее беспокоило, что она не может уже съездить на могилу к своему отцу, день рождения которого приходился как раз на 8 июля. Переводчик Михаил Лозинский и был ее, материнской, славой.
