Марина Тимашева: Петербургский ПЕН-клуб продолжает серию дискуссий о современной литературе и современном искусстве “Культурные мифы российского смутного времени”. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: То, что культура находится в кризисе, сегодня почти ни у кого не вызывает сомнения, о причинах его спорят много. Кто-то говорит об утрате нравственных ценностей, кто-то о естественных витках, взлетах и падениях. Сравнить механизмы, движущие культурой, с механизмами, движущими экономикой, попыталась писательница Елена Чижова.
Елена Чижова: В основе самих механизмов действия спекулятивного капитала лежит периодическая необходимость жестокого кризиса. Если проводить эту аналогию, оказывается, что то, к чему мы сейчас пришли, это так называемая рецессия, если говорить в терминах экономических. После рецессии наступает медленный подъем. Возможен ли в ближайшее время какой-то подъем? Будем ли мы поджидать этого подъема или, бог с ним, будем вот так вот двигаться в состоянии этой рецессии, пока рак не свистнет?
Татьяна Вольтская: Скорее всего, так и будет, - считает писатель Александр Мелихов.
Александр Мелихов: По доброй воле спекулянты не отказываются производить липовые бумаги и толкать их по максимально высокой цене. Иначе им предстоит гибель.
Елена Чижова: Правильно, кроме того, биржа – это игра, и чем больше там спекулятивного капитала, тем интереснее эта игра. И игроки преследуют лично свои цели, что, собственно, и делает нынешний постмодернизм.
Татьяна Вольтская: Рассуждения о кризисе культуры подхватывает художник-живописец Анатолий Заславский.
Анатолий Заславский: Я хочу представить себе человека, который находится вне кризиса. Это человек, в котором есть идея бога, идея природы, идея человека. Бог - как некое представление о целостности мира, природа - как такая свобода, здоровье, удовольствие, жизнь - как жизнь, и человек - как некое индивидуальное Эго. Вот если эти три момента находятся в равновесии, то получается такое счастье. Но мы живем в цивилизации, которая представляет собой гипертрофированное Эго. Эта буржуазная цивилизация победила средневековую, где бог был единственной ценностью и все люди, все существа, все растворялось в этой великой идее Бога. Тот кризис, который произошел тогда, в 13-м – 14-м веке в Италии, он родил новый язык, и Джотто, по-моему, если на него посмотреть с точки зрения эстета того времени, он был просто хулиган, он просто испортил величайшую гармонию, которую создала средневековая культура. Дальше были постоянно кризисы, от 14-го века до 20-го. Собственно, никакого кризиса и нет, потому что он постоянный. И мы возрождаемся только благодаря тому, что мы в кризисе. Все великое, что было создано, особенно в культуре изобразительного искусства, было создано под влиянием таких критических ситуаций. Когда разрушенная средневековая плоскость все больше входила в кризис, появилось, например, такое ужасное явление как Караваджо, который выдумал такую светотень, когда предмет просто вываливается из картины. Полное безумие для нормального зрителя, эстетически образованного. Но, благодаря этому критическому явлению, появились потом Рембрандт, Веласкес Де Латур, которые сделали из этих света и тени просто божественные вещи. Эти люди назывались авангардистами, потому что Рембрандт стал создавать каких-то непонятных до сих пор, некрасивых женщин с какими-то обвисшими бедрами, но вот эта экспансия живописного языка вытаскивала все время из жизни все новые и новые элементы, и их обожествляла или дематериализовала через цвет. Потом кризис наступил окончательно. Вот когда появилась в 19-м веке иллюзорная живопись, такая мелочная, фотографическая, и благодаря импрессионизму, они тоже рисовали только с натуры, но были вытащены. Наступил такой интересный момент в конце, когда язык вдруг почувствовал себя самым главным событием, он понял, что не предмет важен, а сама форма. В этом случае язык повел себя очень даже тоталитарно, и художники отказались вообще от изобразительного предмета. Это была роскошная живопись, в Америке она превратилась в большую абстрактную живопись и выдала нам несколько величайших живописцев: Джексона Поллока, Марка Ротко, Аршила Горки. Но вот здесь, как только кончилась живопись предметная и уже беспредметная дошла до того, что она надоела всем, заказчики сказали: мы хотим видеть нормальных людей. И тут появился “великий” художник, с моей точки зрения, Энди Уорхол, который взял и показал людям, какие прекрасные вещи можно нарисовать: например, банку супа или кучe изображений Мэрилин Монро и всем это понравилось, потому что все устали от этого метафизического живописного абстракционизма. Всем захотелось увидеть то, что они любят, и надо было свежее слово. И я надеюсь, что, может быть, появится какой-нибудь живописец, который спасет эту ситуацию.
