Писатель и искусствовед Владимир Васильевич Вейдле в течение многих лет вел блокнот путешественника, или дневник писателя. Вот сюжет, посвященный Италии, которую надо спасать. Архивная запись 1 августа 1969 года. Ровно 40 лет тому назад.
Владимир Вейдле:
- Перелистываю книгу, изданную обществом "Наша Италия". По-русски эту книгу можно было бы озаглавить "Италия в беде". Итальянское заглавие означает "Италия, которую надо спасать" (или следует спасти). В последней из моих венецианских бесед я говорил уже о выставке, устроенной этим обществом в Венеции. Невеселая о ней сохранилась у меня память. А вот теперь - эта книга, еще подробнее документированная, в частности, насчет самой Венеции, опасностям, которым она как раз нынче подвергается, насчет ее судьбы. Судьба эта почти что висит на волоске.
Рассматриваю иллюстрации, читаю, и все большая грусть овладевает мной. Пустынность нужна этим местам. Поймите, пустынность. Нельзя было и музей строить так близко. Отодвиньте его, на колеса поставьте, увезите, уберите бетон, отведите дорогу. Вы - убийцы, вы поэзию мира бросаете в мусорный ящик.
С кем это я говорю, кого умоляю, кого проклинаю? В том-то и наибольшая беда, что неуловимы эти люди. Это и все, и никто. Есть, однако, и сопротивляющиеся им, есть защитники даже – как устроители выставки, издатели книги, основатели общества, организаторы защиты. Но огромное большинство, увы, – это те, кому все равно. Они молчаливо утверждают замену хорошего плохим или порчу хорошего, уже тем самым утверждают, что плохим или испорченным безмятежно пользуются, как если бы оно было хорошим. Это – фаталисты прогресса. В самой активности своей они фаталисты. Прогресс они не судят, а лишь подчиняются ему, не разбирая, в чем он плох, в чем хорош. Не кормчие они, а гребцы. Ладья их плывет по течению, а они лишь пекутся о том, чтобы грести побыстрей. Одна надежда на немногих, на верных старой Европе, чей корабль умел плыть и в обход, и наперекор. Но силы их ограничены.
А вот, например, город, где я всегда хотел побывать, да не успел – ломбардская Кремона. Славен ее собор, площадью его она горда. Да вон гляжу – вся площадь в лесах. Краны торчат над щебнем старых строений, и лезет вверх какой-то безликий великан, чтобы семечки под облаками лущить и сплевывать на соборную черепицу. Уж и не знаю, ехать ли мне туда. Но ведь и в самой Венеции, где была выставка, в десяти минутах ходьбы от Палаццо Грасси, где она помещалась, недаром два года уже как разрыт и забором загражден широкий Кампо Манин, недаром я там с неумением и сомнением по дощатым мосткам проходил каждый раз. Вижу теперь, какое здание Сберегательной кассы собираются там строить. Принятый проект мало чем отличается от непринятого. Он приличен, все они приличны, но Венецию это здание не то чтобы не украсит, разве об этом возможно и мечтать, но и не останется нейтральным, малозаметным, как многие здешние, даже и довольно крупные постройки минувшего века.
Бедная Венеция! Когда произношу я слова "наша Италия", я другой смысл им придаю, чем итальянцы. Италия принадлежит всем нам, любящим ее и обязанным ей очень, очень многим, и Венеция, конечно, общее достояние всех, любящих Венецию. Мы все ответственны за нее, за ее сохранность, за ее неисчезнувшее, живущее в настоящем прошлое. А ведь оно в опасности. Венеция под угрозой. Есть очень веские данные, установленные вполне точно. Средней руки наводнения бывают в Венеции каждый год. В 1908 году такое "нормальное" наводнение захватывало 15 процентов городской территории. В 1961 году - 34 процента. И заливает оно при этом лучшую, самую богатую, не одним денежным богатством, часть города. Венеция издавна, уже с 16-го века это было замечено, опускалась, погружалась в лагуну на 11 или 12 сантиметров за сто лет. Нынче мера этого погружения достигла 30 сантиметров, и она возрастает. Все соотношение природных сил, от которого зависел уровень воды в лагуне, нынче меняется.
Второй или третий год роют в лагунном дне фарватер, канал в 16 метров глубины, по которому огромные нефтяные суда смогут напрямик идти в Маргеру. Для той же, непомерно разросшейся за недавние годы, Маргеры роют глубокие артезианские колодцы в 10 километрах от Сан Марко. Оказалось, что грозят они Венеции совсем близкою бедой, так что не 70 лет оставалось бы ей жить, как утверждают некоторые весьма серьезные люди, а намного, намного меньше. Утешительна новейшая весть, что их перестанут рыть, в два года прикончат все артезианские колодцы, и построят акведук, чтобы заводы поить речной, а не из-под дна морского водой. Только Маргера, увы, не одним этим угрожает всем нам. От прореза каналов она не может, видите ли, отказаться, донимают Венецию дымом, копотью сажи, истязают ядовитыми отбросами мазутных чистилищ и адских доменных печей. Мазут - самый заядлый враг Венеции. Нет, не зря в Венеции вид бензинных насосов такую мне всегда досаду причинял.
Разрушение Венеции невероятно ускорилось за поседение 2-3 десятилетия, еще невероятнее - за последние 5 лет. Прошлогоднее обследование показало, что в 40 процентах домов сырость стала чрезмерной. Жилая площадь всех квартир стала на 37 процентов нежилой. Не удивительно, что каждый год 3,5 тысячи венецианцев покидают Венецию. 17 тысяч, согласно последнему подсчету, продолжают в Венеции работать, но живут уже не там. 1325 квартир пустуют. За 15 лет город потерял 45 тысяч жителей. Нынче их в Венеции 120 тысяч. В Местре, по соседству с Маргерой - 200 тысяч. Нужно заметить, как это ни грустно, что предпочтение, оказываемое жизни в Местре по сравнению с жизнью в Венеции, проистекает отнюдь не из-за одного лишь плачевного состояния венецианских жилищ, но и в равной мере объясняется потребностью нынешнего человека, особенно человека молодого, жить по-нынешнему, то есть, прежде всего, иметь под рукой автомобиль или мотоциклет и пользоваться им всласть - как для дела, так и для потехи. Как же отказаться черномазенькому этому юнцу от удовольствия в свободные часы покатать за спиной девицу на своей "Веспе"? Я его за это осужу, но мне больно за Венецию, больно, прости, Господи, узнавать о тех мерах, что принимаются для ее спасения и сохранения. Вероятно, они единственно возможные.
120 церквей ожидают реставрации, а дворцов еще, кажется, не сосчитали. Реставрировать нынче умеют, ЮНЕСКО не дремлет, деньги собирает во всем мире. Одна церковь Салюте требует полумиллиарда лир, каждый дворец - от ста до двухсот миллионов. Тут ничего не скажешь, только бы удалось эти деньги собрать. Но когда я читаю о намерениях оживить, омолодить Венецию новым зданием для конгрессов, умножением числа фестивалей и конкурсов, мне становится не по себе. Гипс от этого обратно в мрамор не превратится, а Маргеру вы не можете еще решительнее укротить. Неукротимой, боюсь, окажется наша техническая цивилизация и в прямом разрушении, образ которого Маргера, и в коварном притяжении, которому Местре служит символом. Как же быть? Все-таки, надо нам попытаться обуздать ее, эту цивилизацию, и Венецию спасти.
Владимир Вейдле:
- Перелистываю книгу, изданную обществом "Наша Италия". По-русски эту книгу можно было бы озаглавить "Италия в беде". Итальянское заглавие означает "Италия, которую надо спасать" (или следует спасти). В последней из моих венецианских бесед я говорил уже о выставке, устроенной этим обществом в Венеции. Невеселая о ней сохранилась у меня память. А вот теперь - эта книга, еще подробнее документированная, в частности, насчет самой Венеции, опасностям, которым она как раз нынче подвергается, насчет ее судьбы. Судьба эта почти что висит на волоске.
Рассматриваю иллюстрации, читаю, и все большая грусть овладевает мной. Пустынность нужна этим местам. Поймите, пустынность. Нельзя было и музей строить так близко. Отодвиньте его, на колеса поставьте, увезите, уберите бетон, отведите дорогу. Вы - убийцы, вы поэзию мира бросаете в мусорный ящик.
С кем это я говорю, кого умоляю, кого проклинаю? В том-то и наибольшая беда, что неуловимы эти люди. Это и все, и никто. Есть, однако, и сопротивляющиеся им, есть защитники даже – как устроители выставки, издатели книги, основатели общества, организаторы защиты. Но огромное большинство, увы, – это те, кому все равно. Они молчаливо утверждают замену хорошего плохим или порчу хорошего, уже тем самым утверждают, что плохим или испорченным безмятежно пользуются, как если бы оно было хорошим. Это – фаталисты прогресса. В самой активности своей они фаталисты. Прогресс они не судят, а лишь подчиняются ему, не разбирая, в чем он плох, в чем хорош. Не кормчие они, а гребцы. Ладья их плывет по течению, а они лишь пекутся о том, чтобы грести побыстрей. Одна надежда на немногих, на верных старой Европе, чей корабль умел плыть и в обход, и наперекор. Но силы их ограничены.
А вот, например, город, где я всегда хотел побывать, да не успел – ломбардская Кремона. Славен ее собор, площадью его она горда. Да вон гляжу – вся площадь в лесах. Краны торчат над щебнем старых строений, и лезет вверх какой-то безликий великан, чтобы семечки под облаками лущить и сплевывать на соборную черепицу. Уж и не знаю, ехать ли мне туда. Но ведь и в самой Венеции, где была выставка, в десяти минутах ходьбы от Палаццо Грасси, где она помещалась, недаром два года уже как разрыт и забором загражден широкий Кампо Манин, недаром я там с неумением и сомнением по дощатым мосткам проходил каждый раз. Вижу теперь, какое здание Сберегательной кассы собираются там строить. Принятый проект мало чем отличается от непринятого. Он приличен, все они приличны, но Венецию это здание не то чтобы не украсит, разве об этом возможно и мечтать, но и не останется нейтральным, малозаметным, как многие здешние, даже и довольно крупные постройки минувшего века.
Венеция, конечно, общее достояние всех, любящих Венецию. Мы все ответственны за нее, за ее сохранность, за ее неисчезнувшее, живущее в настоящем прошлое. А ведь оно в опасности
Бедная Венеция! Когда произношу я слова "наша Италия", я другой смысл им придаю, чем итальянцы. Италия принадлежит всем нам, любящим ее и обязанным ей очень, очень многим, и Венеция, конечно, общее достояние всех, любящих Венецию. Мы все ответственны за нее, за ее сохранность, за ее неисчезнувшее, живущее в настоящем прошлое. А ведь оно в опасности. Венеция под угрозой. Есть очень веские данные, установленные вполне точно. Средней руки наводнения бывают в Венеции каждый год. В 1908 году такое "нормальное" наводнение захватывало 15 процентов городской территории. В 1961 году - 34 процента. И заливает оно при этом лучшую, самую богатую, не одним денежным богатством, часть города. Венеция издавна, уже с 16-го века это было замечено, опускалась, погружалась в лагуну на 11 или 12 сантиметров за сто лет. Нынче мера этого погружения достигла 30 сантиметров, и она возрастает. Все соотношение природных сил, от которого зависел уровень воды в лагуне, нынче меняется.
Второй или третий год роют в лагунном дне фарватер, канал в 16 метров глубины, по которому огромные нефтяные суда смогут напрямик идти в Маргеру. Для той же, непомерно разросшейся за недавние годы, Маргеры роют глубокие артезианские колодцы в 10 километрах от Сан Марко. Оказалось, что грозят они Венеции совсем близкою бедой, так что не 70 лет оставалось бы ей жить, как утверждают некоторые весьма серьезные люди, а намного, намного меньше. Утешительна новейшая весть, что их перестанут рыть, в два года прикончат все артезианские колодцы, и построят акведук, чтобы заводы поить речной, а не из-под дна морского водой. Только Маргера, увы, не одним этим угрожает всем нам. От прореза каналов она не может, видите ли, отказаться, донимают Венецию дымом, копотью сажи, истязают ядовитыми отбросами мазутных чистилищ и адских доменных печей. Мазут - самый заядлый враг Венеции. Нет, не зря в Венеции вид бензинных насосов такую мне всегда досаду причинял.
Разрушение Венеции невероятно ускорилось за поседение 2-3 десятилетия, еще невероятнее - за последние 5 лет. Прошлогоднее обследование показало, что в 40 процентах домов сырость стала чрезмерной. Жилая площадь всех квартир стала на 37 процентов нежилой. Не удивительно, что каждый год 3,5 тысячи венецианцев покидают Венецию. 17 тысяч, согласно последнему подсчету, продолжают в Венеции работать, но живут уже не там. 1325 квартир пустуют. За 15 лет город потерял 45 тысяч жителей. Нынче их в Венеции 120 тысяч. В Местре, по соседству с Маргерой - 200 тысяч. Нужно заметить, как это ни грустно, что предпочтение, оказываемое жизни в Местре по сравнению с жизнью в Венеции, проистекает отнюдь не из-за одного лишь плачевного состояния венецианских жилищ, но и в равной мере объясняется потребностью нынешнего человека, особенно человека молодого, жить по-нынешнему, то есть, прежде всего, иметь под рукой автомобиль или мотоциклет и пользоваться им всласть - как для дела, так и для потехи. Как же отказаться черномазенькому этому юнцу от удовольствия в свободные часы покатать за спиной девицу на своей "Веспе"? Я его за это осужу, но мне больно за Венецию, больно, прости, Господи, узнавать о тех мерах, что принимаются для ее спасения и сохранения. Вероятно, они единственно возможные.
120 церквей ожидают реставрации, а дворцов еще, кажется, не сосчитали. Реставрировать нынче умеют, ЮНЕСКО не дремлет, деньги собирает во всем мире. Одна церковь Салюте требует полумиллиарда лир, каждый дворец - от ста до двухсот миллионов. Тут ничего не скажешь, только бы удалось эти деньги собрать. Но когда я читаю о намерениях оживить, омолодить Венецию новым зданием для конгрессов, умножением числа фестивалей и конкурсов, мне становится не по себе. Гипс от этого обратно в мрамор не превратится, а Маргеру вы не можете еще решительнее укротить. Неукротимой, боюсь, окажется наша техническая цивилизация и в прямом разрушении, образ которого Маргера, и в коварном притяжении, которому Местре служит символом. Как же быть? Все-таки, надо нам попытаться обуздать ее, эту цивилизацию, и Венецию спасти.
