Московское издательство "АСТ-ПРЕСС" выпустило большой том сочинений Пушкина "Золотые строки. Бесценные мысли. Бессмертные стихи" с предисловием составителя - поэта Андрея Добрынина. Предисловие не просто знакомит читателя с биографией Пушкина, но и носит отчетливо полемический характер.
Литературная вольница 90-х годов, когда пишущий о литературе вдруг лишился малейшей ответственности перед читателем, заманила на публикаторский рынок немало лихого воронья, слетевшегося поклевать легкую добычу – безответных классиков, этих истуканов школьной словесности.
Оттянуться на Пушкине хотелось многим. Одна слава Абрама Терца, написавшего о "тонких эротических ножках" поэта, чего стоила. Мы тоже так можем! И пооттягивались. Потешились. Погуляли. От их мародерства уж позволительно устать. Ничего нет странного, что притомившиеся литераторы решают не просто воздать оболганному Пушкину должное, но – по закону маятника – проносятся в другую крайность, столь же смехотворную.
Поэт Андрей Добрынин, в лучших чувствах оскорбленный за "наше всё", решил не только дать обзор пушкинской биографии, но и подчеркнуть высокую нравственность создателя русской словесности, одарить его этаким бонусом за понесенный урон. Задача серьезная, ответственная, тут, можно сказать, молодежь подрастает, надо преподать урок порядочности, пусть для этого придется исказить пушкинский образ до неузнаваемости.
Добрынин начинает от истоков: должны быть у первого поэта прекрасны и душа, и тело, и далекие предки? Должны. Вот основатель рода по бледнолицей линии Ратша – не какой-то там заезжий наемник (хоть сам Пушкин, между прочим, считал его выходцем из Пруссии), а наш, славянин, герой: "Вероятнее всего, - говорит Добрынин, - Ратша был коренным русичем, о чем говорит и его славянское имя".
Разумеется, типично славянское: у любого из нас по два-три Ратши знакомых найдется.
И так с каждым из предков поэта: какие бы ни были мемуарные свидетельства о гневливости, пьянстве, жестокости пушкинских родственников, Андрей Добрынин с недоверием относится к таким историческим злопыхательствам.
Всё это можно понять. Исстрадалось сердце составителя книги. Изнылось от нескончаемых поклепов на Пушкина. Пора со скверной кончать и признать, ребята, очевидное: автор гениальных стихов за просто так не родится. Гений и прелюбодейство – две вещи несовместные.
Вот, к примеру, зловредный навет о женолюбивости поэта. Сколько напраслины на эту тему понаписали! Страшнее всего – донжуанский список Пушкина. Добрынин так и говорит: "Всякие "донжуанские списки", "потаённые записки" и т.п., представляющие собой либо прямые мистификации (сиречь фальшивки), либо собрания прижизненных сплетен, лишенных как документального, так подчас и свидетельского подтверждения".
Потаенные записки Пушкина, с тупой угрюмостью сочиненные на Миннесотщине советским эмигрантом, и впрямь – образец подросткового мышления, но донжуанский список – штука подлинная. Самим Пушкиным составленная и записанная в альбом Екатерины Ушаковой. К перечню и подсчету своих возлюбленных поэт обращался не раз, так что документик – налицо, а вот про отсутствие "свидетельских подтверждений" - это у Андрея Добрынина мило получилось. "Я, Амалия Ризнич, настоящим подтверждаю, что низкорослый субъект цыганистого вида, представившийся мне поэтом Пушкиным А.С…"; или "Протокол изъятия вещдоков у Керн А.П.: вторая глава "Евгения Онегина" - 1 экз., засохший цветок гелиотропа – 1 шт., лист писчей бумаги в ¼, сложенный пополам, с анонимным текстом, начинающимся: "Я помню чудное мгновенье", без указания адресата – 1 шт…"
А поскольку эти "свидетельские подтверждения" непонятно куда задевались, то Андрей Добрынин ответственно заявляет: "Даже до женитьбы, а тем более после нее Пушкин обычно просто не имел времени на беготню за юбками". То есть весь корпус мемуаров о поэте, все устные рассказы друзей и недругов, современников и биографов, все собственноручные признания Пушкина в его письмах, все его рисунки, да, по существу, все стихи о любви – всё это ложь, беспочвенные сплетни, наваждение.
Любым воспоминаниям о любовных похождениях Пушкина Добрынин предлагает противопоставлять стихи поэта, но и стихи надо "правильно" читать. Скажем, лицеист Модест Корф вспоминает Пушкина как грязного развратника, а Добрынин решительно кроет эту крапленую карту: "Создается впечатление, будто Корф не читал пушкинских стихов, многие из которых воспевают, весьма искренне и убедительно, как раз возвышенную любовь и бескорыстную дружбу".
Отлично сказано, особенно хороша похвала "весьма искренне и убедительно". Как вы считаете, господа, четверки этот Пушкин заслужил, или мы можем поощрить его даже пятью баллами? Пожалуй, четверки с него достаточно: многовато бегает по коридорам, тяготеет к потным играм.
Вывести Пушкина-монаха, конечно, прикольно, особенно для члена Ордена Куртуазных маньеристов, для его Великого Приора. Но никакого веселья в статье нет. Ее написал инспектор уездной гимназии, мрачный мизантроп, человек в футляре.
Но я уверен в способности читателя к критическому чтению. Потому что, дойдя до слов поэта "и с отвращением читая жизнь мою", он спросит: как же так, Андрей Владимирович? Что же отвратительного было в жизни Пушкина? Вы так убедительно нарисовали нам образцового семьянина, проведшего добрачную жизнь в полном воздержании. Вы убедили нас, что это вовсе не Пушкина еще на лицейских балах бросало то в жар, то в холод от одного прикосновения руки танцующей, что вовсе не его товарищи за страсть прозвали "смесью обезьяны с тигром". Что не о нем говорили: "Женщин он знает как никто". Что не сам он писал о себе:
"Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний".
"Более или менее я был влюблен во всех хорошеньких женщин, которых знал", - признавался поэт. А Павел Нащокин уточнял, что его чувственно влекла даже императрица. Нет, ложь! Не был он гениален в любви. Долой упоминание петербургского веселого заведения Софьи Астафьевны, не ездил Пушкин в публичные дома.
Ради воспитания молодежи не позволим отпускать нашего Пушкина на волю. Еще подцепит какую-нибудь гадость - правильно, товарищ Онищенко? Да и на улицу вечером выходить опасно, там Дантесы постреливают. В девять чтоб был дома!
А Андрея Добрынина – в академики.
Литературная вольница 90-х годов, когда пишущий о литературе вдруг лишился малейшей ответственности перед читателем, заманила на публикаторский рынок немало лихого воронья, слетевшегося поклевать легкую добычу – безответных классиков, этих истуканов школьной словесности.
Оттянуться на Пушкине хотелось многим. Одна слава Абрама Терца, написавшего о "тонких эротических ножках" поэта, чего стоила. Мы тоже так можем! И пооттягивались. Потешились. Погуляли. От их мародерства уж позволительно устать. Ничего нет странного, что притомившиеся литераторы решают не просто воздать оболганному Пушкину должное, но – по закону маятника – проносятся в другую крайность, столь же смехотворную.
Поэт Андрей Добрынин, в лучших чувствах оскорбленный за "наше всё", решил не только дать обзор пушкинской биографии, но и подчеркнуть высокую нравственность создателя русской словесности, одарить его этаким бонусом за понесенный урон. Задача серьезная, ответственная, тут, можно сказать, молодежь подрастает, надо преподать урок порядочности, пусть для этого придется исказить пушкинский образ до неузнаваемости.
Добрынин начинает от истоков: должны быть у первого поэта прекрасны и душа, и тело, и далекие предки? Должны. Вот основатель рода по бледнолицей линии Ратша – не какой-то там заезжий наемник (хоть сам Пушкин, между прочим, считал его выходцем из Пруссии), а наш, славянин, герой: "Вероятнее всего, - говорит Добрынин, - Ратша был коренным русичем, о чем говорит и его славянское имя".
Разумеется, типично славянское: у любого из нас по два-три Ратши знакомых найдется.
И так с каждым из предков поэта: какие бы ни были мемуарные свидетельства о гневливости, пьянстве, жестокости пушкинских родственников, Андрей Добрынин с недоверием относится к таким историческим злопыхательствам.
Всё это можно понять. Исстрадалось сердце составителя книги. Изнылось от нескончаемых поклепов на Пушкина. Пора со скверной кончать и признать, ребята, очевидное: автор гениальных стихов за просто так не родится. Гений и прелюбодейство – две вещи несовместные.
Вот, к примеру, зловредный навет о женолюбивости поэта. Сколько напраслины на эту тему понаписали! Страшнее всего – донжуанский список Пушкина. Добрынин так и говорит: "Всякие "донжуанские списки", "потаённые записки" и т.п., представляющие собой либо прямые мистификации (сиречь фальшивки), либо собрания прижизненных сплетен, лишенных как документального, так подчас и свидетельского подтверждения".
Потаенные записки Пушкина, с тупой угрюмостью сочиненные на Миннесотщине советским эмигрантом, и впрямь – образец подросткового мышления, но донжуанский список – штука подлинная. Самим Пушкиным составленная и записанная в альбом Екатерины Ушаковой. К перечню и подсчету своих возлюбленных поэт обращался не раз, так что документик – налицо, а вот про отсутствие "свидетельских подтверждений" - это у Андрея Добрынина мило получилось. "Я, Амалия Ризнич, настоящим подтверждаю, что низкорослый субъект цыганистого вида, представившийся мне поэтом Пушкиным А.С…"; или "Протокол изъятия вещдоков у Керн А.П.: вторая глава "Евгения Онегина" - 1 экз., засохший цветок гелиотропа – 1 шт., лист писчей бумаги в ¼, сложенный пополам, с анонимным текстом, начинающимся: "Я помню чудное мгновенье", без указания адресата – 1 шт…"
А поскольку эти "свидетельские подтверждения" непонятно куда задевались, то Андрей Добрынин ответственно заявляет: "Даже до женитьбы, а тем более после нее Пушкин обычно просто не имел времени на беготню за юбками". То есть весь корпус мемуаров о поэте, все устные рассказы друзей и недругов, современников и биографов, все собственноручные признания Пушкина в его письмах, все его рисунки, да, по существу, все стихи о любви – всё это ложь, беспочвенные сплетни, наваждение.
Любым воспоминаниям о любовных похождениях Пушкина Добрынин предлагает противопоставлять стихи поэта, но и стихи надо "правильно" читать. Скажем, лицеист Модест Корф вспоминает Пушкина как грязного развратника, а Добрынин решительно кроет эту крапленую карту: "Создается впечатление, будто Корф не читал пушкинских стихов, многие из которых воспевают, весьма искренне и убедительно, как раз возвышенную любовь и бескорыстную дружбу".
Отлично сказано, особенно хороша похвала "весьма искренне и убедительно". Как вы считаете, господа, четверки этот Пушкин заслужил, или мы можем поощрить его даже пятью баллами? Пожалуй, четверки с него достаточно: многовато бегает по коридорам, тяготеет к потным играм.
Вывести Пушкина-монаха, конечно, прикольно, особенно для члена Ордена Куртуазных маньеристов, для его Великого Приора. Но никакого веселья в статье нет. Ее написал инспектор уездной гимназии, мрачный мизантроп, человек в футляре.
Но я уверен в способности читателя к критическому чтению. Потому что, дойдя до слов поэта "и с отвращением читая жизнь мою", он спросит: как же так, Андрей Владимирович? Что же отвратительного было в жизни Пушкина? Вы так убедительно нарисовали нам образцового семьянина, проведшего добрачную жизнь в полном воздержании. Вы убедили нас, что это вовсе не Пушкина еще на лицейских балах бросало то в жар, то в холод от одного прикосновения руки танцующей, что вовсе не его товарищи за страсть прозвали "смесью обезьяны с тигром". Что не о нем говорили: "Женщин он знает как никто". Что не сам он писал о себе:
"Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний".
"Более или менее я был влюблен во всех хорошеньких женщин, которых знал", - признавался поэт. А Павел Нащокин уточнял, что его чувственно влекла даже императрица. Нет, ложь! Не был он гениален в любви. Долой упоминание петербургского веселого заведения Софьи Астафьевны, не ездил Пушкин в публичные дома.
Ради воспитания молодежи не позволим отпускать нашего Пушкина на волю. Еще подцепит какую-нибудь гадость - правильно, товарищ Онищенко? Да и на улицу вечером выходить опасно, там Дантесы постреливают. В девять чтоб был дома!
А Андрея Добрынина – в академики.
