На днях умер человек, повлиявший на меня больше всех встреченных в Америке. Возможно, потому, что Джон Дайдо Лури был буддой.

Я познакомился с ним, когда первый американец, возглавивший дзен-буддийский монастырь, бродил по двору в джинсах, грубых башмаках и бейсбольной кепке. Высокий, костлявый, загорелый, он казался своим среди местных рыбаков, охотников и ветеранов. Когда монах прикуривал, я заметил на его запястье чернильный якорь. В 16 лет, подделав год рождения, Лури сбежал из дома в морские пехотинцы. После войны он стал физиком, занимался спектральным анализом, затем ушел из науки в искусство, фотографировал, выставлялся в музеях, опять ушел, на этот раз в буддизм и, наконец, основал монастырь на склоне горы Тремпер. Но татуировка осталась. Она чуть не помешала Лури стать настоятелем: в Японии, где его экзаменовали дзенские авторитеты, наколки носят только бандиты из якудзы.

В зале для медитации настоятель выглядел иначе. Босиком, в черной робе, с огромным, как у Шкловского, бритым черепом, он восседал в позе лотоса на укутанном шелком помосте, держа в руке особую мухобойку, древний символ монастырской власти. Наследник 25-вековой традиции, он отвечал на вопросы страждущих, в том числе и мои.

- Я пишу всю жизнь, - путано начал я, оставшись наедине с Дайдо, - но слова перестают много значить, как только они оказываются на бумаге.

Настоятель до обидного быстро согласился.

- Конечно, - мягко сказал он, - слова – иллюзия, но реальны стоящие за ними чувства.

Тут он неожиданно и страшно заорал что-то нечленораздельное. Я отшатнулся в ужасе.

- Вот видите, - опять спокойно продолжил он, - даже звуком можно оскорбить, но словом можно передать и любовь.

Озадаченный аудиенцией, я долго думал, пока не понял сказанного: пиши о том, что любишь, надеясь разделить радость с другими.

С тех пор я стал часто бывать в монастыре Дайдо.

Всю жизнь, - говорил он в нашу последнюю встречу, - мы толкуем с собой, ведя бесконечные переговоры с прошлым и будущим. Но вчера прошло, а завтра не наступило. Занятые несуществующим, мы упускаем единственное настоящее, которым способны распоряжаться — мгновение. Поэтому мы едим, не разбирая вкуса, глядим, не видя, слушаем, не вслушиваясь, любим, ничего не чувствуя. Учеников я учу одному — заткнуться, посидеть тихо, ни о чем не думая. Все кроме нас это умеют, даже колибри или бабочки. Только люди не останавливаются и во сне.

- А кто вас научил буддизму?

- Фотоаппарат. Свет постоянно меняется, и рано или поздно приходит единственный момент, раскрывающий себя. Он длится - при подходящей выдержке - всего одну шестидесятую часть секунды. Это и есть настоящее.

- А будущее? Разве бывает без него религия?

- Она называется буддизмом. Будда учил 47 лет и не сказал ни слова о потустороннем и загробном. Он говорил лишь о том, что происходит сегодня, ибо лишь здесь и сейчас можно стать буддой. Это ведь не имя, не титул, а состояние, вернуться к которому может каждый.

- Вы - будда?

- Конечно. Будда передал путь, дхарму, своему последователю Кашьяпе, тот — Ананде и так далее, пока в 84 поколении я не получил от своего наставника учение, чтобы передать его своим ученикам. Каждый год через монастырь проходит пять тысяч человек.

- Сколько же ваших учеников достигли цели?

- Два.

Я знаю обоих. Он был нью-йоркским математиком, она — японской балериной.