Марина Тимашева: Этой осенью в саду Фонтанного Дома – музея Ахматовой - дважды прошли удивительные вечера: Свобода слова: Open Air или “Что-то вроде праздника литературы”. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Все началось еще в мае, в Ночь Музеев, которая в Фонтанном Доме обернулась настоящим волшебством. Тогда на бледные огни теплой белой ночи, в круглый сад, очерченный прихотливыми линиями Шереметьевского дворца, слетелись толпы очарованных молодых людей. Они двигались, как сомнамбулы, на которых как будто действовало могучее колдовство, источаемое этим местом, овеянным преданием о любви графа Шереметьева и крепостной актрисы Параши Жемчуговой, длинные очереди стояли у парадного входа во дворец со стороны Фонтанки, но не меньше людей толпилось с другой стороны, в саду, у входа в Музей Ахматовой. На траве раскинулись площадки, там читали стихи, там танцевали, здесь смотрели фотографии, проецировавшиеся на огромные экраны, висящие между старыми липами… И всем стало ясно - это место создано для таких вещей, люди должны гулять здесь, слушать стихи, смотреть на удивительные лица поэтов, художников, музыкантов, на приметы страшного времени, безжалостно убивавшего их. И в музее решили не потерять то, что так явно раскрылось весной, и нынешней же осенью устроили два вечерних парада театрализованных видеоинсталляций в саду Фонтанного Дома. Говорит директор Музея Анны Ахматовой Нина Попова.
Нина Попова: На больших экранах, натянутых между деревьями - фрагменты фильмов, посвященных Ахматовой. И человек может видеть эти возникающие лица: молодой, юной, старой Ахматовой, круг ее друзей. Сочетание неожиданного - освещенный дворовый фасад Шереметьевского дворца, освещенный флигель, когда действительно начинают возникать некие видения. Была площадка с музыкой 30-х годов, была эстрада для чтения стихов.
Татьяна Вольтская: Была удивительная атмосфера напряженной радостной приподнятости, и вот ее отголоски я видела и сейчас.
Нина Попова: Можно поднимать эту тусовку молодежную до неких высот, когда они сами себе интересны, и им интересно то, что вокруг них. Первая проба была в сентябре, сейчас у нас четыре недели будут. Пять площадок живут одновременно. Остается эстрада для чтения стихов, музыка 1940-50-х годов, некая хроника жизни тех поэтов, поэтов Ленинграда, попавших в это “красное колесо”, жизнь которых с этим была связана. И несколько таких узлов. Один - связанный с Хармсом, второй - связанный с Гумилевым, Мандельштам, Ахматова, Зощенко и Бродский.
Татьяна Вольтская: Узел ахматовский я вижу, это некий рассказ и фотографии. А что такое узел Хармса?
Нина Попова: Тексты Хармса, фонограмма этих текстов. Группа, которая с нами работает, группа “АукцЫон” - музыкальное сопровождение. Наш питерский поэт Владимир Эрль читал свои стихи и строил их как перекличку с некоей поэтикой абсурда, которая существовала в сознании Хармса, с рассказом о Хармсе. Музыкальный «АукцЫон», который тоже ведь построен на абсурде, каком-то диссонансе. Для того, чтобы объяснить, что вот эта странность - это норма, “не странен кто ж”. И вот хармсовская странность - “Из дома вышел человек” - это норма жизни. То же самое - Зощенко. Какие-то сценки, отрывки из фильмов. Точно так же - с Бродским. На фоне экрана - часть интерьера его кабинета, вся в белом, а монтируется его рассказ о себе с хроникой суда над ним. Вот, конечно, есть музей, есть зал, где у нас выставка Отара Иоселиани, где идут фильмы Иоселиани, где выставка Пазолини и фильмы Пазолини. Возможность уйти отсюда, вернуться в зал, в музей, для того, чтобы переключиться, а, вместе с тем, возникает это соприкосновение - один мир поэтов, одна судьба художника. Ввести в оборот хотя бы эти имена, и немножечко услышать поэтические звуки.
Татьяна Вольтская: Сейчас я проходила мимо площадок и увидела, что идет хроника брежневских времен, и сам Леонид Ильич, собственной персоной, на экране машет ручкой.
Нина Попова: Брежневские кадры нужны для выражения того времени и этого строя.
Татьяна Вольтская: О, да, о, да! Многие долго не могли войти в сад, потому что у ворот, прямо на брандмауэре, менялись огромные фотографии: Гумилев-отец, Гумилев-сын, Гнедич, Гуковский - бесконечная вереница лиц, и везде подписи: какая статья, за что и сколько отсидел или когда расстрелян.
Диктор: Вот еще одно свидетельство. Это сообщение нелегальной газеты эсеров, которая выходила в Петрограде в 1921-22 годах - “Революционное дело”. Там сообщается о расстреле 60-ти человек по Таганцевскому делу так: “Расстрел был произведен на одной из станций железной дороги. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму и по яме открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером, после чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей”. Здесь, буквально на самом берегу, находился вокзал Ириновской железной узкоколейной дороги. Она соединялась с пристанью.
Татьяна Вольтская: Это фрагмент о расстреле Николая Гумилева. На экране плывет тот самый лес, та самая узкоколейка. Люди стоят в холодных сумерках, посреди желтых опавших листьев, вдоль газонов расставлены горящие плошки. Живой огнь танцует свое, где-то вдалеке поэты считают на эстраде свои стихи.
Нина Савушкина:
Мама, не оставляй меня здесь одну
Ночью на даче, иначе я утону.
В небе лиловом, в черной воде ручья,
Там, где горит шиповник, как помада твоя.
Солнце на тучах намазано, как горчица,
Мечутся птицы, что-то должно случиться.
Татьяна Вольтская: Нина Савушкина читает стихи, а за ней - другие поэты. И, кажется, что все они безумцы, что могут думать о стихах, когда за их спиной, уже на другом экране, мелькают лица репрессированных поэтов, солдаты Первой мировой лезут из окопов и бегут под пулями, и рушится Храм Христа Спасителя, и опять бегут солдаты, уже другой войны.
