Специальные программы реструктуризации понадобятся примерно двадцати из четырехсот российских монопрофильных городов, сказала в интервью Financial Times министр экономического развития России Эльвира Набиуллина, чье ведомство по поручению правительства разрабатывает программу реорганизации моногородов и градообразующих предприятий.
Нынешнее положение и перспективы российских "городов одного работодателя" в интервью Радио Свобода анализирует директор региональной программы Независимого института социальной политики Наталья Зубаревич.
— Насколько велик масштаб проблемы?
— В России реально больше 200 действующих моногородов — тех, где предприятия до кризиса внятно работали. Формально их около 400, но в половине из них предприятия почти умерли еще в 1990-е годы, и сейчас их кризис не затрагивает — кто не жил, тому не умирать. То есть речь идет примерно о двухстах городах. Часть из них "государевы" — все эти закрытые территориальные образования, где сидят государственные унитарные предприятия. Есть города частного бизнеса — они тоже очень разные. Некоторых сильно ушибло кризисом, но спад закончится, начнем выбираться, и они будут оживать. И есть города неконкурентоспособные. Они как-то существовали в переходной экономике, но кризис показал, что в чуть более жестких условиях их предприятия умирают — и это совсем другое дело.
— Недавно, например, сообщалось, что Минрегион предлагает вести наблюдение за 250-280 моногородами. Потенциально проблемными из них считаются 60, кризисными — 17…
— Минрегион считает, что из где-то двухсот городов, которые они пытались рассмотреть, примерно 20 — это совсем тяжелый
У меня этот список перед глазами, и он очень смешной
— Кое-где проходили сообщения, что моногорода поделят на прогрессивные и депрессивные. Последние, соответственно, расселят. Такое возможно?
— Начнем с того, что здесь, как мне кажется, произошло некое искажение информационного сигнала. Я не могу поверить в то, что речь идет о расселении населенных пунктов в несколько десятков, а то и в несколько сотен тысяч человек. Я думаю, что речь идет о закрытии предприятий в этих городах, и в очень многих случаях это разумная мера — есть предприятия, которые не жильцы. Но это не означает закрытие города, потому что город — центр обслуживания окружающей сельской местности. Да, у этих моногородов промышленная функция гипертрофирована, она торчит, как флюс. Но если этот флюс убрать, то останется вечная функция любого города — работа с окружающей территорией, снабжение услугами ее и своих жителей.
— И на этом можно прожить?
— На этом живут города во всем мире. Другое дело, как сформировать платежеспособный спрос, как финансировать эти города, которые убыточны. Но, уважаемые слушатели Радио Свобода, знаете ли вы, что, по исследованиям регионалистов, 40 процентов сельских административных районов Российской Федерации абсолютно убыточны? Это экономические черные дыры. Но мы продолжаем их финансировать в рамках бюджетного процесса и не кричим на всех углах, что будем эти деревни расселять — потому что понимаем, что не сможем. Тем более нельзя расселить города.
— Никак?
— Этого не может быть, потому что не может быть никогда. В любом населенном пункте всегда остается 20-25 процентов населения, которое говорит: а мы никуда не поедем, мы здесь родились и будем жить дальше. Пенсионеры, семьи с детьми, допустим, бюджетники и не только, малые предприниматели — вы что их под дулами автоматов будете переселять? Человек не является "хомо экономикус", человек — существо во многом нерациональное. Я в свое время анализировала программу расселения неперспективных деревень в 1970-е годы — она же провалилась. Вы хотите еще раз наступить на те же грабли? А тогда деревни расселяли, это вам не города. Вот и ответ — не надо ставить нерешаемых задач.
— А какие задачи решаемы?
— Первая — обязательно сохранить в этих городах бюджетные рабочие места, то есть все, что держится на бюджете: здравоохранение, образование. В переходный период их нельзя трогать, потому что они единственные генерируют заработную плату и платежеспособный спрос. Второй момент — всячески содействовать миграции молодежи из этих городов на учебу, на работу. Молодежь легка на подъем, ее можно потихонечку вытаскивать. Третье — решить проблему передачи инфраструктурных объектов на баланс муниципалитетов там, где это еще не сделано. Водо- и теплоснабжение, все эти ТЭЦ, водокачки и очистные сооружения очень часто находятся на балансе базовых предприятий, и если оно умирает, кто будет ими заниматься? Надо передавать в муниципалитеты. Да, это стоит денег, и решать вопрос должно федеральное правительство, потому что в регионах на такие вещи денег, как правило, нет. И, наконец, четвертый момент. Да, бизнес закрывает объекты — мы говорим о случаях, когда ясно, что предприятие XIX века, да еще и не модернизированное, точно не жилец. Значит, на территории этого объекта можно расчистить цеха и использовать эту промплощадку, к которой уже подведены коммуникации, как-то иначе. Вот здесь уже надо договариваться с бизнесом о том, какую часть расходов по расчистке он возьмет на себя.
— То есть, перепрофилировать?
— Самое глупое в этой ситуации, но, к сожалению, этим активно занимаются, — планировать перспективы развития моногородов, предписывать им специализацию, кого, мол, сюда надо привести. Если это пригородный моногород, бизнес сам придет, потому что ему это выгодно, территориально удобно. А если это черт знает где, то вы никакой бизнес туда не затащите. Поэтому, прежде всего, нужно принять здравое решение по а) определению списка и б) выделению из этого списка "пилотных" городов, на которых сейчас надо отработать механизмы санации.
— По каким критериям их можно было бы отбирать?
— Я скажу крамольную вещь: если вы хотите провести качественную санацию, нельзя брать самые убитые. Там, к сожалению, мало что получится. Надо брать города, где есть еще какой-то активный социальный слой, который будет помогать эту санацию проводить. Следующий момент — это набор мер санации, который, в общем, не вчера появился. Но для того чтобы все это получилось, должен быть очень четко синхронизированный, горизонтальный вариант взаимодействия между локальной властью, бизнесом, который сидит на градообразующем предприятии, федералами, профсоюзами, городскими общественными структурами… И самое страшное — необходимо отлаженное межведомственное взаимодействие, которого в России нет, ведь это работа и для тех, кто занимается промышленностью, и для соцзащиты, и для служб занятости, и для образования. Как это наладить в стране, которая заточена на вертикаль, а горизонтально сделать ничего не может, я не очень понимаю.
— А в других странах эта проблема как-то решается?
— Моногорода — это не сугубо российская проблема, она есть у всех стран, прошедших активный индустриальный этап развития. Специфика России в том, что у нас из-за плановой экономики количество этих моногородов зашкаливает. Практика показывает, что есть два пути решения. Американский — если нет жизни здесь, значит, продали жилье, сели в машину и поехали искать работу. Но мы живем в России и понимаем, что у нас такой подход не сработает, — доходы не те, мобильность не та, и ехать за деньгами, кроме Москвы и Московской области, особо некуда. Второй вариант — европейский: государство долго, лет 30-40, и очень задорого пытается эти проблемы решить. Оно вкладывается в инфраструктуру, в развитие человеческого капитала в этих городах, с тем чтобы сделать их более привлекательными и переформатировать. Но не в плановом режиме, "вот здесь был металлургических комбинат, а мы с вами построим швейную фабрику"— им такое и в голову не приходит. Они улучшают инфраструктурное и имиджевое состояние территории, с тем чтобы туда кто-то пришел.
— Это тоже не очень похоже на наш случай…
— Шанс воспользоваться европейским способом у нас есть. Но этот процесс слишком медленный для рамок одного электорального цикла, которыми мы меряем действительность. Так что сейчас в России реализуется третий сценарий, эволюционный: молодежь из таких городов уезжает. Она с периферии отовсюду уезжает, а оттуда особенно. Те, кто не уезжает, маргинализуются. Средний возраст работников на "депрессивных" заводах и фабриках — 50 и более лет. Лет через двадцать проблема сама рассосется. Это не очень хороший вариант, он очень больно бьет по людям, и здесь помогло бы участие государства. Но пока все идет так, как идет.
