Марина Тимашева: В октябре в Петербурге прошел литературный фестиваль “Петербургский текст сегодня”. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Петербургский текст, создание которого знаменитый филолог Владимир Топоров назвал “одним из самых весомых вкладов России в мировую культуру”, продолжает и сегодня интересовать и писателей, и исследователей. В самом деле, что такое этот самый Петербургский текст? Только ли фантасмагорическое пространство, по которому тихо проплывают тени Макара Девушкина, Раскольникова, капитана Копейкина, бедного Евгения и Германа? Смыкаются ли с этим пространством, так называемый, Ленинградский текст и новейшая литература? Поискать ответы на эти вопросы организаторы фестиваля, а именно Международная ассоциация “Живая классика”, предложили несколькими способами, в том числе и не тривиальными. В день открытия фестиваля писатели своими силами устроили спектакль-импровизацию “Ревизор”, на “Ленфильме” был проведен писательский кастинг на роль персонажей Гоголя из “Повести о капитане Копейкине”. Эти карнавальные акции были призваны создать творческую атмосферу для обсуждения серьезных тем. Правда, некоторые из них настолько серьезны, что оказались выше моего разумения. Как, например разговор о “процедуре деконструкции буржуазного субъекта и общей дестабилизации категории авторства”. Поэтому речь и пойдет не о них, а о современном бытовании Петербургского текста, которому была посвящена центральная научная конференция. Одна ее часть касалась прозы, другая – поэзии, в частности, Петербургской и Московской поэтических школ. Говорит поэт Петр Разумов.
Петр Разумов: Это тексты о Петербурге, совокупность текстов о Петербурге, которые формируют образ города, и там речь идет о том, какое это пространство, какие существуют стереотипы восприятия города.
Татьяна Вольтская: Вряд ли Петербургский текст это текст только о Петербурге, - считает Александр Большев, представляющий Ассоциацию “Живая классика”.
Александр Большев: Владимир Маркович Маркович, наш замечательный профессор, анализировал самые разные тексты Бродского, где речь идет о Москве. Ну, “Рождественский романс”: “И выезжает на Ордынку такси с больными седоками, …мертвецы стоят в обнимку с особняками….”. Эти особняки, Ордынка, это Москва. Но все атрибуты петербургского текста здесь налицо. Какие-то принципы осмысления, обработки материала, что-то такое, что находится внутри художника. Петербургский текст это нечто эфемерное и нечто такое, о чем можно говорить вот таким поэтическим языком, и все получится очень красиво. Вот философ Александр Секацкий говорил очень здорово о петербургской пустоте, которая принципиально, коренным образом отличается от московской. “Вот Марсово поле…”, - говорил Секацкий, а Павел Клубков переводил разговор в такой предметно-бытовой план: “А в Москве тоже иной раз идешь и пусто”. То есть один имел в виду метафизическую, какую-то звенящую пустоту Марсова поля, а другой полемизировал, используя очень простой прием. Вот как Толстой: “Ну, батенька, какие же в Ясной Поляне тигры!”.
Татьяна Вольтская: Сторонницей четких определений оказалась филолог Мария Левченко.
Мария Левченко: Есть литература о Петербурге, есть Петербургский текст русской литературы - вполне четкая структура
Татьяна Вольтская: Еще одну черту современного Петербургского текста замечает Александр Большев.
Александр Большев: Я листал недавно книжку своего коллеги, который сделался писателем, я имею в виду Андрюшу Аствацатурова, книга называется “Люди в голом”. Меня удивило такое настойчивое педалирование одного мотива: вот мы, питерские, такие вот вечные аутсайдеры, Москва - богатая, там люди успешные, красивые. Такое вот городское самоуничижение: мы - несчастные, мы - бедные, мы - никому неизвестные, это было очень забавно, эти жалобы из уст любимца трех факультетов, кумира студентов. Вот эти жалобы показались мне очень знакомыми. И я вспомнил в самых разных текстах, в довлатовских, например, текстах: Аксенов - успешный, а вот я - такой весь несчастный.
Татьяна Вольтская: Что же касается поэзии, мне кажется, все-таки, лучше поэта никто не скажет. Александра Кушнера занимал не петербургский текст, а петербургская школа. Ее главным признаком он считает отношение к слову.
Александр Кушнер: Вот Иннокентий Анненский с его отношением к слову: “Не глубиною манит стих, он лишь как ребус непонятен”. Ему не нравилось, когда стихи похожи на ребус. Мандельштам говорил: “Мы – смысловики”, хотя это странно. А москвичи, может быть, несколько иные. Недаром Москва увлеклась футуризмом. Москвичи имеют дело с самовитым словом. Опять-таки, не все москвичи. Вот со словом, не с фразой поэтической, со словом. Что делал Хлебников? Он замечательно крутил это слово, вертел в руках. И оба направления прекрасны. Есть москвичи-перебежчики, которых можно вполне назвать петербургскими поэтами. Вот Ходасевич. “Тяжелая лира” - абсолютно петербургская книга, и написана в Петрограде, между прочим. А есть поэты, которые, наоборот, из Петербурга в Москву переходят. Виктор Соснора, прекрасный поэт, конечно, тяготеет к Древней Руси, с этого все началось. И, конечно, недаром Асеев его отметил и, конечно, он по природе своей вот такой футурист. И, наверное, можно назвать и сегодня вот таких поэтов петербургской школы, для которых главное это Мандельштам, Ахматова, Гумилев, Блок, Анненский, а можно назвать и других. И, если мы посмотрим на Мандельштама начала 20-х годов, то видно, как он был увлечен Хлебниковом. Не говоря уже о том, что ассоциативные ходы это вообще природное, нормальное свойство любой поэтической школы. Как говорил Тютчев: “Стихи никогда ничего не доказывали, кроме большего или меньшего таланта автора”. Но мне не хотелось бы отрекаться от этого определения "петербургская поэзия". Я думаю, она есть. В 20-м веке мы поменялись с Москвой в каком-то смысле местами, теперь Москва - столица, к ней все внимание, там телевидение, там залы, возможности совсем иные. Петербург - в стороне, как сирота и, слава Богу, в каком-то смысле. Но, в то же время, не будем слишком гордиться своей бедностью, своей обидой, но, мне кажется, есть смысл в таком уединенном существовании поэта, “и голос Музы еле слышный”, о котором говорила Ахматова, эта фраза замечательный имеет смысл, лучше думается в одиночку. Наверное, каждый поэт, если он настоящий поэт, это и есть поэтическая школа.
Татьяна Вольтская: Александр Кушнер. Фрагмент стихотворения “Сад”, посвященного петербургским поэтам.
Мизантропы, провидцы, причудники,
Предсказавшие ночь мировую,
Увязался б за вами, да в спутники
Вам себя предложить не рискую.
Да и было бы странно донашивать
Баснословное ваше наследство
И печальные тайны выспрашивать,
Оттого что живу по соседству.
Да и сколько бы ни было кинуто
Жадных взоров в промчавшийся поезд,
То лишь ново, что в сторону сдвинуто
И живет, в новом веке по пояс.
