ИХ ЖЁНЫ
(ФРГ, 1979)
О них вспоминают не часто. Имена их мужей, брошенных за решётку, сосланных в Сибирь на Алтай, в среднюю Азию, хотя бы иногда мелькают на страницах мировой прессы, произносятся независимыми радиостанциями. За освобождение их мужей. политзаключённых СССР, борются десятки гуманитарных организаций, сотни отзывчивых людей во всё мире.
Я хочу хотя бы немного рассказать о судьбах жён украинских политзаключённых. Когда-то в одном из своих эссе Евген Сверстюк, тогда ещё литературный критик, а не каторжанин и ссыльный, писал: "Никогда не была она ни царевной, ни принцессой, женщина моей земли". Через три года после написания этих строк жена самого Сверстюка стала женой политзаключённого.
Что чувствует жена арестованного? Должно быть, её первое чувство – отчаяние, горе, одиночество. Дом становится пустым. Потом – допросы. Тебе угрожают, упрашивают, снова угрожают. Эти допросы – только начало. Потом суд. Кордоны милиции, дружинники, люди в штатском. Тебе сообщили о суде лишь за час или за два до судебного заседания. Ты наспех причёсываешься, красишь заплаканные глаза – ведь это будет ваше первое свидание за долгие месяцы разлуки. Тебя не пускают в зал, потом пускают: там полно чужих, враждебных лиц, но ты их не замечаешь. Ты смотришь на его скулы, запавшие глаза. Они улыбаются тебе. Разве это не счастье?
После суда, после не укладывающегося в мозгу приговора, - двухчасовое свидание, Вы сидите, разделённые стеклянной стеной. Говорить можно только по телефону, вас прослушивают, в любой момент могут прервать. Потом годы одиночества. Редкие письма. Редкие свидания – за семь лет семь суток, проведённых вместе. И все эти годы6 угрозы, посулы, вновь угрозы. Тебя пытаются скомпрометировать. к тебе пристают, как к Леониде Свитличной, на троллейбусной остановке разбитные мужчины. Тебя фотографируют на берегу Днепра, как Раису Руденко, чтобы потом смонтировать твой снимок с фотографией какого-то красавца и послать фальшивку мужу в лагерь. Тебя силой запирают, как Ольгу Матусевич, в кожно-венерологический диспансер, объявляют больной и сообщают мужу, что жена его – гулящая. За жён не вступится "Эмнести Интернэшнл" – ведь они на свободе. За них не будут просить в Кремле американский сенатор или лидер французской оппозиции.
Я вновь возвращаюсь к эссе Евгена Сверстюка: "Нигде в мировой литературе нет такого трагического образа, который под именем Катерины, Оксаны. Совы, Марины, Наймички, Слепой, Ведьмы, Лилеи – подымаются, в конце концов, до символа Святой Богоматери Марии, пержившей самые большие страдания...".
Я назову имена не литературных героинь, а женщин, страдающих и ждущих. Ваше имя, Лёля, ваше, Лиля, Раиса, Вера, Люба, Галина, Надия, Оксана Якивна, Звенислава, твоё, Ольга, твоё Ирина, и ваши, Светлана и Алла, на кого только обрушилось горе. Простите, что не могу перечислить всех.
ЖЕРТВЫ
(Лондон, сентябрь 1992 г.)
По числу убитых журналистов – их уже более тридцати – война в Югославии стремительно нагоняет войну во Вьетнаме. На прошлой неделе самолётом из Сараева был доставлен в аэропорт Хитроу корреспондент Би-би-си Мартин Белл. Его ранило шрапнелью. Впервые он демонстрировал на экране не чужую кровь, а свою. Его встретили цветами, но не только. Известный эссеист, биограф Льва Толстого Уилсон прокомментировал: "Чем больше в Югославии телевизионщиков вроде Белла, тем дольше будет длиться война. Логика парадоксальная, но малоубедительная. Тридцатилетняя война в Европе в XYII веке или англо-французская столетняя война в 14/15 веках, тянувшиеся вечно, прекрасно обошлись без телевизионщиков. Едва ли не в том же самолёте, что доставил раненого репортёра, в Лондон прибыли рисунки боснийских и хорватских детей. Их уже можно назвать детьми войны. Судите по надписям: "Мы голодны. Пришла автоколонна с продуктами", "Мой дом горит", "Мама идёт на кладбище", "Федеральная авиация бомбит Дубровник", "Дядя, не убивай меня. Я буду вести себя хорошо". Это обращение не к абстрактному мужчине, а к родному дяде. По словам президента Боснии и Герцеговины, этническая карта бывшей Югославии напоминает абстракционистскую картину Поллока: процент смешанных браков в стране чрезвычайно высок. Может быть, ещё беспомощней перед лицом войны – психически больные люди. Из психбольницы в семидесяти километрах от Сараево большинство медперсонала сбежало. 309 пациентов на обстрелы и бомбардировки отвечают приступами буйства. Кажется, это последнее место в бывшей Югославии, где царит межэтническая гармония. Среди больных – сербы, хорваты, боснийцы, и никакой межнациональной вражды. Администрация психбольницы тщетно взывает к руководству республики эвакуировать больных. Сербия всё же вывезла несколько десятков сербов, но при этом оставила в больнице боснийских сербов. В популярной английской оперетте "Микадо" один из персонажей восклицает: "Нужно найти жертву". В Югославии жертв нашли.
КИТАЙСКАЯ МОДЕЛЬ
(Прага, 1998)
Советские диссиденты помнят имена переводчиков-диссидентов, переводивших на правозащитных пресс-конференциях: Машу Слоним, которая переждала застой в Англии, а после вернулась в Москву, Анатолия (Натана) Щаранского, восшедшего на политический Олимп Израиля через Владимирскую тюрьму. Китайскую Машу, переводчицу-диссидентку зовут Тонг Йи. В 94 году её посадили в исправительно-трудовой, а теперь отправили в ссылку куда-то в китайскую глубинку. Здесь она живёт в общежитии, делит комнату с тридцатью наказанными наркоманками и проститутками. Власти говорят с ней на языке китайской народной мудрости: "Ты - яйцо - а мы скала..." Яйцо упорствует. За него вступается американская общественность, американский Госдепартамент. Как когда-то вступались за советских, польских, аргентинских инакомыслящих. Опять Америка, опять Запад. Я обращаюсь к вам, министр Примаков. Пока ваш нынешний коллега, израильский министр Щаранский сидел во Владимирской тюрьме, вы взбирались по служебной лестнице, всё выше и выше. Теперь, когда вы на самой верхней ступеньке, не могли бы вы снизойти до судьбы китаянки по имени Тонг Йи? Запомнили? Её зовут Тонг Йи.
ЛОНДОНСКАЯ СИМФОНИЯ
(Лондон, 1998)
Чистую речь порой сравнивают со священным Кастальским источником на Парнасе, горе муз и поэзии. И впрямь, до чего хороша, до чего упоительна бывает родниковая кастальская речь! Недавно в газете "Evening Standard" – лондонской вечёрке – мне на глаза попалась новая языковая карта Лондона. Для тех, кто живёт или часто бывает в британской столице, это – звучащая карта. Названия районов Ealing или Acton звучат с польским акцентом, Edgware Road – с арабским, Golders Green – с еврейским. В Лондоне говорят на трёхстах языках. В каждом третьем лондонском доме или квартире говорят не по-английски. Экономическую и финансовую притягательность Лондона социологи объясняют, среди прочих причин, многоязычием. Социологи, конечно, правы. Но я хочу сказать о другом: о величии акустического образа Лондона, о красоте многоголосия. В музыке под многоголосием понимают одновременное сочетание нескольких голосов. Не знаю, найдётся ли, возможен ли такой музыкальный гений, который смог бы озвучить, воссоздать одновременное сочетание трёх сотен языков?! В сравнении с Лондоном даже Париж – это скромный камерный оркестр. И только Нью-Йорк может посоперничать с симфонизмом Лондона. Прислушиваясь к городу, понимаешь, что смешение языков может быть не только карой, но и даром. В Лондоне греческий не противоборствует турецкому, кашмири - хинди, сербский - албанскому. Звуковой драматизм не выливается во враждебность, неприязненность. Нет, нет, родниковая кастальская речь и впрямь упоительна, но разве уступает ей свистящая, хрипучая, прозрачная Лондонская симфония?!
КОНЧИНА "ЕВРОПЕЙЦА"
(Прага, 1998)
В Лондоне приказало долго жить издание под именем "Европеец" и вместе с ним геокультурная метафора "Европа". Лет десять назад я был свидетелем выступления президента и драматурга Гавела в Лондонском институте современной культуры. Английская культурная элита с недоумением слушала рассуждения чешского интеллектуала об общей Европе. Повивальной бабкой нового европейского братания была руина Берлинской стены. Младенец прожил недолго. Одно дело - прагматичные договорённости о торговых пошлинах и привилегиях или о совместной обороне, другое - общий дом. Кто рвался в этот дом без крыши? Те, кому было душно взаперти, у кого за душой не было ни алтына, ни злотого. Этим бедолагам общеевропейская коммуналка казалась не то что меньшим злом - дворцом! Те же, кто давно стряхнул с себя пыль трущоб и лохмотья, в общагу - пусть новую - не рвались. Еженедельник "Европеец" был газетным воплощением, как выражаются культурологи, идеологемы конца восьмидесятых. Я бы назвал "Европейца" оранжерейным изданием. Запаха у этого плода не было. Но в яркости ему никто не отказывал. Он был сродни помидорам в западноеврпопейских супермаркетах. Но на помидоры, даже стерильные, на рынке спрос всегда есть. Что до газет - то на этом рынке нет читателей искушённей европейцев.
ГОРЕЧЬ ТУБЕРОЗ
(Лондон, 1999)
На полке новинок в книжной лавке мне бросилась в глаза с любовью изданная – в стиле ретро – книга с мистическим названием "The White Death" - "Бледная смерть". Оказалось, что это четырёхсотстраничное исследование об истории туберкулёза. Книга иллюстрирована портретами выдающихся туберкулёзников: Джона Китса и Р.Л.Стивенсона, Антона Чехова и Франца Кафки. Создатель "Вишнёвого сада" умирает с шампанским на остывающих устах, создатель "Процесса" - вдыхая запах свежесрезанных цветов. Есть в исследовании и буколика: туберкулёзников ХY111 века ведут в коровник на чудодейственную ингаляцию. И снова знаменитости: сёстры Бронте, братья Гонкуры, туберкулёзницы, вдохновлявшие Боттичелли, Верди. Есть в книге и невольный каламбур: немецкое имя "Кох" по-английски звучит почти как английское "cough" – кашель. Получается доктор Кашель. Если бы автор был не британец, а русский, то в книге нашлось бы место и лирике в духе пастернаковских.
Пью горечь тубероз, небес осенних горечь…
Эти скоротечные цветы – туберозы – в прямом этимологическом родстве с болезнью лёгких: туберкулёз – от латинского "бугорок", тубероза – покрытая бугорками. Трогательны снимки довоенных санаториев с их обитателями в твидовых костюмах и эпонжевых платьях. Повышенная сексуальность, якобы присущая чахоточникам, научно опровергается. Какой там эротический захлёб с очагами в жабрах… Но санатории – здесь и снимки не нужны – располагают к близости, задушевности.
Листая "Бледную смерть", я вспомнил о сегодняшних туберкулёзниках России и Украины, об эпидемиях в лагерях и тюрьмах, палочках Коха, раскиданных по нарам и парашам, о харкающих кровью бомжах. Никакой мистики, романтики, буколики. Диагноз – социальный. Сегодня туберкулёз поражает бедных и обездоленных, душит в объятиях людей с надломанной психикой, расцветает там, где чахнут леса, реки, воздух.
Выходя из книжной лавки, я бросил последний взгляд на роскошно изданную "Бледную смерть". Нет, всё-таки мистика!
ДЯДЯ СТЁПА ПИШЕТ ГИМН
(Прага, 2000)
Гимн по своей природе относится к тому виду стихотворчества, в котором пафос уместен. Но пафос может быть подлинным, а может быть фальшивым. "Братья итальянцы!" –так начинается итальянский гимн, и в самом обращении "братья" заключена надежда юной Италии. В первой строке болгарского гимна - "Любимая родина, ты наш земной рай" - тоже надежда, и мольба, и мечта, которая бесконечно далека от действительности. Пафос украинского гимна тоже подлинный, выстраданный –"Ще не вмерла Украина!". Это пафос сопротивления, это голос одного из самых сильных инстинктов – инстинкта выживания. Словенцы пели: "Словения ждёт наступления нового утра". И дождались. Великолепен беспощадный пафос неофициального британского гимна на слова Уильяма Блейка: картина Англии с её мрачными дьявольскими мельницами и миражем Иерусалима. Этот неофициальный гимн куда популярней официального - "Боже, храни Королеву". У королевы уже всё давно в порядке, и английская душа не откликается на старое взывание.
В гимне любой пафос хорош, кроме фальшивого, казённого.
Широкий простор для мечты и для жизни,
Грядущее нам открывают года.
Эти стихи не открывают ни грядущего, ни простора. А простор для пафоса был. Не хватило главного – спроса.
МОЛЧАНИЕ МАРГАРЕТ ТЭТЧЕР
(Прага, 2005)
Маргарет Тэтчер любили и до сих пор любят пародировать. В день, когда у неё появился внук, Маргарет Тэтчер в присутствии мужа Дениса заявила на радость пародистам и сатирикам: "Мы теперь бабушка!". Это королевское "мы" так и осталось одним из карикатурных брендов Тэтчер. Ей могло хватить даже частицы, чтобы превратить себя в шарж: любой британец может передразнить её "no,no,no". А между тем Маргарет Тэтчер – единственный британский премьер в ХХ веке, чьё имя вошло в историю с суффиксом "изм". Под тэтчеризмом принято понимать освобождение рынка от диктата государства, радикальную приватизацию, радикальное снижение налогов, радикальное сокращение государственных расходов. Едва ли Тэтчер победила бы три раза кряду на выборах, если бы она свою экономическую и политическую философию выражала академически: "фискальный анализ", "бюджетный дефицит"…Её любимым словечком было "бережливость", её призыв "не тратьте больше, чем зарабатываете" был понятен всем. Её жилищной реформой, благодаря которой обитатели казённых квартир получили право выкупить эти квартиры, воспользовались миллионы британцев. Но постепенно фигура "железной леди" стала столь грандиозной, что все прочие члены кабинета стали походить на лилипутов. До сих пор тори не могут дорасти до величия прежнего лидера и расплачиваются за это на выборах.
По радио "Свобода" голос Маргарет Тэтчер тоже звучал. В дни путча в августе 1991 года я позвонил в её офис и попросил сказать несколько слов о её друге Михаиле Горбачёве. Секретарь Тэтчер ответила, что миссис Тэтчер никогда не даёт интервью по телефону. Я сказал: "Передайте госпоже Тэтчер, что, возможно, речь идёт о жизни её друга". И Тэтчер заговорила. Может быть, когда-нибудь она прервёт и нынешний обет молчания и мы ещё услышим "no,
ПРОФЕССИЯ: КОРОЛЕВА
(Прага, 2006)
В сказке Ханса Кристиана Андерсена принц в поисках настоящей принцессы объехал весь свет. Наконец, ему повезло: избранницу распознали благодаря горошине, которая докучала принцессе ночь напролёт, несмотря на двадцать тюфяков и ещё двадцать перин из гагачьего пуха. "Это просто ужас что такое!",- воскликнула принцесса наутро. Знаменитая сказка Андерсена – фальшива. Настоящие принцессы и настоящие королевы должны быть двужильными, дюжими, жестоковыйными. Такой Елизавету Вторую изобразил на портрете бескомпромиссный художник-натуралист Люсьен Фрейд, которому британская королева позировала в течение почти полутора лет. Королева портрет приняла и не обиделась. Быть монархиней – работа, ежедневный тяжкий труд. Рабочий день расписан с утра до ночи: деловые встречи с епископами, тайными советниками, государственными мужами. Приёмы в честь иностранных президентов, включая таких личностей как румынский диктатор Николае Чаушеску с супругой или Хрущёв с Булганиным. Посещение больниц, воинских подразделений, колледжей. Триста ужинов в году официального характера. Обязательные визиты в доминионы и бывшие колонии с их вождями и ритуальными плясками. При этом спина должны быть всегда прямой, взгляд благосклонным, речь внятной и доброжелательной. Отношения с незадачливыми сыновьями-принцами – тоже работа, и чаще всего публичная.
На личную жизнь остаются две недели в году, которые королева проводит в Шотландии. Но и тут она должна встречаться с местной знатью. Эта королевская служба длится уже пятьдесят четыре года. Как сказала бы ненастоящая принцесса "Это просто ужас что такое!".
Троекратное "ура" в честь её Величества!
РЕАНИМАТОР МАРКЕС
(Прага, 2007)
Сначала материк открывают, после грабят, завоёвывают, заселяют, колонизируют, застраивают. И лишь потом приходят поэты, писатели, художники и создают образ материка. Без них, художников, материк остаётся геополитической абстракцией. В ХХ веке буквально на глазах создавался образ Латинской Америки. Одним из самых могучих создателей этого образа был Гарсиа Маркес. Фольклора – в европейском смысле – у южноамериканской цивилизации не было, и потому его придумали не безымянные сказители, а испано-язычные интеллектуалы, наделённые художественным даром и фантазией. Получилась пряная смесь мифов, модернистского романа, шаманского завывания. Десятки статей о Маркесе называются "Мир Гарсиа Маркеса". Что же это за мир? Другой латиноамериканец, Марио Варгас Льоса, в эссе о Маркесе даёт такое определение этому миру: "Тихий ужас повседневного существования". "Тихий" – это фигурально говоря. В действительности это может быть громкий, оглушительный ужас. Но шум, как и мёртвая тишина, могут свидетельствовать о торжестве тоски и скуки. Победа Маркеса – это победа поэзии над тоской по европейской родине, тоской, переходящей в хроническую скуку. Одно дело жить в мире, где мужчины несколько столетий кряду насилуют природу, женщин, страну, а другое – читать восхитительные страницы о мужчинах-петухах при шпорах и клювах, о женщинах, без усилий парящих в воздухе. Странным или нестранным образом, эти восхитительные страницы, бросая отсвет на "тихий ужас повседневного существования", преображают его, вдыхают в него жизнь, учащают пульс. Кто не знает Маркеса-писателя? Но я бы не удивился, встретив его имя в статье о массаже сердца или о сердечно-мозговой реанимации. А может быть, такие статьи уже написаны?
КОТЛЕТЫ ПО-БУХАРЕСТСКИ И ПО-КИЕВСКИ
(11 августа 2009, Прага)
Недавно немецкий еженедельник "Die Zeit" опубликовал большой очерк известной в Германии писательницы Герты Мюллер о деятельности румынской службы безопасности во времена Чаушеску и в наши дни. Герта Мюллер родилась в Румынии в немецкой семье. В семидесятые годы подвергалась преследованию со стороны госбезопасности. В 1987 году эмигрировала в ФРГ. Лауреат премии Клейста и др. На её очерк, опубликованный в "Die Zeit", откликнулись немецкие читатели, журналисты.
Очерк Герты Мюллер вызвал резонанс прежде всего потому, что писательница критически описывает деятельность сегодняшней службы безопасности Румынии, полноправного члена Европейского Союза и НАТО. В бухарестской гостинице, где остановилась писательница, её телефон прослушивали, её гостей вынуждали заполнять подробный формуляр посетителей, фотографировать в гостинице запрещали, на улице ни на минуту не оставляли без надзора. Писательница пишет, что больше половины старых гэбэшников – ныне персональные пенсионеры. Остальные либо по-прежнему служат в органах, либо стали "новыми румынами". В 1999 году в Румынии по инициативе Европейского Союза был создан Институт по ознакомлению с досье спецслужб коммунистической эпохи. Герта Мюллер после многолетних просьб и ходатайств получила разрешение поработать в этом учреждении. Атмосфера в нём, - пишет Мюллер, - напоминает одновременно сексшоп и казарму. В коридорах можно встретить секретарш с ярко накрашенными губами и глубокими декольте и охранников с автоматами. Листая своё старое 900-страничное досье, хранящееся под грифом "немецкие националисты и фашисты", Герда Мюллер вспоминает, как при Чаушеску её пытались вербовать, шантажировали, лишали работы, распускали слух, что она стукачка, угрожали утопить в реке. В конце концов, она эмигрировала в ФРГ.
В автобиографическом рассказе "Как проходят сквозь замочную скважину" Герта Мюллер пересказывает давний разговор с гэбэшником: "Я слышал, ты трахаешься, как крыса, а плавать не умеешь...- говорит он. – И какой же у тебя прейскурант?". На русский язык Герту Мюллер переводил киевский переводчик Марк Белорусец. Переводил со знанием дела. В конце семидесятых его тоже допрашивали, обвиняли в "распространении" сам- и тамиздата, звонили с угрозами. Однажды в подъезде свалили c ног ударом в челюсть: "Будешь знать, как трахаться с чужой женой! Да мы из тебя котлету по-киевски сделаем!". После подожгли дверь квартиры, где жил Белорусец. Так сказать, выкуривали из страны. Не выкурили.
Семидесятые и восьмидесятые годы прошлого века были не самыми страшными в истории Восточной Европы, но, пожалуй, самыми постыдными. В странах, где народ оказывал массовое моральное сопротивление режиму, об этом времени теперь вспоминают открыто: с болью и стыдом. В России XXI века большинство населения сплочённо голосует за партию бывших следователей или за партию нераскаявшихся мучителей. Мол, "всё было по обоюдке", мол, "нормалёк", мол "а шо такое?". Но это уже тема для психолога.
Подписаться на подкаст программы "Поверх барьеров с Игорем Померанцевым"
(ФРГ, 1979)
О них вспоминают не часто. Имена их мужей, брошенных за решётку, сосланных в Сибирь на Алтай, в среднюю Азию, хотя бы иногда мелькают на страницах мировой прессы, произносятся независимыми радиостанциями. За освобождение их мужей. политзаключённых СССР, борются десятки гуманитарных организаций, сотни отзывчивых людей во всё мире.
Я хочу хотя бы немного рассказать о судьбах жён украинских политзаключённых. Когда-то в одном из своих эссе Евген Сверстюк, тогда ещё литературный критик, а не каторжанин и ссыльный, писал: "Никогда не была она ни царевной, ни принцессой, женщина моей земли". Через три года после написания этих строк жена самого Сверстюка стала женой политзаключённого.
Что чувствует жена арестованного? Должно быть, её первое чувство – отчаяние, горе, одиночество. Дом становится пустым. Потом – допросы. Тебе угрожают, упрашивают, снова угрожают. Эти допросы – только начало. Потом суд. Кордоны милиции, дружинники, люди в штатском. Тебе сообщили о суде лишь за час или за два до судебного заседания. Ты наспех причёсываешься, красишь заплаканные глаза – ведь это будет ваше первое свидание за долгие месяцы разлуки. Тебя не пускают в зал, потом пускают: там полно чужих, враждебных лиц, но ты их не замечаешь. Ты смотришь на его скулы, запавшие глаза. Они улыбаются тебе. Разве это не счастье?
После суда, после не укладывающегося в мозгу приговора, - двухчасовое свидание, Вы сидите, разделённые стеклянной стеной. Говорить можно только по телефону, вас прослушивают, в любой момент могут прервать. Потом годы одиночества. Редкие письма. Редкие свидания – за семь лет семь суток, проведённых вместе. И все эти годы6 угрозы, посулы, вновь угрозы. Тебя пытаются скомпрометировать. к тебе пристают, как к Леониде Свитличной, на троллейбусной остановке разбитные мужчины. Тебя фотографируют на берегу Днепра, как Раису Руденко, чтобы потом смонтировать твой снимок с фотографией какого-то красавца и послать фальшивку мужу в лагерь. Тебя силой запирают, как Ольгу Матусевич, в кожно-венерологический диспансер, объявляют больной и сообщают мужу, что жена его – гулящая. За жён не вступится "Эмнести Интернэшнл" – ведь они на свободе. За них не будут просить в Кремле американский сенатор или лидер французской оппозиции.
Я вновь возвращаюсь к эссе Евгена Сверстюка: "Нигде в мировой литературе нет такого трагического образа, который под именем Катерины, Оксаны. Совы, Марины, Наймички, Слепой, Ведьмы, Лилеи – подымаются, в конце концов, до символа Святой Богоматери Марии, пержившей самые большие страдания...".
Я назову имена не литературных героинь, а женщин, страдающих и ждущих. Ваше имя, Лёля, ваше, Лиля, Раиса, Вера, Люба, Галина, Надия, Оксана Якивна, Звенислава, твоё, Ольга, твоё Ирина, и ваши, Светлана и Алла, на кого только обрушилось горе. Простите, что не могу перечислить всех.
ЖЕРТВЫ
(Лондон, сентябрь 1992 г.)
По числу убитых журналистов – их уже более тридцати – война в Югославии стремительно нагоняет войну во Вьетнаме. На прошлой неделе самолётом из Сараева был доставлен в аэропорт Хитроу корреспондент Би-би-си Мартин Белл. Его ранило шрапнелью. Впервые он демонстрировал на экране не чужую кровь, а свою. Его встретили цветами, но не только. Известный эссеист, биограф Льва Толстого Уилсон прокомментировал: "Чем больше в Югославии телевизионщиков вроде Белла, тем дольше будет длиться война. Логика парадоксальная, но малоубедительная. Тридцатилетняя война в Европе в XYII веке или англо-французская столетняя война в 14/15 веках, тянувшиеся вечно, прекрасно обошлись без телевизионщиков. Едва ли не в том же самолёте, что доставил раненого репортёра, в Лондон прибыли рисунки боснийских и хорватских детей. Их уже можно назвать детьми войны. Судите по надписям: "Мы голодны. Пришла автоколонна с продуктами", "Мой дом горит", "Мама идёт на кладбище", "Федеральная авиация бомбит Дубровник", "Дядя, не убивай меня. Я буду вести себя хорошо". Это обращение не к абстрактному мужчине, а к родному дяде. По словам президента Боснии и Герцеговины, этническая карта бывшей Югославии напоминает абстракционистскую картину Поллока: процент смешанных браков в стране чрезвычайно высок. Может быть, ещё беспомощней перед лицом войны – психически больные люди. Из психбольницы в семидесяти километрах от Сараево большинство медперсонала сбежало. 309 пациентов на обстрелы и бомбардировки отвечают приступами буйства. Кажется, это последнее место в бывшей Югославии, где царит межэтническая гармония. Среди больных – сербы, хорваты, боснийцы, и никакой межнациональной вражды. Администрация психбольницы тщетно взывает к руководству республики эвакуировать больных. Сербия всё же вывезла несколько десятков сербов, но при этом оставила в больнице боснийских сербов. В популярной английской оперетте "Микадо" один из персонажей восклицает: "Нужно найти жертву". В Югославии жертв нашли.
КИТАЙСКАЯ МОДЕЛЬ
(Прага, 1998)
Советские диссиденты помнят имена переводчиков-диссидентов, переводивших на правозащитных пресс-конференциях: Машу Слоним, которая переждала застой в Англии, а после вернулась в Москву, Анатолия (Натана) Щаранского, восшедшего на политический Олимп Израиля через Владимирскую тюрьму. Китайскую Машу, переводчицу-диссидентку зовут Тонг Йи. В 94 году её посадили в исправительно-трудовой, а теперь отправили в ссылку куда-то в китайскую глубинку. Здесь она живёт в общежитии, делит комнату с тридцатью наказанными наркоманками и проститутками. Власти говорят с ней на языке китайской народной мудрости: "Ты - яйцо - а мы скала..." Яйцо упорствует. За него вступается американская общественность, американский Госдепартамент. Как когда-то вступались за советских, польских, аргентинских инакомыслящих. Опять Америка, опять Запад. Я обращаюсь к вам, министр Примаков. Пока ваш нынешний коллега, израильский министр Щаранский сидел во Владимирской тюрьме, вы взбирались по служебной лестнице, всё выше и выше. Теперь, когда вы на самой верхней ступеньке, не могли бы вы снизойти до судьбы китаянки по имени Тонг Йи? Запомнили? Её зовут Тонг Йи.
ЛОНДОНСКАЯ СИМФОНИЯ
(Лондон, 1998)
Чистую речь порой сравнивают со священным Кастальским источником на Парнасе, горе муз и поэзии. И впрямь, до чего хороша, до чего упоительна бывает родниковая кастальская речь! Недавно в газете "Evening Standard" – лондонской вечёрке – мне на глаза попалась новая языковая карта Лондона. Для тех, кто живёт или часто бывает в британской столице, это – звучащая карта. Названия районов Ealing или Acton звучат с польским акцентом, Edgware Road – с арабским, Golders Green – с еврейским. В Лондоне говорят на трёхстах языках. В каждом третьем лондонском доме или квартире говорят не по-английски. Экономическую и финансовую притягательность Лондона социологи объясняют, среди прочих причин, многоязычием. Социологи, конечно, правы. Но я хочу сказать о другом: о величии акустического образа Лондона, о красоте многоголосия. В музыке под многоголосием понимают одновременное сочетание нескольких голосов. Не знаю, найдётся ли, возможен ли такой музыкальный гений, который смог бы озвучить, воссоздать одновременное сочетание трёх сотен языков?! В сравнении с Лондоном даже Париж – это скромный камерный оркестр. И только Нью-Йорк может посоперничать с симфонизмом Лондона. Прислушиваясь к городу, понимаешь, что смешение языков может быть не только карой, но и даром. В Лондоне греческий не противоборствует турецкому, кашмири - хинди, сербский - албанскому. Звуковой драматизм не выливается во враждебность, неприязненность. Нет, нет, родниковая кастальская речь и впрямь упоительна, но разве уступает ей свистящая, хрипучая, прозрачная Лондонская симфония?!
КОНЧИНА "ЕВРОПЕЙЦА"
(Прага, 1998)
В Лондоне приказало долго жить издание под именем "Европеец" и вместе с ним геокультурная метафора "Европа". Лет десять назад я был свидетелем выступления президента и драматурга Гавела в Лондонском институте современной культуры. Английская культурная элита с недоумением слушала рассуждения чешского интеллектуала об общей Европе. Повивальной бабкой нового европейского братания была руина Берлинской стены. Младенец прожил недолго. Одно дело - прагматичные договорённости о торговых пошлинах и привилегиях или о совместной обороне, другое - общий дом. Кто рвался в этот дом без крыши? Те, кому было душно взаперти, у кого за душой не было ни алтына, ни злотого. Этим бедолагам общеевропейская коммуналка казалась не то что меньшим злом - дворцом! Те же, кто давно стряхнул с себя пыль трущоб и лохмотья, в общагу - пусть новую - не рвались. Еженедельник "Европеец" был газетным воплощением, как выражаются культурологи, идеологемы конца восьмидесятых. Я бы назвал "Европейца" оранжерейным изданием. Запаха у этого плода не было. Но в яркости ему никто не отказывал. Он был сродни помидорам в западноеврпопейских супермаркетах. Но на помидоры, даже стерильные, на рынке спрос всегда есть. Что до газет - то на этом рынке нет читателей искушённей европейцев.
ГОРЕЧЬ ТУБЕРОЗ
(Лондон, 1999)
На полке новинок в книжной лавке мне бросилась в глаза с любовью изданная – в стиле ретро – книга с мистическим названием "The White Death" - "Бледная смерть". Оказалось, что это четырёхсотстраничное исследование об истории туберкулёза. Книга иллюстрирована портретами выдающихся туберкулёзников: Джона Китса и Р.Л.Стивенсона, Антона Чехова и Франца Кафки. Создатель "Вишнёвого сада" умирает с шампанским на остывающих устах, создатель "Процесса" - вдыхая запах свежесрезанных цветов. Есть в исследовании и буколика: туберкулёзников ХY111 века ведут в коровник на чудодейственную ингаляцию. И снова знаменитости: сёстры Бронте, братья Гонкуры, туберкулёзницы, вдохновлявшие Боттичелли, Верди. Есть в книге и невольный каламбур: немецкое имя "Кох" по-английски звучит почти как английское "cough" – кашель. Получается доктор Кашель. Если бы автор был не британец, а русский, то в книге нашлось бы место и лирике в духе пастернаковских.
Пью горечь тубероз, небес осенних горечь…
Эти скоротечные цветы – туберозы – в прямом этимологическом родстве с болезнью лёгких: туберкулёз – от латинского "бугорок", тубероза – покрытая бугорками. Трогательны снимки довоенных санаториев с их обитателями в твидовых костюмах и эпонжевых платьях. Повышенная сексуальность, якобы присущая чахоточникам, научно опровергается. Какой там эротический захлёб с очагами в жабрах… Но санатории – здесь и снимки не нужны – располагают к близости, задушевности.
Листая "Бледную смерть", я вспомнил о сегодняшних туберкулёзниках России и Украины, об эпидемиях в лагерях и тюрьмах, палочках Коха, раскиданных по нарам и парашам, о харкающих кровью бомжах. Никакой мистики, романтики, буколики. Диагноз – социальный. Сегодня туберкулёз поражает бедных и обездоленных, душит в объятиях людей с надломанной психикой, расцветает там, где чахнут леса, реки, воздух.
Выходя из книжной лавки, я бросил последний взгляд на роскошно изданную "Бледную смерть". Нет, всё-таки мистика!
ДЯДЯ СТЁПА ПИШЕТ ГИМН
(Прага, 2000)
Гимн по своей природе относится к тому виду стихотворчества, в котором пафос уместен. Но пафос может быть подлинным, а может быть фальшивым. "Братья итальянцы!" –так начинается итальянский гимн, и в самом обращении "братья" заключена надежда юной Италии. В первой строке болгарского гимна - "Любимая родина, ты наш земной рай" - тоже надежда, и мольба, и мечта, которая бесконечно далека от действительности. Пафос украинского гимна тоже подлинный, выстраданный –"Ще не вмерла Украина!". Это пафос сопротивления, это голос одного из самых сильных инстинктов – инстинкта выживания. Словенцы пели: "Словения ждёт наступления нового утра". И дождались. Великолепен беспощадный пафос неофициального британского гимна на слова Уильяма Блейка: картина Англии с её мрачными дьявольскими мельницами и миражем Иерусалима. Этот неофициальный гимн куда популярней официального - "Боже, храни Королеву". У королевы уже всё давно в порядке, и английская душа не откликается на старое взывание.
В гимне любой пафос хорош, кроме фальшивого, казённого.
Широкий простор для мечты и для жизни,
Грядущее нам открывают года.
Эти стихи не открывают ни грядущего, ни простора. А простор для пафоса был. Не хватило главного – спроса.
МОЛЧАНИЕ МАРГАРЕТ ТЭТЧЕР
(Прага, 2005)
Маргарет Тэтчер любили и до сих пор любят пародировать. В день, когда у неё появился внук, Маргарет Тэтчер в присутствии мужа Дениса заявила на радость пародистам и сатирикам: "Мы теперь бабушка!". Это королевское "мы" так и осталось одним из карикатурных брендов Тэтчер. Ей могло хватить даже частицы, чтобы превратить себя в шарж: любой британец может передразнить её "no,no,no". А между тем Маргарет Тэтчер – единственный британский премьер в ХХ веке, чьё имя вошло в историю с суффиксом "изм". Под тэтчеризмом принято понимать освобождение рынка от диктата государства, радикальную приватизацию, радикальное снижение налогов, радикальное сокращение государственных расходов. Едва ли Тэтчер победила бы три раза кряду на выборах, если бы она свою экономическую и политическую философию выражала академически: "фискальный анализ", "бюджетный дефицит"…Её любимым словечком было "бережливость", её призыв "не тратьте больше, чем зарабатываете" был понятен всем. Её жилищной реформой, благодаря которой обитатели казённых квартир получили право выкупить эти квартиры, воспользовались миллионы британцев. Но постепенно фигура "железной леди" стала столь грандиозной, что все прочие члены кабинета стали походить на лилипутов. До сих пор тори не могут дорасти до величия прежнего лидера и расплачиваются за это на выборах.
По радио "Свобода" голос Маргарет Тэтчер тоже звучал. В дни путча в августе 1991 года я позвонил в её офис и попросил сказать несколько слов о её друге Михаиле Горбачёве. Секретарь Тэтчер ответила, что миссис Тэтчер никогда не даёт интервью по телефону. Я сказал: "Передайте госпоже Тэтчер, что, возможно, речь идёт о жизни её друга". И Тэтчер заговорила. Может быть, когда-нибудь она прервёт и нынешний обет молчания и мы ещё услышим "no,
ПРОФЕССИЯ: КОРОЛЕВА
(Прага, 2006)
В сказке Ханса Кристиана Андерсена принц в поисках настоящей принцессы объехал весь свет. Наконец, ему повезло: избранницу распознали благодаря горошине, которая докучала принцессе ночь напролёт, несмотря на двадцать тюфяков и ещё двадцать перин из гагачьего пуха. "Это просто ужас что такое!",- воскликнула принцесса наутро. Знаменитая сказка Андерсена – фальшива. Настоящие принцессы и настоящие королевы должны быть двужильными, дюжими, жестоковыйными. Такой Елизавету Вторую изобразил на портрете бескомпромиссный художник-натуралист Люсьен Фрейд, которому британская королева позировала в течение почти полутора лет. Королева портрет приняла и не обиделась. Быть монархиней – работа, ежедневный тяжкий труд. Рабочий день расписан с утра до ночи: деловые встречи с епископами, тайными советниками, государственными мужами. Приёмы в честь иностранных президентов, включая таких личностей как румынский диктатор Николае Чаушеску с супругой или Хрущёв с Булганиным. Посещение больниц, воинских подразделений, колледжей. Триста ужинов в году официального характера. Обязательные визиты в доминионы и бывшие колонии с их вождями и ритуальными плясками. При этом спина должны быть всегда прямой, взгляд благосклонным, речь внятной и доброжелательной. Отношения с незадачливыми сыновьями-принцами – тоже работа, и чаще всего публичная.
На личную жизнь остаются две недели в году, которые королева проводит в Шотландии. Но и тут она должна встречаться с местной знатью. Эта королевская служба длится уже пятьдесят четыре года. Как сказала бы ненастоящая принцесса "Это просто ужас что такое!".
Троекратное "ура" в честь её Величества!
РЕАНИМАТОР МАРКЕС
(Прага, 2007)
Сначала материк открывают, после грабят, завоёвывают, заселяют, колонизируют, застраивают. И лишь потом приходят поэты, писатели, художники и создают образ материка. Без них, художников, материк остаётся геополитической абстракцией. В ХХ веке буквально на глазах создавался образ Латинской Америки. Одним из самых могучих создателей этого образа был Гарсиа Маркес. Фольклора – в европейском смысле – у южноамериканской цивилизации не было, и потому его придумали не безымянные сказители, а испано-язычные интеллектуалы, наделённые художественным даром и фантазией. Получилась пряная смесь мифов, модернистского романа, шаманского завывания. Десятки статей о Маркесе называются "Мир Гарсиа Маркеса". Что же это за мир? Другой латиноамериканец, Марио Варгас Льоса, в эссе о Маркесе даёт такое определение этому миру: "Тихий ужас повседневного существования". "Тихий" – это фигурально говоря. В действительности это может быть громкий, оглушительный ужас. Но шум, как и мёртвая тишина, могут свидетельствовать о торжестве тоски и скуки. Победа Маркеса – это победа поэзии над тоской по европейской родине, тоской, переходящей в хроническую скуку. Одно дело жить в мире, где мужчины несколько столетий кряду насилуют природу, женщин, страну, а другое – читать восхитительные страницы о мужчинах-петухах при шпорах и клювах, о женщинах, без усилий парящих в воздухе. Странным или нестранным образом, эти восхитительные страницы, бросая отсвет на "тихий ужас повседневного существования", преображают его, вдыхают в него жизнь, учащают пульс. Кто не знает Маркеса-писателя? Но я бы не удивился, встретив его имя в статье о массаже сердца или о сердечно-мозговой реанимации. А может быть, такие статьи уже написаны?
КОТЛЕТЫ ПО-БУХАРЕСТСКИ И ПО-КИЕВСКИ
(11 августа 2009, Прага)
Недавно немецкий еженедельник "Die Zeit" опубликовал большой очерк известной в Германии писательницы Герты Мюллер о деятельности румынской службы безопасности во времена Чаушеску и в наши дни. Герта Мюллер родилась в Румынии в немецкой семье. В семидесятые годы подвергалась преследованию со стороны госбезопасности. В 1987 году эмигрировала в ФРГ. Лауреат премии Клейста и др. На её очерк, опубликованный в "Die Zeit", откликнулись немецкие читатели, журналисты.
Очерк Герты Мюллер вызвал резонанс прежде всего потому, что писательница критически описывает деятельность сегодняшней службы безопасности Румынии, полноправного члена Европейского Союза и НАТО. В бухарестской гостинице, где остановилась писательница, её телефон прослушивали, её гостей вынуждали заполнять подробный формуляр посетителей, фотографировать в гостинице запрещали, на улице ни на минуту не оставляли без надзора. Писательница пишет, что больше половины старых гэбэшников – ныне персональные пенсионеры. Остальные либо по-прежнему служат в органах, либо стали "новыми румынами". В 1999 году в Румынии по инициативе Европейского Союза был создан Институт по ознакомлению с досье спецслужб коммунистической эпохи. Герта Мюллер после многолетних просьб и ходатайств получила разрешение поработать в этом учреждении. Атмосфера в нём, - пишет Мюллер, - напоминает одновременно сексшоп и казарму. В коридорах можно встретить секретарш с ярко накрашенными губами и глубокими декольте и охранников с автоматами. Листая своё старое 900-страничное досье, хранящееся под грифом "немецкие националисты и фашисты", Герда Мюллер вспоминает, как при Чаушеску её пытались вербовать, шантажировали, лишали работы, распускали слух, что она стукачка, угрожали утопить в реке. В конце концов, она эмигрировала в ФРГ.
В автобиографическом рассказе "Как проходят сквозь замочную скважину" Герта Мюллер пересказывает давний разговор с гэбэшником: "Я слышал, ты трахаешься, как крыса, а плавать не умеешь...- говорит он. – И какой же у тебя прейскурант?". На русский язык Герту Мюллер переводил киевский переводчик Марк Белорусец. Переводил со знанием дела. В конце семидесятых его тоже допрашивали, обвиняли в "распространении" сам- и тамиздата, звонили с угрозами. Однажды в подъезде свалили c ног ударом в челюсть: "Будешь знать, как трахаться с чужой женой! Да мы из тебя котлету по-киевски сделаем!". После подожгли дверь квартиры, где жил Белорусец. Так сказать, выкуривали из страны. Не выкурили.
Семидесятые и восьмидесятые годы прошлого века были не самыми страшными в истории Восточной Европы, но, пожалуй, самыми постыдными. В странах, где народ оказывал массовое моральное сопротивление режиму, об этом времени теперь вспоминают открыто: с болью и стыдом. В России XXI века большинство населения сплочённо голосует за партию бывших следователей или за партию нераскаявшихся мучителей. Мол, "всё было по обоюдке", мол, "нормалёк", мол "а шо такое?". Но это уже тема для психолога.
Подписаться на подкаст программы "Поверх барьеров с Игорем Померанцевым"