Александр Генис: Сегодняшний выпуск “Американского часа” завершит первый в 2010-м году выпуск “Музыкальной полки” Соломона Волкова. Соломон, что на вашей “музыкальной полке” сегодня?
Соломон Волков: Это книга под названием “Неизвестный Чайковский”, выпущенная московским “Издательством Юргенсона”, которое возглавляет Марк Зильберквит. “Юргенсон” это, конечно, старая, легендарная фирма, и книга эта, по-моему, являет собой некий прорыв в современной российской науке о Чайковском. По многим причинам. О них очень хорошо сказала в предисловии к книге ее научный редактор Полина Вальдман. Она - хранитель архива Чайковского в Клину, один из наших ведущих специалистов по Чайковскому. И вот она в предисловии написала о том, что чайковсковедение вместе с другими гуманитарными науками шагнуло в 21-й век, “когда исчезают всяческие табу и практически не остается запретных тем и способов выражения”. Это очень важное заявление, и особенно оно важно в связи с Чайковским, по поводу которого эти табу существовали многие десятилетия. Во-первых, конечно табуировалось то, что Чайковский был гомосексуалистом, и до самого недавнего времени я натыкался, и еще продолжаю натыкаться, на попытки, как говорил русско-американский композитор Дмитрий Тёмкин, “защитить Чайковского от стыда”. Так вот, все еще люди пытаются доказать, что наша национальная гордость не может быть гомосексуалистом. Как мы с вами понимаем, это вопрос отнюдь не любопытства какого-то нездорового, поскольку сексуальная ориентация любого человека всегда теснейшим образом связана с его самовыражением. И поэтому анализировать творчество человека в отрыве от полного понимания его сексуальности невозможно. Но даже дело не только в этом, хотя и это очень важный аспект, эта проблема увязывалась с проблемой рецепции Чайковского и с проблемой творческого самовыражения. Ведь у Чайковского, с точки зрения австро-германской симфонической традиции, которая долгое время была господствующей и считалась как бы образцовой, с этой точки зрения симфонии Чайковского представлялись неправильными. И вот эта неправильность, и это с точки зрения подавляющего большинства западных музыковедов, какая-то истеричность, что ли, в музыке Чайковского, ими объяснялась как раз психопатологией его сексуальной жизни. Когда некоторое время тому назад, в первую очередь, в американском музыковедении, началась как бы встречная атака, и музыковеды стали доказывать, что симфонии Чайковского представляют собой абсолютно законную ветвь мирового симфонизма, также под защиту этими музыковедами была взята и сексуальная ориентация Чайковского, что он нашел себя в гомосексуализме и был, как они утверждают, вполне счастливым человеком.
Александр Генис: А как вы считаете, он был счастливым человеком?
Соломон Волков: Любой человек, который даже купированную переписку Чайковского читал, не может вынести впечатление о том, что это был счастливый человек. Другое дело, говорить, что он был несчастливым человеком потому, что он был гомосексуалистом, это явная передержка. Моя точка зрения заключается в том, что Чайковский, во-первых, был типичным русским интеллигентом, который, по определению, не может быть счастливым, во-вторых, он был очень сильно возбудимым человеком, и в качестве примера я хочу привести отрывок их этой книги “Неизвестный Чайковский”. Почему она так, кстати, названа? Там впервые публикуется довольно большое количество писем Чайковского к его братьям Анатолию и Модесту, которые до сих пор публиковались с очень существенными купюрами. И, конечно же, там обсуждаются вопросы, связанные с его нетрадиционной сексуальной ориентацией, но также там приводятся отрывки, которые купировались по самым разнообразным причинам. И когда мы понимаем, что это был такой ранимый, с невероятной психической возбудимостью человек, мы начинам лучше понимать и его творческие импульсы, и мы начинаем гораздо лучше понимать корни его музыки, и музыка его действительно становится выражением одной из множества возможных манифестаций человеческого духа. Чайковский - очень разнообразный, у него есть музыка, которая иллюстрирует также и возбудимые состояния.
Александр Генис: “Личная нота”
Соломон Волков: Я недавно с огромным удовольствием прочел небольшую книжечку, которая вышла на русском языке в Лос-Анджелесе, автор ее - Данил Шиндарев, скрипач, которому недавно исполнилось 85 лет. Что самое удивительное? Что в этом, достаточно уже уважаемом возрасте, Шиндарев продолжает выступать, вот это большая редкость, потому что скрипка это чрезвычайно трудоемкий инструмент, как бывший скрипач я могу это засвидетельствовать, играть на скрипке физически очень трудно. Бывают люди, хорошо приспособленные для игры на этом инструменте, таким был Натан Мильштейн, скажем, и таким человеком является Даниил Шиндарев, который в этом месяце отметит свое уже прошедшее 85-летие концертом в Лос-Анджелесе, где он будет играть очень трудную, виртуозную скрипичную музыку, в частности, Фантазии на темы из оперы “Фауст” Венявского. Это виртуозное произведение, которое и молодому скрипачу сыграть не так просто, а уж в этом возрасте и подавно, и он продолжает это делать с блеском. А книжечка эта, которая называется “Прима музыка”, это что-то вроде автобиографии, очень безыскусной, прелестно совершенно написанной, с чрезвычайно интересными характеристиками дирижеров и музыкантов, которых Шиндарев знал и, в частности, он там вспоминает об удивительном ансамбле, Ансамбле скрипачей Большого театра, в котором он играл 18 лет. Немногие уже помнят, что был такой коллектив. Этот ансамбль был создан в 1956 году, когда понадобилось что-то сыграть на правительственном концерте, и он очень понравился Хрущеву. С тех пор он получил зеленую улицу и стал в каком-то смысле визитной карточкой советского музыкального искусства на какое-то время. Он выступал и в Ла Скала, и в Карнеги-Холл, и публика обожала, когда выходил ансамбль скрипачей и такое что-то играл виртуозное. Это было действительно такое лицо советского исполнительства. Это было замечательно точно, вместе, как манометр.
Александр Генис: Русский балет.
Соломон Волков: Да, это был такой эквивалент русского балета, и образцом этого чрезвычайно привлекательного стиля является миниатюра “Полет шмеля”. Это обработка известного эпизода из оперы Римского-Корсакова “Сказка о царе Салтане” в изложении Ансамбля скрипачей Большого театра.
Александр Генис: В только что начавшемся году мы открываем новый литературно-музыкальный цикл, приуроченный к столетию кончины Льва Толстого. Этот сегмент “Музыкальной полки” будет посвящен столь противоречивым отношениям классика с музыкой, что мы назвали его “Толстой и музыка. Война и мир”. Соломон, почему “Война и мир”? Мы все знаем, что Толстой страстно любил музыку, я считаю, что лучшие описания музыкального гения находятся в “Войне и мире”, где описаны сны и фантазии Пети Ростова, который, конечно, должен был бы стать композитором, если бы его не убили. С другой стороны, мы знаем, что Толстой с музыкой боролся. Вот мне кажется, эти две темы и должны быть главными в нашем цикле, не так ли?
Соломон Волков: Да, Толстой боролся с музыкой, потому что он воспринимал ее как чрезвычайно опасную силу, по той именно причине, что он тонко ее чувствовал и, будучи тонко чувствующей натурой, на него-то музыка как раз чересчур сильно влияла. В этом смысле можно сопоставить как это ни парадоксально, Толстого с Лениным, потому что Ленин тоже не любил слушать музыку, не потому, что музыка ему не нравилась, наоборот, он ее слишком остро воспринимал, чего он себе, как личность, не мог позволить. Та же самая история имела место с Толстым, именно потому, что он мог разрыдаться очень легко, слушая музыку, он ощущал власть музыки над собой, как тиранию, как нечто глубоко ему угрожающее, и потому с ней, как вы правильно сказали, всю жизнь боролся. Но при этом мы должны, в первую очередь, отметить, что он был замечательным пианистом, то есть он не был концертирующим пианистом, но он превосходно играл Моцарта, играл Шопена, играл в четыре руки с удовольствием у себя в Ясной Поляне. Но начнем мы сегодня с особой вещи, а именно с вальса, сочиненного самим Толстым. Это единственный нам известный опус такого рода его, и сохранился он тоже благодаря совершеннейшей случайности. Потому что вальс он вроде бы сочинил где-то в районе 1850 года, ему еще 30 лет не было, а сыграл он его впервые в какой-то аудитории в Ясной Поляне в 1906 году. При этом присутствовали два музыканта - композитор Танеев и пианист Гольденвейзер. Каждый из них порознь записал этот вальс, который не был записан, эти записи совпали и, таким образом, мы имеем записанный в виде нот вальс Толстого.
Александр Генис: И что можно сказать об этом сочинении с музыковедческой точки зрения?
Соломон Волков: Это типичная салонная миниатюра - милая, прелестная. Конечно, если бы это был не Толстой, то вряд ли бы мы сегодня слушали бы этот опус, а так мы с удовольствием послушаем, и прозвучит этот вальс в исполнении Леры Авербахах - композитора, исполнителя, поэта, которая родилась в Челябинске, окончила Джулиартскую школу, где она училась у Нины Светлановой, и сейчас является известным автором и пианистом здесь, в Америке. Итак, “Вальс” Толстого в исполнении Леры Авербах.
