Евгения Романова: У нас в гостях калининградский писатель и культуролог Александр Попадин.
В калининградской жизни для меня лично есть два первостепенных аспекта – это оторванность от большой России и жизнь изначально не на своей земле. В этой ситуации, как вынужден себя здесь ощущать интеллектуал? Вот вам, например, как живется?
Александр Попадин: Насчет "не на своей земле" – это вопрос такой двоякий. Я здесь родился. Можно сказать, я родился в тени Куртов Рика. Это такой немецкий архитектор, который построил кирху Христа. Я жил напротив. И тень от кирхи падала на мое окно. Я всегда смотрел на эту башню (сейчас там Клуб вагонзавода) и думал – а как же немцы там жили-то? Что там происходило? Часы были. Я вынужден был реконструировать по-детски, по-наивному вот эту жизнь предыдущих жителей, жизнь немцев на этой территории. Поэтому все равно это для меня, конечно, родная земля. Но то, что она странная – это очевидно. Например, для меня вот этим интеллектуальным вызовом стала необходимость освоения, в прямом смысле этого слова, этой земли. Потому что советский период осваивал ее в основном хозяйственным способом. Но мне ведь важно знать, почему город сделан именно так? Почему крыши именно такие? Почему ставились в определенном порядке небольшие площади? Почему в моей школе, где я учился, самая широкая лестница в Калининградской области? Я просто видел, что официальная, ну, не пропаганда, а точка зрения просто это дело игнорировала. Поэтому для меня было очень важно понять и сделать своим. Сделать своим – значит, когда ты живешь, ты должен что-то принять, а что-то должен отбросить, но это должно быть осмысленно.
Я начал разыскивать корни, разыскивать какие-то факты немецкой истории и по возможности прикладывать или не прикладывать в своей жизни. Например, для меня совершенно очевидно теперь, что существует очень сильный разрыв между российским и европейским обыденным сознанием – это то, что касается восприятия города, то что касается городского сознания. Вообще, городское сознание в России вещь очень странная. Потому что там почти не было городов в европейском смысле слова. Но это же не значит, что их не должно быть в будущем. Это же не значит, что их не может быть сейчас. Для меня сейчас актуальным является задача – (создание – это громкое слово) формирование местного патриотизма, связанного с городской темой, то есть формирование городского сознания, формирование, соответственно, ответственных горожан. Например, это мой ответ на эту ситуацию, которая не имеет здесь национального окраса, а имеет культурный и цивилизационный, наверное, окрас.
Евгения Романова: Мы можем говорить об особом калининградском менталитете?
Александр Попадин: Я бы не стал говорить о нем, как о веще ставшей, как, например, факт одесский. Одесса совершенно без всякого сомнения – это уже особый одесский менталитет, особое чувство юмора, особый взгляд на мир. Но то, что калининградец, как особый культурный тип возможен, на мой взгляд, это очевидно. Я просто наблюдаю какие-то шаги, какие-то рубежи, которые на моих глазах этот калининградец преодолевает. В частности, это совершенно по-другому восприятие немецкого наследия. Я недавно для себя понял. Немцы приезжают, смотрят на нас и думают – ну, какие вы, к черту, наследники?! Вы приехали. Для вас это все трофей за одним, конечно, исключением - пока не сменится отношение от трофейного к отношению наследника. А наследник, когда получает наследство, в первую очередь получает не шкатулочку с драгоценностями и альбомчик с фотографиями, а он в первую очередь получает долги. Если ты долги взял на себя, то ты наследник.
Евгения Романова: Оторванность от корней, на ваш взгляд, может ли дать что-либо новое в сфере духовной жизни, в сфере культуры, какое-то новое направление развития?
Александр Попадин: Я не сказал бы, что оторванность такая сильная, чтобы мы могли бы говорить, что мы оторваны. В информационном смысле полностью интегрированы в Россию. Мы оторваны в транспортном смысле слова. Вот эта дистанция, вот это островное положение… Мы так и называем – поехал в большую Россию. А мы такая какая-то маленькая Россия, какая-то своя. Другое дело, что у нас здесь соседство. Мы же смотрим на соседей, соседи смотрят на нас. Мы вынуждены жить как всякие соседи – сильно не ругаться, потому что иначе некому будет каждую неделю подметать лестничную площадку. С соседями надо жить дружно. Поэтому мы от России особенно не оторваны, но у нас совершенно другая конфигурация тесной жизни с соседями. Мы живем рядом с поляками, рядом с литовцами и в культурном смысле, историческом рядом с немцами. Поэтому есть, конечно, культурная диффузия.
Калининградец – это на наших глазах какой-то становящийся тип. Я, например, понимаю опасность властей, которые не понимают, что с этим делать, не понимают, как к этому относиться. Для них любая новая идентичность – это что-то опасное, это значит диструктивное. Но это как раз российский опыт – отсутствие городов, отсутствие опыта совместного житья многих субъектов в рамках общей, национальной конструкции. То, что калининградец формируется как особый какой-то тип – это не значит, что он становится сепаратистом. Это значит, что он хочет обустраивать свою жизнь так, как он хочет. К этому есть культурные и соседские предпосылки.
В калининградской жизни для меня лично есть два первостепенных аспекта – это оторванность от большой России и жизнь изначально не на своей земле. В этой ситуации, как вынужден себя здесь ощущать интеллектуал? Вот вам, например, как живется?
Александр Попадин: Насчет "не на своей земле" – это вопрос такой двоякий. Я здесь родился. Можно сказать, я родился в тени Куртов Рика. Это такой немецкий архитектор, который построил кирху Христа. Я жил напротив. И тень от кирхи падала на мое окно. Я всегда смотрел на эту башню (сейчас там Клуб вагонзавода) и думал – а как же немцы там жили-то? Что там происходило? Часы были. Я вынужден был реконструировать по-детски, по-наивному вот эту жизнь предыдущих жителей, жизнь немцев на этой территории. Поэтому все равно это для меня, конечно, родная земля. Но то, что она странная – это очевидно. Например, для меня вот этим интеллектуальным вызовом стала необходимость освоения, в прямом смысле этого слова, этой земли. Потому что советский период осваивал ее в основном хозяйственным способом. Но мне ведь важно знать, почему город сделан именно так? Почему крыши именно такие? Почему ставились в определенном порядке небольшие площади? Почему в моей школе, где я учился, самая широкая лестница в Калининградской области? Я просто видел, что официальная, ну, не пропаганда, а точка зрения просто это дело игнорировала. Поэтому для меня было очень важно понять и сделать своим. Сделать своим – значит, когда ты живешь, ты должен что-то принять, а что-то должен отбросить, но это должно быть осмысленно.
Я начал разыскивать корни, разыскивать какие-то факты немецкой истории и по возможности прикладывать или не прикладывать в своей жизни. Например, для меня совершенно очевидно теперь, что существует очень сильный разрыв между российским и европейским обыденным сознанием – это то, что касается восприятия города, то что касается городского сознания. Вообще, городское сознание в России вещь очень странная. Потому что там почти не было городов в европейском смысле слова. Но это же не значит, что их не должно быть в будущем. Это же не значит, что их не может быть сейчас. Для меня сейчас актуальным является задача – (создание – это громкое слово) формирование местного патриотизма, связанного с городской темой, то есть формирование городского сознания, формирование, соответственно, ответственных горожан. Например, это мой ответ на эту ситуацию, которая не имеет здесь национального окраса, а имеет культурный и цивилизационный, наверное, окрас.
Евгения Романова: Мы можем говорить об особом калининградском менталитете?
Александр Попадин: Я бы не стал говорить о нем, как о веще ставшей, как, например, факт одесский. Одесса совершенно без всякого сомнения – это уже особый одесский менталитет, особое чувство юмора, особый взгляд на мир. Но то, что калининградец, как особый культурный тип возможен, на мой взгляд, это очевидно. Я просто наблюдаю какие-то шаги, какие-то рубежи, которые на моих глазах этот калининградец преодолевает. В частности, это совершенно по-другому восприятие немецкого наследия. Я недавно для себя понял. Немцы приезжают, смотрят на нас и думают – ну, какие вы, к черту, наследники?! Вы приехали. Для вас это все трофей за одним, конечно, исключением - пока не сменится отношение от трофейного к отношению наследника. А наследник, когда получает наследство, в первую очередь получает не шкатулочку с драгоценностями и альбомчик с фотографиями, а он в первую очередь получает долги. Если ты долги взял на себя, то ты наследник.
Евгения Романова: Оторванность от корней, на ваш взгляд, может ли дать что-либо новое в сфере духовной жизни, в сфере культуры, какое-то новое направление развития?
Александр Попадин: Я не сказал бы, что оторванность такая сильная, чтобы мы могли бы говорить, что мы оторваны. В информационном смысле полностью интегрированы в Россию. Мы оторваны в транспортном смысле слова. Вот эта дистанция, вот это островное положение… Мы так и называем – поехал в большую Россию. А мы такая какая-то маленькая Россия, какая-то своя. Другое дело, что у нас здесь соседство. Мы же смотрим на соседей, соседи смотрят на нас. Мы вынуждены жить как всякие соседи – сильно не ругаться, потому что иначе некому будет каждую неделю подметать лестничную площадку. С соседями надо жить дружно. Поэтому мы от России особенно не оторваны, но у нас совершенно другая конфигурация тесной жизни с соседями. Мы живем рядом с поляками, рядом с литовцами и в культурном смысле, историческом рядом с немцами. Поэтому есть, конечно, культурная диффузия.
Калининградец – это на наших глазах какой-то становящийся тип. Я, например, понимаю опасность властей, которые не понимают, что с этим делать, не понимают, как к этому относиться. Для них любая новая идентичность – это что-то опасное, это значит диструктивное. Но это как раз российский опыт – отсутствие городов, отсутствие опыта совместного житья многих субъектов в рамках общей, национальной конструкции. То, что калининградец формируется как особый какой-то тип – это не значит, что он становится сепаратистом. Это значит, что он хочет обустраивать свою жизнь так, как он хочет. К этому есть культурные и соседские предпосылки.